[1390]. Прочитав проект его статьи, который должен был выйти в «Правде», Сталин предложил додумать ситуацию до конца: «…ограничиться дискуссией нельзя, если быть последовательным — принятие репрессивных мер в отношении ЦК компартии после такого выступления напрашивается само собой».
После ухода Ленина из политической жизни Сталин обретает вкус к коминтерновской работе
Письмо И. В. Сталина Г. Е. Зиновьеву
4 мая 1923
[РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Д. 734. Л. 14–14 об.]
Таким образом генсек сформулировал свой собственный подход к внутрипартийной борьбе, которая вскоре развернется и в партии большевиков: репрессии предпочтительнее дискуссии. Поучая Зиновьева, он в характерном для себя стиле повторил высказанную мысль дважды: «Когда такие действия выносятся на открытый суд, ограничиваться критикой и дискуссией уже недостаточно, надо идти дальше, т. е. на действия ответить контрдействиями в виде репрессий. В противном случае болгарский инцидент может послужить своего рода прецедентом, расширяющим рамки партийно-дозволенного в пределах Коминтерна до беспредельности, что несовместимо с духом Коминтерна. Я уже не говорю о том, что ограничение дела рамками дискуссий при наличии такого падения ЦК компартии Болгарии может и будет расценено как слабость Коминтерна, что невыгодно для престижа последнего»[1391].
Хотя Сталин и поддержал линию Зиновьева на осуждение линии болгарских коммунистов, главным было другое — он начал выстраивать новую систему отношений внутри Политбюро, заменяя кодекс уважительного отношения к соратникам по борьбе своими директивами подчиненным. Генсек не только устроил выговор за мягкотелость Зиновьеву, который считал Коминтерн своей вотчиной, но и призвал к перестройке отношений его руководства и национальных секций на основе директив, невыполнение которых влечет за собой репрессии. Нетрудно предположить, что это и станет причиной «прозрения» Председателя ИККИ, когда он, находясь в конце июля 1923 года на лечении в Кисловодске, заговорит о «единоличной диктатуре» Сталина.
Не лучше обстояли дела и в Германии. Оккупация Рура поставила перед большевистским руководством вопрос не только о поддержке германских коммунистов, но и об угрозе новой советско-польской войны, к которой страна не была готова[1392]. Сталин, опять же из прагматических соображений, вступил на неизведанную для себя стезю. Его подвигнул на это конфликт между Зиновьевым и Радеком, освещенный в предыдущих очерках, речь шла о разных оценках готовности немецких коммунистов к борьбе за власть после того, как в Германии разразился национальный кризис.
Внимательно следя за событиями в Германии, Сталин поддерживает осторожную линию Радека
Письмо И. В. Сталина Г. Е. Зиновьеву
27 июля 1923
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 734. Л. 27]
Еще не прочувствовав личный подтекст конфликта двух лидеров Коминтерна, генсек поддержал Радека, высказавшись за более осторожную линию поведения КПГ при проведении «антифашистского дня». Как это было принято в руководстве РКП(б), он мотивировал ее революционным опытом большевиков (в данном случае — их первой попыткой взять власть в начале июля 1917 года): «Сегодня узнал, что германские товарищи отменили свое старое решение о демонстрации, ограничившись устройством закрытых митингов. Думаю, что это правильное решение. Чудаки, хотели пройти с демонстрацией за Берлин, к казармам. Лезли в хайло с белогвардейскими офицерами. Аналогия с июльскими днями не выдерживает критики. В июльские дни у нас были Советы, были целые полки, гарнизон был деморализован в Питере. У немцев же ничего такого не имеется»[1393].
Отпускники в Кисловодске настаивали на дезавуировании Радека, который взял на себя право давать единоличные установки германской компартии. Сталин парировал, стараясь не обострять, а сгладить конфликт: «Что касается Германии, дело, конечно, не в Радеке. Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели они уже для этого — в этом, по-моему, вопрос». Отрицая отождествление ситуации в Германии с болгарской и, напротив, проводя параллели с Российской революцией, генсек утверждал, что у КПГ еще нет ни сочувствия крестьянства, ни поддержки большинства рабочих. Наличие по соседству с Германией такого потенциального союзника, как Советская Россия, особой роли не играло из тех же прагматических соображений — «что мы можем дать им в данный момент?» «Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это в лучшем случае. А в худшем — их разобьют вдребезги и отбросят назад»[1394].
