В то же время многие из тех, кто считался искренним сторонником продолжения и углубления революции, назвали произошедшее путчем. «В Берлине была разыграна игра в заговор, играли смело и безрассудно, играли человеческими жизнями и революцией», — признавался один из лидеров «революционных старост» Эмиль Барт[321]. Лидеры КПГ колебались между политическим разумом и анархистским путчизмом. Противники последнего, Роза Люксембург и Карл Радек, не заняли решительной позиции в первые дни январских боев, очевидно считая, что победителей оправдает история. В основе их поведения лежало предсказание, сделанное Радеком еще в первые дни революции: «Правительство народных уполномоченных будет стрелять в народ, но пролитая кровь будет взывать к небу, поднимая миллионы на восстание против этого правительства»[322].
Эти расчеты оказались беспочвенными. 15 января пролилась кровь самих вождей КПГ — Роза Люксембург и Карл Либкнехт были убиты офицерами гвардейских частей, переброшенных с фронта в Берлин. Чистой воды спекуляцией является версия о том, что ответственность за это преступление лежит на Карле Радеке, который якобы испытывал давнюю зависть к лидерам только что созданной КПГ и косвенно выдал их властям[323]. Легенда о святых мучениках «второй революции», якобы затоптанной солдатскими сапогами, жива и по сей день, хотя имеет значение только для небольшой части немецкого общества, которая до сих пор солидарна с идеями крайне левых. Следует согласиться c немецким исследователем Ули Шелером, пришедшим к следующему выводу: «…представить себе, чтобы Ленин и Люксембург могли бы продуктивно сотрудничать в рамках одной партии или Интернационала, попросту невозможно»[324].
Об этом свидетельствовали отклики советской прессы на январские события в Берлине. При всей искренности траура, связанного с потерей одного из самых видных соратников за границей, волна некрологов и статей о Розе Люксембург, появившихся в первые недели и месяцы после ее гибели, сознательно замалчивала некоторые положения ее политической программы, которые никак не согласовывались с реалиями партийной диктатуры в России. Скорбя о ней, лидеры РКП(б) отдавали себе отчет в том, что теперь они избавлены от весьма опасного друга. Для них не было секретом негативное отношение Розы к ленинской концепции кадровой партии, к централизму и заорганизованности, они помнили о ее нежелании спешить с образованием КПГ и нового Интернационала. На погибших вождей можно было списать пассивность партии во время январских событий. Карл Радек писал об этом вполне определенно: «Убийство Розы и Карла, вызвавшее во всем государстве в широких рабочих массах колоссальное возбуждение, помогло перейти через берлинское поражение»[325]. Через несколько дней после убийства вождей КПГ на одной из явочных квартир был арестован и герой настоящего очерка.
2.8. Узник тюрьмы Моабит
Среди бесчисленных радековских анекдотов, украшающих любую из его биографий, есть и такой. На вопрос анкеты о том, что он делал до революции, Радек написал: «сидел и ждал». На вопрос о том, что он делал после революции, дал ответ: «дождался и сел». Хотя в подтексте этой шутки чувствуется оппозиционная составляющая биографии нашего героя, начавшаяся в середине 1920-х годов, его первая «посадка» после 1917 года случилась именно в Берлине.
Арест был следствием неумения немецких сотрудников Радека вести подпольную работу. «Снимал я две комнаты у вдовы военного врача… Я мог свободно весь день работать и откатывать до тысячи строчек статей, воззваний и брошюрок. И сидел бы я у нее, как у бога за печкой, если бы не болтовня не привыкших к конспирации товарищей машинисток», — писал он впоследствии[326]. Полиции без труда удалось выследить его связных, регулярно снабжавших посланца Москвы свежими новостями и газетами. Однако ни револьверов, ни бриллиантов, ни даже инструкций при нем не оказалось, что с явным сожалением были вынуждены констатировать прусские чиновники[327].
Судьбой Радека сразу же заинтересовались за пределами Германии. 23 февраля 1918 года английский генерал Хейкинг показал членам германской комиссии по перемирию требование своего правительства представить документы, конфискованные у Радека при аресте. В телеграмме подчеркивалось, что позитивный ответ станет показателем отношения немецкого правительства к большевизму. Ситуация грозила обернуться международным скандалом — для германских дипломатов было очевидным, что такое требование является покушением на суверенитет Германии.
