азвитых странах рыночные отношения безболезненно отомрут сразу после победы пролетариата. В сопроводительном письме берлинский адресат просил генсека ознакомиться с его критическим комментарием «лично и не показывать его никому». Очевидно, что в устах Ломинадзе речь могла идти только о соавторе программы — Бухарине. И здесь Сталин предпочел усилить давление на последнего, предоставив тому копию замечаний. Одновременно он сообщил Ломинадзе, что сделал это «во-1) потому, что скрывать тут нечего, и во-2) потому, что Бухарин знал о том, что Вы пишете замечания». Закрутив таким образом типичную для себя интригу, генсек одновременно подсластил пилюлю, которую пришлось проглотить его выдвиженцу, подчеркнув, что «Ваши замечания, 9/10 из них, учтены как правильные по существу и вполне уместные с точки зрения архитектоники»[1516]. Все это запрограммировало дальнейшее обострение конфликта между Ломинадзе и Бухариным, которое достигло своего апогея в кулуарах Шестого конгресса Коминтерна. Генсек же продолжал оставаться в комфортном положении «третьего радующегося».
Опубликованный проект программы Коминтерна с пометками И. В. Сталина
25 мая 1928
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 173. Л. 153]
«Записку Поллита считаю недопустимой»
Письмо И. В. Сталина членам Политбюро ЦК ВКП(б)
1 июня 1928
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 290. Л. 9–9 об.]
Так или иначе, разница в подходах и оценках соавторов программы Коминтерна не была столь значительной, чтобы стать главным катализатором раскола в «дуумвирате». Весной 1928 года таковым являлся вопрос о сохранении нэповских принципов во взаимоотношениях государства и крестьянства[1517]. Впрочем, для Сталина не существовало мелочей. В мае 1928 года разгорелся очередной советско-английский конфликт вокруг нелегального финансирования компартии Великобритании через представительство Московского народного банка в Лондоне. Лидер партии Гарри Поллит попытался заступиться за нескольких своих товарищей, работавших в советских загранучреждениях и спешно уволенных, чтобы затушить скандал. О его письме стало известно генсеку, и он в неожиданно жестком тоне высказался по этому не слишком значительному поводу. Подобные выговоры в отношении иностранных коммунистов были нередки, но здесь Сталин обрушился на своих ближайших соратников: «Меня поражает поведение Бухарина и Пятницкого, которые не нашли нужным дать отповедь зарвавшемуся хулителю СССР и нашей партии, не имеющему, оказывается, возможности подождать с вопросом ввиду „неотложных дел“ и требующему от ЦК ВКП, состоящему, должно быть, из „бездельников“, немедленного рассмотрения вопроса»[1518]. Вопрос о том, что здесь доминировало — сталинская природная раздражительность или хладнокровный расчет прожженного политика — остается открытым.
Но вернемся к проекту программы Коминтерна. 7 мая 1928 го-да этот документ за подписями Бухарина и Сталина был опросом одобрен членами Политбюро, а затем внесен на рассмотрение Исполкома Коминтерна. Хотя документ такого масштаба до принятия на конгрессе требовал предварительного обсуждения на съездах «национальных секций» (одной из которых являлась и сама партия большевиков), времени для этого уже не было. Не было и готовности вести открытые дискуссии по принципиальным вопросам, которая отличала атмосферу первых конгрессов Коминтерна.
Срочно созванная Президиумом ИККИ программная комиссия уже не имела ни времени, ни политической смелости для серьезной проработки проекта. Сталин не появился ни на одном из трех ее заседаний. Вызванные из-за границы члены комиссии не получили возможности внимательно прочесть представленный им объемистый документ, еще не переведенный на иностранные языки, и были вынуждены довериться авторитету лидеров российского большевизма. Их поправки носили редакционно-дополняющий характер, не затрагивая ни структуры, ни основных положений проекта, подписанного Сталиным и Бухариным[1519].
25 мая он был одобрен и вскоре опубликован в журнале «Коммунистический Интернационал». Собранные в архиве ИККИ материалы последующей общественной дискуссии, развернутой в Советском Союзе, показывают, что она также носила формальный характер. Ее участники, в большинстве своем преподаватели общественных дисциплин или ученые-марксисты, четко представляли себе рамки допустимого: «Проект отдает злободневностью, местами он скорее напоминает передовицу „Правды“, чем проект программы мировой коммунистической партии. В проекте слишком малое место занимает опыт революций других стран, кроме СССР»[1520].
