Кадровая работа делегации ВКП(б) в ИККИ опускалась на нижние этажи коминтерновской иерархии. Теперь она стала обсуждать даже кандидатуры в центральные комитеты отдельных партий. По решению делегации из руководящего ядра КП США были выведены Ловстон и Биттельман, за которыми стояло большинство членов партии. Бразды правления — руководство партийным секретариатом — были переданы резко полевевшему Уильяму Фостеру, который в своих донесениях в полном соответствии с установками Шестого конгресса подчеркивал близость революционных потрясений в Соединенных Штатах Америки[1578]. Левое меньшинство в ряде компартий выискивало «правый уклон» в любом решении руководства, подчеркивая, что оно ведет себя a la Bucharine[1579].
Сталин не просто вдохновлял и контролировал этот процесс, но и выступал с разгромными речами против «правых уклонистов» на заседаниях руководящих органов ИККИ, обращаясь к ним с прямыми угрозами: «Сегодня у вас есть еще формальное большинство. Но завтра не будет никакого большинства, и вы окажетесь полностью изолированными… Примут наши предложения товарищи из американской делегации — хорошо, не примут — тем хуже для них, Коминтерн возьмет свое при всяких условиях»[1580]. В состав Секретариата ЦК компартии США был введен его представитель с чрезвычайными полномочиями — он получил право вето на любые решения партийного руководства, если они будут расходиться с директивами Москвы[1581].
«Русская делегация» последовательно очищала аппарат ИККИ от сторонников Бухарина: Грольман и Эмбер-Дро были направлены в Латинскую Америку (последний все-таки остался сотрудником Латиноамериканского секретариата), Эверт — в Индию, ряд германских «примиренцев» остался в почетной ссылке в Москве, получив незначительные должности в отделах Исполкома Коминтерна.
Цеткин больше не привлекалась к работе его руководящих структур. Заявление об уходе с коминтерновской работы подал Таска, который вскоре порвал с коммунистическим движением[1582]. Гарантией лояльности Исполкома для Сталина оставалось его «укрепление русскими работниками», причем теми, кто принял самое активное участие в событиях «горячей осени двадцать восьмого»: в Политсекретариате Бухарина заменил Мануильский, в Президиуме — Гусев.
Безработный на улицах Вены
Начало 1930-х
[Из открытых источников]
Порой даже административный механизм Коминтерна оказывался недостаточным для окончательной «большевизации» отдельных компартий. В мае 1929 года делегация потребовала «принять все меры, необходимые для обезвреживания ЦК КПП от разъедающей партию провокации. Просить коллегию ГПУ принять меры для выявления провокаторов в компартии Польши»[1583]. ГПУ, а позже НКВД восприняли это поручение столь серьезно, что к концу 1938 года было физически уничтожено более двух третей ведущих функционеров КПП, а сама партия объявлена засоренной шпионами и распущена[1584].
Финальную черту, символизировавшую установление полного сталинского контроля над Коминтерном, подвел его Десятый пленум, проходивший с 3 по 19 июля 1929 года. Хотя в западных странах еще даже не пахло беспримерным экономическим кризисом, который разразится через три месяца, в резолюции о международном положении говорилось о том, что стабилизация «расшатывается»[1585]. Это можно было бы расценить как теоретически обоснованное предвидение, но о «расшатывании» капиталистических устоев и начале третьего периода общего кризиса капитализма говорилось и на Шестом конгрессе, который закончился годом ранее. Сталин, внимательно читавший проекты всех заключительных документов пленума, сохранил бухаринскую новацию и после политического уничтожения ее автора.
Таким же заимствованием, на сей раз у поверженного тремя годами ранее Зиновьева, явился и тезис о социал-демократии как «особой форме фашизма», которая в критические для капитализма моменты станет его последней опорой. Анализируя политическое положение в Веймарской республике, соответствующая резолюция приходила к выводу, что социал-демократия «расстреливает рабочих во время первомайской демонстрации. Она запрещает рабочую печать („Роте Фане“), закрывает революционные массовые организации, подготовляет запрещение коммунистической партии Германии и организует подавление рабочего класса фашистскими методами. Таков путь германской коалиционной социал-демократии к социал-фашизму»[1586].
Подобные утверждения выдавали желаемое за действительное и скрывали действительное за желаемым. Хотя фашистские движения до начала мирового экономического кризиса и находились на обочине политической сцены (за исключением Италии, где режим Муссолини захватил власть еще в 1922 году), попытка бросить их в одну корзину с социалистами, которые отстаивали демократические принципы, была отнюдь не безобидным пропагандистским приемом. Пройдет всего два года, и тезис о «социал-фашизме» закроет для коммунистов путь к участию в широком антифашистском блоке только из-за того, что в него входила СДПГ.