Граф Брокдорф-Ранцау, ставший к тому времени министром иностранных дел, уклонился от выполнения просьбы. В его ответе говорилось о том, что «найденные документы скорее разочаровывают», и делалось предложение о тайном визите в Берлин представителей Антанты, которые смогут самостоятельно допросить арестованного. В марте английский и французский офицеры провели в Берлине согласованный с МИД неформальный допрос Радека, очевидно, чтобы оценить потенциал «красной угрозы» своим собственным странам[328].
В своих воспоминаниях о работе в Германии Радек не жалел красок для того, чтобы представить дело таким образом, будто он чудом избежал судьбы Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Он утверждал, что его пытались избить до смерти в момент приема в тюрьму, позже во время одной из прогулок по тюремному двору в него стреляли из располагавшейся по соседству казармы, но выстрелы не достигли своей цели[329]. В то время как советские газеты возмущались тем, что арестованного содержат в одиночной камере закованным в цепи, Радек достаточно быстро добился смягчения тюремного режима. Ему стали приносить свежую прессу, разрешили передавать на волю письма и статьи, принимать гостей.
Вошедший в историю «салон Радека» в берлинской тюрьме Моабит, а затем на квартире барона Райбница, куда переселили важного заключенного, регулярно посещали не только коммунисты, но и представители германской промышленной и политической элиты[330]. В их числе был контр-адмирал Пауль фон Гинце, который в июле 1918 года стал предпоследним статс-секретарем иностранных дел Германской империи. Благодаря его активным переговорам с советским полпредом Иоффе был подписан советско-германский Добавочный договор, который ввел в правовое поле отношения между двумя странами. Если верить Радеку, Гинце «стоял за сделку с Советской Россией и заявил, что очень хотел бы видеть теперешние отношения внутри России собственными глазами». Гостя больше всего волновал вопрос о перспективах пролетарской революции на Западе: «придет ли она раньше, чем Антанта съест Германию?»[331]
Сам Радек свое вынужденное пребывание в Берлине использовал для расширения полезных контактов и разоблачения утверждений прессы о том, что германская компартия находится под полным контролем Москвы. «Духовная и материальная взаимопомощь не является решающим фактором влияния русского коммунизма на европейский», — писал он в сочинении, адресованном немецкой буржуазии. «Таковым является само существование Советской России, ее героическая борьба за жизнь. Это обстоятельство влияет на рабочих гораздо больше, нежели брошюры и рубли. При этом следует отметить, что коммунистическое движение в Германии, опирающееся на традиции марксистского образа мышления трех поколений, меньше всего нуждается в подобной помощи извне»[332].
Имеющиеся в распоряжении исследователей документы говорят об обратном. На протяжении 1919 года усилиями коминтерновских эмиссаров в Берлин были переправлены значительные суммы в рублях и марках, бриллианты и прочие драгоценности. Среди лидеров КПГ разгорелась настоящая борьба за управление финансовыми потоками. Александр Абрамович, посланный Лениным для создания коммунистических партий в странах Европы, в своем отчете от 29 сентября 1919 года возмущался тем, что из-за субсидий из Москвы немецкие коммунисты совершенно забросили сбор членских взносов.
«Создается соревнование, чтобы попасть ближе к портмоне. Все мыслят только так, что за всякую мелочь член партии должен быть вознагражден». Каждый считает, что если он получит достаточно денег, то сделает революцию. «Дезорганизация, которую внесли средства, хаотически посланные через оказии и любыми курьерами, велики. И лучше ничего не получать, чем получать таким образом…»[333] Это пожелание так и не было реализовано на практике, так как противоречило установкам Исполкома Коминтерна на отбор лояльных кадров путем избирательного финансирования.
В качестве примера можно привести решение ИККИ от 22 июля 1919 года: «Командировать и дать тов. Курелла для Немецкой коммунистической партии в Австрии ценностей на 300 000 руб. Ценности эти подлежат выдаче лишь в том случае, если партия работает хорошо». В противном случае член руководства КПГ Альфред Курелла должен был перевезти их в Германию[334]. Однако и месяцем позже секретарь ИККИ Ян Берзин просил у Зиновьева ускорить отправку денег «спартаковцам», которая постоянно срывается из-за бюрократической волокиты[335].
Ян Берзин
1920-е
[Из открытых источников]
Нелегальный характер финансирования делал неизбежным появление цепи посредников при передаче денег от большевиков к их зарубежным соратникам. В Германии такую функцию принял на себя Яков Рейх, получивший при отъезде из Москвы напрямую из Госбанка огромные средства