Содержательная дискуссия по программе Коминтерна состоялась только на июльском пленуме ЦК ВКП(б). В центре внимания его участников стоял вопрос об оценках нэпа, данных в документе, а также о месте «русского примера» в стратегии современного коммунистического движения. К этому моменту Сталин сознательно пошел на раздувание классовой борьбы в деревне, пытаясь силовыми методами преодолеть кризис хлебозаготовок. Для их оправдания ему нужен был тезис о неизбежном обострении социальных конфликтов в процессе социалистического строительства. У Бухарина можно было прочитать нечто прямо противоположное: «…в период пролетарской диктатуры классовая борьба принимает в значительной мере характер экономической борьбы конкурирующих между собой хозяйственных форм, которые в известный период могут расти параллельно».
Фактически речь шла о превентивных аргументах против сталинского курса на насильственную коллективизацию, апробация которого началась уже зимой 1927/1928 года. Проект подчеркивал: «Особое внимание и крайнюю осторожность должен проявлять пролетариат в области, касающейся отношений между городом и деревней, отнюдь не подрывая индивидуалистического мотива деятельности у крестьян и постепенно — путем примера и поддержки коллективных форм сельского хозяйства — заменяя эти мотивы мотивами товарищеского хозяйствования»[1521]. Обе цитаты содержались в первоначальном варианте программы, подготовленном в секретариате Бухарина, но исчезли из проекта, одобренного Политбюро и направленного в ИККИ. Сталин чувствовал силу своего аппарата и был готов пойти на открытый конфликт в Политбюро, в то время как Бухарин шаг за шагом отступал, загипнотизированный фетишем единства партии.
М. И. Калинин, В. М. Молотов и Н. А. Угланов
Декабрь 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 93]
В коминтерновской прессе против взгляда на Советский Союз как на «важнейшую составную часть международной социалистической революции» выступила Клара Цеткин, справедливо заметившая, что ее главный потенциал сосредоточен в странах, где эта революция еще не произошла[1522]. Венгр Евгений Варга на заседании программной комиссии ИККИ говорил о том же самом: «Нам следует формулировать так, чтобы на первом плане оказался не Советский Союз, а страна пролетарской диктатуры»[1523]. Среди участников июльского пленума ЦК ВКП(б) нашлись люди, готовые поддержать иностранных коммунистов. В. В. Осинский, принимавший активное участие в доработке проекта, попытался дать более мягкое толкование проблемы: «Если говорят о русском характере программы, то я скажу — политически „русской“ она не является, но она, может быть, является „московской“ с точки зрения того, что мы не видим отсюда некоторых новых явлений, развивающихся далеко отсюда»[1524].
А. И. Рыков, М. П. Томский и М. И. Калинин
Декабрь 1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 93]
В своей речи на пленуме Сталин поставил все точки над «i». В кулуарах говорят о слишком русском характере программы Коминтерна. «А что может быть в этом плохого? Разве наша революция является по своему характеру национальной и только национальной революцией, а не революцией интернациональной по преимуществу? Почему же мы называем ее в таком случае базой мировой революции, рычагом революционного развития всех стран, отечеством мирового пролетариата? У нас были люди, например, наши оппозиционеры, которые считали революцию в СССР исключительно, или главным образом, национальной революцией. Они сломали себе шею на этом. Странно, что имеются, оказывается, около Коминтерна люди, готовые идти по стопам оппозиционеров»[1525]. Фактически это означало административный запрет дальнейшей дискуссии накануне Шестого конгресса Коминтерна — вряд ли кто-то из членов ЦК ВКП(б) рискнул бы навлечь на себя подозрения в связях с троцкистами.
В последние недели перед его открытием Бухарин находился на грани нервного срыва, но все же удержался от того, чтобы бросить открытый вызов сталинской фракции. Июльский пленум показал, что группа партийных лидеров, к которой вместе с ним принадлежали А. И. Рыков, М. П. Томский и Н. А. Угланов, не разделяет курс на насильственную экспроприацию крестьянства, хотя и не решается идти на открытый конфликт с большинством Политбюро. Сталин, напротив, использовал любую возможность для того, чтобы дискредитировать своих потенциальных противников, исподволь готовя для них ярлык «правого уклона».
6.9. Шестой конгресс
16 июля 1928 года, накануне открытия шестого по счету конгресса Коминтерна, делегация ВКП(б) приняла за основу тезисы о международном положении и тактике коммунистов, подготовленные Бухариным. Однако уже на следующий день было решено еще раз обсудить этот документ и внести в него необходимые поправки. Началась игра в кошки-мышки. Сопоставление изначального и пересмотренного проектов показывает, что утверждения Сталина о «довольно серьезных разногласиях по коренным вопросам политики Коминтерна»