Коллаж Радека
1927
[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 19. Л. 11]
Радек рассматривал два возможных пути развития китайской революции — либо дело закончится «рабоче-крестьянской демократической диктатурой», которая приведет к появлению центральной власти, способной противостоять империалистической экспансии в страну, либо она, «миновав буржуазно-демократический этап, приведет непосредственно к социалистической революции»[565]. В дальнейших разработках по Китаю наш герой все более определенно высказывался за выход КПК из Гоминьдана, неизменно заслуживая похвалу Троцкого[566]. Оппоненты последнего немедленно нанесли ответный удар, отменив уже одобренную командировку Радека в Великобританию[567], вернувшись в ряды оппозиции, тот окончательно стал «невыездным». 13 декабря 1926 года Секретариат ИККИ отказал Радеку в предоставлении слова на расширенном пленуме Коминтерна, сославшись на то, что тот не является его делегатом, а решение ЦК ВКП(б) о запрете ему работать в Коминтерне остается в силе[568]. Зима 1926/1927 года показала, что в разработках оппозиционеров по китайскому вопросу содержалось немало рациональных моментов, которые с порога отвергались сталинским большинством.
Статья К. Радека «Беспринципное политиканство или большевизм»
Томск. 14 апреля 1929
[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 34. Л. 30–32]
Лидер военной организации Гоминьдана Чан Кайши шаг за шагом становился политическим лидером общенационального масштаба, в то время как в Москве продолжали делать ставку на его левое крыло. В этот момент оппозиция сделала ставку на китайский фронт борьбы против сталинского большинства в руководстве ВКП(б). Это резко повысило значимость экспертных оценок Радека. В марте 1927 года он выступил с серией докладов, в которых требовал «ознакомить широкую общественность с реальной картиной соотношения сил в Китае и призывал аудиторию бить в набат в связи с возможной победой буржуазии»[569]. 4–5 апреля на собрании актива столичной организации ВКП(б) Радек уже очно схлестнулся со Сталиным и Бухариным. Расплата не заставила себя долго ждать, на следующий день его сняли с поста ректора Университета Сунь Ятсена[570]. Наш герой не унимался, в начале мая он подготовил статью «Измена китайской крупной буржуазии национальному движению», которая уже из-за своего объема выглядела как аналитическая записка, претендующая на то, чтобы стать осью оппозиционной платформы в китайском вопросе[571].
Реакция Троцкого на этот материал не оставляла сомнений в том, что он не хочет уступать свое теоретическое лидерство даже в частных вопросах. Он притушил максимализм некоторых радековских формулировок: «…думаю вообще, что нам о социалистических перспективах в Китае нужно говорить поточнее и построже: без победы пролетариата передовых стран не может быть и речи о переходе Китая к социализму собственными силами или хотя бы с помощью СССР»[572]. Соответственно, все разговоры о некапиталистическом пути развития без выполнения этого условия дают пищу народническим теориям и только запутывают вопрос о характере китайской революции, которая, согласно Троцкому, остается буржуазной и антиимпериалистической.
Радек все больше тяготился идейным доминированием Троцкого среди оппозиционеров, который уже не казался ему гениальным стратегом мировой революции. Оказавшись в начале 1928 года в сибирской ссылке, наш герой начал готовить пути к отступлению и примирению со Сталиным. Для этого ему надо было безоговорочно порвать с Троцким. Разрыв вызревал достаточно медленно, первые трещины между двумя лидерами пробежали еще весной в оценках «левого поворота» и китайской тактики Коминтерна. Радек настаивал на том, что благодаря усилиям оппозиции Сталин возвращается на путь истинный. Троцкий писал об этом с искренним сожалением, пытаясь вернуть в строй одного из своих самых одаренных приверженцев: «Если бы тебе разрешили лечиться в Железноводске, я бы прибавил 5 % к своей оценке левого курса, и тогда расхождение между нами — теперь около 50–60 % — все-таки сохранилось бы»[573].
