Возмущение Зиновьева и Бухарина не знало границ, они потребовали немедленного созыва Политбюро и выразили готовность срочно выехать в Москву[500]. В переписке со Сталиным Зиновьев всячески дискредитировал «болтунишку Радека», который пытается перетащить на нашу сторону фашистов вместо того, чтобы готовиться к решительному столкновению с ними. По мнению Председателя ИККИ, следовало занять жесткую позицию и в Саксонии: «абсолютно необходимы большая независимость, большая самостоятельность по отношению к правительству Цейгнера. Ни в коем случае не прощать ни одного выпада, не забывать их. В случае необходимости вести дело к разрыву»[501]. Следует иметь в виду, что в ходе неформальных совещаний в Кисловодске члены руководства РКП(б) обсуждали меры нейтрализации Троцкого, и демарш Радека (которого не без оснований считали его приверженцем) попал на почву, обильно пропитанную клинической подозрительностью Зиновьева.
В Германии большинство партийных организаций поддержало осторожную линию Москвы, которую приняло Правление КПГ. Антифашистские демонстрации в воскресенье 29 июля собрали под свои знамена десятки тысяч левых активистов по всей стране и обошлись без провокаций со стороны радикалов. Радек не удержался от похвал в адрес дисциплинированных немецких пролетариев, призвав их сохранять выдержку до решающей битвы, которая уже не за горами[502].
Успех антифашистского дня вызвал неоправданную эйфорию среди немецких коммунистов. 5–6 августа состоялся пленум Правления КПГ, в ходе которого левая оппозиция заявила, что требование рабочего правительства самим ходом событий снято с повестки дня, и надо готовиться к боям за диктатуру пролетариата[503]. Брандлер отбросил в сторону всякую осторожность и стал транслировать радикальные лозунги своих недавних оппонентов. Резолюция пленума состояла из сплошных противоречий, говоря о необходимости «скорейшего установления единого фронта для завоевания политической власти».
10 августа 1923 года правительство перешло в контрнаступление и запретило выход коммунистических газет, однако такие решения только подливали масла в огонь, обостряя противостояние политической элиты и социальных низов. В этот день Брандлер писал в Москву: напряжение нарастает по всей стране, партия готова к решающей схватке за власть[504]. Тогда же съезд фабзавкомов Берлина по инициативе КПГ принял решение о трехдневной всеобщей стачке. На следующий день многие предприятия столицы остановили свою работу, в том числе и типографии, в которых печатали стремительно дешевевшие деньги. Среди политических лозунгов доминировали требования роспуска рейхстага и образования рабочего правительства. В Гамбурге и других крупных городах рабочие демонстрации грозили перерасти в голодные бунты, самое активное участие в них принимали женщины, устраивавшие перепалки и потасовки с полицейскими.
На второй день стачки под угрозой вотума недоверия в рейхстаге состоялась давно ожидаемая отставка кабинета Куно. Предложение о голосовании было внесено фракцией КПГ, и социал-демократы отказались поддерживать правительство, лишившееся последнего доверия. Отставка охладила пыл рабочих, сказалось и то, что предприниматели, увидев масштаб социальных протестов, пошли на серьезные уступки. Вместо ничего не стоивших денег рабочим на некоторых предприятиях стали выдавать продовольственные пакеты.
Коммунисты имели все основания записать смену кабинета министров на собственный счет, хотя сама по себе она не приближала перспективы решающих боев. Следовало искать новые пути закрепления авторитета компартии, который были вынуждены признать и ее политические конкуренты. КПГ сделала шаг навстречу потенциальным союзникам, поддержав решение о прекращении стачки, принятое берлинскими фабзавкомами 14 августа 1923 года[505].
Кризис завершился формированием нового правительства, которое возглавил Густав Штреземан. Однако инерцию завышенных ожиданий Москвы уже невозможно было остановить. Не решаясь и дальше единолично определять курс германской компартии, Радек телеграммой вызвал Зиновьева в Москву[506]. Казалось бы, перед лицом германской революции недавние склоки и недоразумения должны быть забыты. Российские большевики оказались в шаге от конечной цели, ради которой они захватили власть в октябре 1917 года, — дождаться пролетарского переворота в ключевых европейских странах.
После возвращения Зиновьева и Бухарина в Москву соотношение радикалов и умеренных в Президиуме Коминтерна резко изменилось. На своем заседании 22 августа 1923 года Политбюро приняло тезисы о всемерной поддержке германской революции, и Радек засобирался в Берлин, хотя ранее против его приезда возражал советский полпред Крестинский, мотивируя это невозможностью обеспечить его безопасность[507]. Вынужденный остаться в Москве и отодвинутый от центра принятия решений, Радек резко полевел и обнаружил в Германии четкую альтернативу: либо мы, либо фашисты возьмут власть в свои руки. «И мы решили взять ее»[508].