Однако в последующие дни, под влиянием эмоционального подъема в Политбюро, связанного с ожиданием скорой германской революции, Сталин взял более радикальный тон. Его поправки к зиновьевским тезисам от 15 августа 1923 года делали акцент на трудностях удержания власти в Германии и масштабах военно-политической помощи со стороны СССР. Но в главном генсек ЦК РКП(б) был согласен с Председателем ИККИ: «Если мы хотим помочь немцам — а мы этого хотим и должны помочь, — нужно нам готовиться к войне, серьезно и всесторонне, ибо дело будет идти в конце концов о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период»[1395].
В обширной переписке генсека со своими соратниками, находившимися в Кисловодске, внутрипартийные дела соседствуют с перспективами германской революции
Письмо И. В. Сталина Г. Е. Зиновьеву
7 августа 1923
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 734. Л. 37–37 об.]
20 сентября в газете немецких коммунистов «Роте Фане» появилось письмо Сталина Тальгеймеру, в котором говорилось: «Грядущая революция в Германии является самым важным событием наших дней… Победа германского пролетариата несомненно переместит центр мировой революции из Москвы в Берлин». Соответствующие директивы немецким коммунистам были переданы и устно. Брандлер так описывал итог неофициальной встречи лидеров КПГ и РКП(б), состоявшейся 23 или 24 сентября 1923 года: «Переговоры, которые мы провели со всеми [русскими] товарищами, включая самого Сталина, привели к следующему результату: они в полной мере отдают себе отчет в том, что [в Германии] речь пойдет о борьбе не на жизнь, а на смерть, и готовы пойти на все»[1396].
Пленум ЦК РКП(б), завершившийся на следующий день после встречи, первым пунктом повестки дня обсудил доклад Зиновьева о международном положении. Ни для кого из его участников не было секретом то, что страна находится на пороге новых испытаний. Речь шла не только о судьбах недавно созданного Советского Союза. Каждый из соратников Ленина связывал с успехом европейской революции свои личные шансы в борьбе за ленинское наследство. Люди, закаленные в огне Гражданской войны, мечтали о скорейшем завершении нэповского отступления и были готовы поддержать самые радикальные решения. Название принятой резолюции говорило само за себя: «Грядущая германская революция и задачи РКП(б)». При обсуждении ее проекта Сталин предложил подчеркнуть, что вопрос стоит ребром: власть коммунистов или фашистов. После победы КПГ возможно вторжение в страну войск Франции и Польши. Буквально повторив слова Троцкого, он подчеркнул, что если революционная Германия потерпит поражение, следующей жертвой мирового империализма окажется Советская Россия[1397].
В ходе дискуссий на пленуме стали вырисовываться контуры будущих конфликтов в высшем руководстве партии большевиков. Наиболее отчетливо это было заметно в вопросе о том, нужно ли создавать рабочие Советы накануне захвата власти немецкими коммунистами. Ленин в своей публицистике, посвященной перспективам мировой революции, не оставлял никаких сомнений в том, что последняя имеет шансы на победу только в том случае, если создаст органы пролетарской власти по российскому образцу.
Однако такой подход, абсолютизировавший опыт большевиков, натолкнулся на сопротивление Правления КПГ. Его представители считали, что санкцию на захват власти должны дать не абстрактные Советы, а реально существующие в стране фабрично-заводские комитеты, переживавшие в условиях острого внутриполитического кризиса второе рождение. Планировалось, что на своем съезде представители фабзавкомов провозгласят всеобщую стачку, которая перерастет в вооруженное восстание под руководством компартии.
Точку зрения немцев поддержали Радек и Троцкий, в то время как Бухарин и Зиновьев продолжали выступать за лозунг рабочих Советов. Сталин также считал, что фабзавкомы отжили свой век: «По-моему, нужно начать не только пропаганду идеи Советов, но и постройку Советов на первых порах в Саксонии и других благоприятных местах. Сотни и Контрольные комиссии исполняют некоторые функции Советов, но в целом они являются ухудшенными Советами, ибо они не могут служить ни центрами восстания, ни зачатками новой власти»[1398].
«Революция назрела, надо взять власть, нельзя давать власть фашистам»
Заметки И. В. Сталина о революционной обстановке в Германии
Сентябрь 1923
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 25. Л. 102]
Эйфория в Москве после завершения работы совещания пяти партий достигла своего апогея. 9 октября «Правда» сообщала, что накануне доллар поднялся до отметки в 900 млн марок, представители КПГ вот-вот войдут в правительство Тюрингии, в Баварии победила диктатура комиссара Кара, издавшего исключительные законы против коммунистов. Стала говорить открытым текстом и коммунистическая пресса в Германии. 10 октября 1923 года в «Роте Фане» появилось напутствие Сталина, написанное еще в сентябре: «Грядущая германская революция является самым важным мировым событием наших дней… Победа германского пролетариата несомненно переместит центр мир