Однако Сталин внимательно следил за соотношением сил в политическом руководстве, и в этом отношении он оказался самым последовательным учеником Ленина. Уже весной 1924 го-да генсек отдавал себе отчет в том, что его нынешние соратники могут ему изменить: «Дело идет к тому, что Каменев и Зиновьев налаживают блок с Троцким на платформе: признание ошибочной борьбы против троцкизма в 23–24 гг., расширение демократии в партии (свобода фракционных группировок), борьба против Секретариата и проч.»[1413].
Обсуждение причин поражения германских коммунистов в конце 1923 — начале 1924 года показало Сталину, насколько хрупкой является зиновьевская гегемония в международном коммунистическом движении. После смерти Ленина Председатель ИККИ потерял возможность прикрываться (пусть даже формально) авторитетом вождя. Чтобы укрепить свои позиции в московском «штабе мировой революции», Сталин и Зиновьев провели решение о переводе на работу в его руководство своих безусловных сторонников[1414].
Михаил Маркович Бородин
1920-е
[Из открытых источников]
Именно они, а не иностранные члены Исполкома, делегировались на съезды зарубежных компартий, получая детальные инструкции, которые уже на месте трансформировались в политические резолюции и кадровые назначения[1415]. Это касалось также военных и политических советников. Им предписывалась то или иное соотношение государственных и коминтерновских интересов. Так, при отправке в Китай М. М. Бородина Сталин внес предложение дать ему среди прочего следующую директиву: «Поручить т. Бородину в своей работе с Сунь Ятсеном руководствоваться интересами национально-освободительного движения в Китае, отнюдь не увлекаясь целями насаждения коммунизма в Китае»[1416].
Генсек ЦК РКП(б) все более ревниво следил за коминтерновским хозяйством своего соперника-союзника. Хотя мировая революция оставалась делом неопределенного будущего, акцент на «всемирный масштаб», сохранявшийся в государственной пропаганде, давал Зиновьеву неоспоримое конкурентное преимущество. «Чем яснее перед Сталиным открывалась перспектива укрепления собственного положения руководителя правящей компартии, тем больше он стремился расширить сферу своего контроля, укрепиться на тех политических позициях, которые отвечали этой цели. Роль признанного лидера международного коммунистического движения с идейно-политической стороны являлась существенным фактором в этом деле»[1417].
Сталин возглавлял польскую комиссию Пятого конгресса, которая провела жесткую чистку КПП, завершившуюся произвольным переформатированием ее руководящих органов без созыва партийного съезда. Он не забыл письмо пленума КПП от 23 декабря 1923 года, критиковавшее позицию руководящих органов Коминтерна при подготовке германского Октября[1418]. В ходе работы комиссии Сталин лично отредактировал письмо польским коммунистам, дискредитировавшее политику ее вождей, названную антибольшевистской. При обсуждении в Коминтерне германских событий они якобы «попытались ударить в тыл большевистскому ЦК в тяжелый момент ухода Ленина и оппортунистических попыток поколебать устои Российской компартии»[1419]. Хотя в документе не называлось имя Троцкого, всем было ясно, что речь шла именно о нем. Клеймо «троцкистской партии», навешенное на КПП уже в 1924 году, через полтора десятилетия приведет к роспуску партии и тотальным арестам польских коммунистов, оказавшихся в конце 1930-х годов в СССР.
Сталин сообщает о невозможности прийти на заседание Президиума ИККИ и просит извещать его о таких мероприятиях заранее
Записка И. В. Сталина О. А. Пятницкому и Н. И. Бухарину
11 июля 1924
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 138. Л. 2]
Сталин был намечен, а потом впервые проведен в Исполком Коминтерна, при том что Троцкий так и остался кандидатом в члены этого органа[1420]. Он был в числе назначенных докладчиков на Пятый конгресс Коминтерна, но не стал выступать на пленарном заседании по национальному вопросу. Причиной отказа была скорее перегруженность текущими делами и нежелание утруждать себя голым теоретизированием, нежели политические соображения. Сохранилось его письмо Мануильскому, который в конечном счете и сделал этот доклад на конгрессе (хотя после Сталина его поручили Троцкому). По разделу проекта резолюции, посвященному национальному вопросу на европейском континенте, у генсека не было особых замечаний. Он лишь подчеркнул, что не следует говорить «о присоединении украинских и белорусских территорий к СССР. Лучше было бы исправить это в том смысле, что речь идет о воссоединении разорванных империалистическими державами на части Украины и Белоруссии. Так будет скромнее и осторожнее. Иначе могут обвинить конгресс, что он заботится не об освобождении национальностей, а о приращении территорий России»[1421].