В оценках потенциала фашистских и социалистических партий менялись местами не только желаемое с действительным, но и правое с левым (в кавычках и без). Сталин лично дописал в проект резолюции тезис о необходимости «обратить особое внимание на усиление борьбы против „левого“ крыла социал-демократии, задерживающего процесс распада социал-демократии путем сеяния иллюзий об оппозиционности этого крыла к политике руководящих социал-демократических инстанций, а на деле всемерно поддерживающего политику социал-фашизма»[1587].
Конъюнктурная девальвация понятия «фашизм», прилагавшегося к любому политическому движению антикоммунистической направленности, бумерангом ударила по доверию к самому Коминтерну. Это не могли не заметить проницательные наблюдатели даже в высшем эшелоне большевистской партии. Наркоминдел Чичерин в том же 1929 году писал об этом Молотову: «Если же почему-либо всякая реакция и всякое полицейское государство будут названы фашизмом, в таком случае надо придумать другой термин для настоящего специфического фашизма Муссолини, Пилсудского и Стального шлема. Настоящему специфическому фашизму присущи организованные банды, применяющие насилие в интересах господствующего класса, и в форме партии, захватившей государственную власть; им необходимы герои, вожди. Между германской социал-демократией и настоящим специфическим фашизмом нет абсолютно ничего общего. Очень просто кричать везде, где налицо реакционная мера: „фашизм, фашизм“. Но это только путаница понятий. Умственная смазь. Специфический фашизм резко отличается от старого полицейского государства. Он у нас очень слабо проанализирован в результате господства у нас шаблонов и малого знания западноевропейской жизни. Тут требуется настоящий марксизм, а не простое повторение плохо понятых формул»[1588].
Нога в ногу с идеологическими новациями шли и организационно-кадровые решения Десятого пленума Исполкома Коминтерна. Продолжал действовать принцип матрешки — из состава Политсекретариата был выделена Политкомиссия, в которую вошли Мануильский и Куусинен, еще одно место было забронировано за представителем КПГ. По инициативе делегации ВКП(б) сеньорен-конвент пленума принял решение о создании постоянной комиссии «для проверки состава сотрудников в целях освобождения аппарата ИККИ от негодных элементов в деловом отношении и от политически невыдержанных товарищей»[1589].
Процесс превращения делегации ВКП(б) в придаток всемогущего сталинского секретариата олицетворял и тот факт, что ее заседания проходили обычно в кремлевском кабинете вождя. Для представителей иностранных компартий она оставалась центральной пружиной коминтерновского механизма. Это подтверждает обширный поток просьб, донесений и доносов, отлагавшихся в документах делегации ВКП(б) в Коминтерне, вплоть до ее тихой смерти летом 1930 года. Выполнив свою миссию, она была уже больше не нужна. Сталин предпочитал определять свою политику в узком кругу функционеров, который подбирался каждый раз заново в соответствии с предполагавшимися поручениями.
6.12. «Кадры решают все»
Известный сталинский лозунг начал претворяться в жизнь Коминтерном задолго до его официального провозглашения. Фактически вся «большевизация» компартий была подчинена оставлению в их руководстве только тех кадров, которые беспрекословно исполняли любое поручение Москвы. Изгнание из Исполкома сторонников Бухарина было использовано его новым составом для чистки не только в руководстве компартий, но и в их среднем звене. 15 мая 1930 года в ИККИ был подготовлен обширный материал с характерным названием «Кризис старых кадров». В нем констатировалось запаздывание секций Коминтерна с доведением чистки до низовых звеньев: «Еще рано говорить о том, что в ЦК компартий капиталистических стран выкристаллизовалось вполне твердое большевистское ядро, как в ЦК ВКП(б). Однако сейчас КИ уже может твердо опираться на ЦК важнейших компартий при проведении новой линии. Но этого еще не могут сказать ЦК по отношению к нижестоящим партийным комитетам… Таким образом, сейчас в отношении подбора кадров центральным вопросом является вопрос укрепления и обновления средних звеньев руководящих кадров»[1590].
Подобная постановка вопроса означала стремление самого Исполкома Коминтерна контролировать кадровые перемещения в среднем звене иностранных компартий, дабы не допустить даже минимальной опасности расколов или оформленных оппозиций. Тяга к тотальному контролю и в этой специфической сфере отражало не только общую тенденцию сталинской системы, но и вполне конкретный страх коминтерновских функционеров не справиться с порученным участком работы, что могло повлечь за собой исключение из номенклатурных списков. В этих условиях предпочтение отдавалось аппаратным партиям, державшим в порядке отчетность, дисциплинированно участвовавшим во всех политических кампаниях и не претендовавшим на отстаивание каких-либо собственных интересов. Естественно, такой тип партии оказывался во все большей изоляции на национальной политической сцене.