Письмо К. Б. Радека Л. Д. Троцкому с согласием о необходимости назначить дату германской революции
1 октября 1923
[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 1. Л. 153]
Он начал планировать действия КПГ уже на исходе еще не состоявшейся революции: «Мы оцениваем положение в Германии так, что вопрос борьбы за власть там подходит к решительной стадии, что даже если бы немецкая компартия не хотела революции, она идет, и если бы партия попыталась уклониться от боя, тогда не только наверняка будет разгромлен рабочий класс, но и партия. Ей придется сказать себе: в бою отступления нет, сражение будет в неслыханно тяжелых условиях. Надо теперь, кроме прочих вещей, чтобы она ориентировалась, что будет делать после взятия власти»[509]. Радек просил В. В. Куйбышева подготовить очерк развития германского земледелия после 1918 года, чтобы коммунисты могли разработать собственную аграрную программу.
В рамках разделения труда в комиссии, которая курировала подготовку германского Октября, Радеку была поручена пропаганда и агитация. Осенью 1923 года в Москве начал выходить специальный «Бюллетень Коммунистического Интернационала по Германии», который рассылался по советским учреждениям, парткомам и профсоюзным ячейкам. Его первый номер открывался статьей Радека о капитуляции германской буржуазии перед Францией и подготовке гражданской войны. Материалы бюллетеня были выдержаны в духе, характерном для революционной эпохи, — желаемое выдавалось за действительное. Среди прочего воспевались боевые органы пролетариата от рабочих сотен до комитетов рабочего контроля, которые едва ли не заправляют всем в стране: так, «контрольные комиссии принудили кулаков-крестьян снабжать города молоком». Напротив, баварские социал-демократы выступали на страницах бюллетеня в роли создателей первых фашистских отрядов в Германии[510].
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) с инструкцией эмиссарам, отправляющимся в Германию для руководства вооруженным восстанием пролетариата
4 октября 1923
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 12. Л. 1–3]
Не могли остаться в стороне от настроений решающего штурма, нагнетаемых советской прессой, и лидеры КПГ, которые прибыли на совещание пяти компартий, посвященное подготовке германского Октября и начавшее свою работу 21 сентября 1923 года. Сообщая о его ходе членам Правления, Брандлер неизменно подчеркивал, что все участники совещания призывают немецкую партию к решительным действиям. В такой обстановке тональность докладов немецких коммунистов о ситуации в стране день ото дня становилась все более резкой, а приводимые ими данные о военно-технической подготовке восстания, накопленных запасах оружия, численности пролетарских дивизий и т. д. — все более фантастическими. Прибыв месяц спустя в Германию, Радек нашел, что средства, выделенные Москвой на вооружение, полностью исчерпаны, а в наличии у партии имеются всего 800 винтовок в Саксонии и 361 в Берлине. «Все, что Брандлер рассказывал в Москве о состоянии вооружения, есть сущий вздор»[511].
После того, как Зиновьев познакомил участников совещания с решениями Политбюро по германскому вопросу, принятыми 4 октября 1923 года[512], его дальнейшая работа потеряла всякий смысл. В постановлении были утверждены конкретные меры по ускорению организационной и технической подготовки захвата власти в Германии, для чего туда должна была отправиться «четверка» партийных лидеров. Две недели спустя Гернле докладывал руководству немецкой компартии: «…после беседы с Зиновьевым сегодня вечером стало ясно, что русские товарищи планируют отправлять принятые между собой решения по Германии напрямую, исключив нас как представителей немецкой партии из этого процесса»[513].
Как это ни печально было признавать откомандированным в Москву функционерам КПГ, отныне коммуникация московского центра и берлинского филиала мировой революции должна была происходить без их участия. На одном конце канала связи находился ЦК РКП(б) и его представители в Исполкоме Коминтерна, на другом — «четверка», готовившаяся к отъезду в Берлин.
Определение ее персонального состава вызвало новый всплеск подковерной борьбы на большевистском Олимпе, ведь речь шла о том, кто возглавит генеральный штаб грядущей германской революции. Немецкие коммунисты, продолжавшие считать Троцкого главным стратегом Красной армии, предлагали его кандидатуру. Председатель Реввоенсовета в тот момент оказался не у дел. Завершение Гражданской войны отодвинуло его ведомство на второй план, германские же события давали Троцкому шанс вернуть себе лидирующие по