Гораздо больше замечаний у генсека вызвала восточная часть проекта. Он высказался против установки на образование рабоче-крестьянских партий в колониальных странах, заявив, что «этот вопрос не обсуждался в ЦК, и я не знаю, как мог он получить право гражданства в такой важной резолюции». К середине 1920-х годов уже подразумевалось само собой, что все программные новации в Коминтерне должны пройти утверждение в руководстве РКП(б), и Сталин попросту транслировал общепринятое мнение.
В своих замечаниях на проект резолюции Пятого конгресса Коминтерна по национальному вопросу генсек требует быть максимально точным в выражениях — «иначе могут обвинить конгресс, что он заботится не об освобождении национальностей, а о приращении территорий России»
Письмо И. В. Сталина Д. З. Мануильскому
31 июля 1924
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 763. Л. 6–8]
Для наиболее развитых из зависимых стран вроде Индии или Египта он считал более перспективной не политику общего национального фронта против колонизаторов, а их разделение по социальному признаку. «Надо разбить соглашательскую национальную буржуазию, т. е. надо вырвать из-под ее влияния рабоче-крестьянские массы для того, чтобы осуществить действительное освобождение от империализма»[1422]. Возглавить его должен пролетариат, каким бы слабым он не был в той или иной стране. В данном случае генсек разделял левацкие взгляды ортодоксальных марксистов, нашедшие свое отражение в соответствующей резолюции Второго конгресса Коминтерна и освященные ленинским авторитетом. Ход китайской революции вскоре заставит его изменить свой подход к перспективе блока национальных сил в борьбе против засилья иностранных держав.
В германском вопросе Сталин достаточно долго находился под влиянием левацких установок Зиновьева. 3 февраля 1925 года в «Правде» была опубликована его беседа с немецким коммунистом Якобом Герцогом, посвященная необходимости ускоренной большевизации КПГ. Среди прочего речь шла и о внимании к повседневным нуждам рабочих, необходимости отказаться от ненужной политической трескотни. Маслов увидел в этом поворот Коминтерна вправо и обратился с личным письмом к Сталину, расписывая успехи немецких коммунистов, достигнутые под своим собственным руководством.
Тот в своем ответе решил сыграть роль «доброго следователя» в отношении к германским «левым», которые в своей нелояльности Москве уже подошли к последней черте. Сталин писал Маслову, которого считал своим выдвиженцем, что выступает против «вышибательной политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики, потому что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы»[1423]. Однако на деле речь шла отнюдь не о либерализации внутрипартийного режима КПГ, а о сохранении в ее руководстве ультралевого крыла во главе с самим Масловым, против чего выступали партийные лидеры со «спартаковским» прошлым.
И. В. Сталин, А. И. Рыков, Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев идут по территории Кремля
Фотограф Н. М. Петров
1925
[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 90. Л. 1]
Получив информацию об итогах Берлинского съезда КПГ 1925 года, Сталин также пытался смягчить жесткие оценки, который давались группе Фишер — Маслова членами делегации ИККИ, и призывал избегать скоропалительных решений. «Теперь трудно поправить дело, партейтаг [т. е. съезд. — А. В.] кончился, состав нового ЦК санкционирован партейтагом. Рут Фишер имеет за собой вотум партейтага, ее позиция формально неуязвима»[1424]. Генсек, поднаторевший в аппаратных играх, выступил против разгрома «левых» на новой партийной конференции, предложил исподволь готовить смену руководства, сделав ставку на «рабочую группу» Тельмана. Еще через три дня он наконец сдал своего протеже, признавшись Бухарину: «Ты должен знать, что каверзы Рут исходят в конце концов от Маслова. Он, Маслов, может стать язвой КПГ, если он уже не стал ею»[1425]. Уступив настояниям из Москвы, находившийся на отдыхе Сталин согласился вынести сор из избы, проинформировав Президиум ИККИ о кризисе германской компартии. Удивительно, но до сего момента этот факт держался в тайне от иностранных коммунистов, работавших в Исполкоме Коминтерна!
Вторым из международных сюжетов, занимавших внимание Сталина во время его отпуска летом 1925 года, был скандал, связанный с появлением книги американского журналиста Макса Истмена «После смерти Ленина»