После Шестого конгресса Коминтерна, состоявшегося летом 1928 года, Радек усилил критические нотки в своих письмах и статьях, обвиняя недавнего патрона и покровителя в том, что за перспективой мировой революции он забывает об интересах простых советских рабочих[574]. Если осенью того же года Троцкий понял, что Сталин опаснее Бухарина, то Радек продолжал считать последнего корнем зла. Трудно сказать, каким здесь было соотношение между убежденностью и тактическим расчетом, желанием угодить генсеку и добиться прощения. После высылки Троцкого за границу Радек и примкнувший к нему Инвар Смилга заявили о своем несогласии с его оценкой сталинского режима: «Представление истории борьбы последних лет как заговора Сталина против Троцкого, как и концентрирование всего удара на центре со Сталиным во главе при полном умолчании опасности со стороны правых не может считаться изложением взглядов оппозиции»[575].
Радек снова почувствовал себя в своей тарелке — покаяние для него выглядело героизмом наоборот, путь в Каноссу — таким же актом исторической драмы, как и восхождение на политический Олимп. Каясь, он попадал в круг литературных героев и вслед за ними занимался самоанализом: «У меня нет никакой гордости перед партией, никакой потребности доказать, что я всегда прав, а другие — идиоты. Если б я думал, что могу помочь партии ложью и клеветой на себя, я бы на это пошел, но ведь это чистая достоевщина»[576]. Не пройдет и десяти лет, и ему придется примерить на себя роль Смердякова.
«Радек в 1952 году». Ни автор, ни герой рисунка не доживут до этого года
Дружеский шарж Бухарина
Середина 1920-х
[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 19. Л. 29]
Капитулировав перед мощью сталинского партаппарата, наш герой стал верным слугой диктатора, которого он превозносил как «зодчего социалистического общества» вплоть до своего ареста. «Сталин не просто подмял под себя Радека, он сделал его марионеткой в своей большой игре на международной арене и в борьбе против внутренней оппозиции»[577]. Его последняя статья, появившаяся в «Известиях» 31 августа 1936 года, как раз и была посвящена разгрому «троцкистско-зиновьевской банды». Вряд ли Сталин мог бы найти более подходящую жертву для показательных судебных процессов. Через две недели Радек был арестован и почти три месяца отказывался давать ложные показания и оговаривать своих бывших соратников. Ситуация изменилась после встречи со Сталиным и Ежовым, подсудимый начал активно сочинять не только собственные признания, но и готовить протоколы допросов, помогая следователям НКВД[578]. Вряд ли Радека сломили грубой силой, скорее ему объяснили, что он вновь может сыграть первую скрипку, правда, на сей раз не в политическом, а в судебном процессе.
Бывший секретарь Коминтерна с растущим увлечением подыгрывал следствию, методично расширяя круг шпионов и диверсантов среди бывших соратников вождя. Оказавшись в этом кругу, Бухарин так описывал Сталину свои впечатления об очной ставке: «И когда я смотрел на мутные блудливые глаза Радека, который со слезами лгал на меня, я видел всю эту извращенную достоевщину, глубину низин человеческой подлости, от которой я уже полумертв, тяжко раненный клеветой»[579]. Радеку — и это удивило всех, кто следил за ходом судебного процесса, была сохранена жизнь. Через несколько лет он будет убит сокамерниками в одном из сталинских лагерей.
Лишь недавно стало известно о том, что это убийство было спланировано и осуществлено по личному приказу Берии. В камеру к Радеку посадили бывшего сотрудника НКВД, который спровоцировал драку, закончившуюся убийством, а через несколько месяцев был освобожден из-под стражи как выполнивший «специальное задание»[580]. Можно не сомневаться в том, что ученые и биографы извлекут из архивных папок еще немало тайн, связанных с жизнью и смертью Карла Радека, трагическая судьба которого вобрала в себя немало ключевых сюжетов из ранней истории Коминтерна.
Часть 3. Зиновьев. Лидер поневоле
3.1. Человек не на своем месте
Первое, что бросается в глаза при знакомстве с документальным наследием Зиновьева, первого Председателя Исполкома Коминтерна, — это то, насколько тщательно (и тщетно) он вплоть до мелочей старался копировать своего вождя и учителя. Ленинские нотки звучали и в стилистике зиновьевских докладов, и в методах кадровой работы, и в общении с лидерами иностранных компартий, которых наш герой воспринимал как представителей второго эшелона большевистской партии. А. В. Луначарский писал о том образе Зиновьева, который сложился еще до революции: «…он выступал всегда верным оруженосцем Ленина и шел за ним повсюду… как политический мыслитель он был нам мало известен, и мы тоже часто говорили о том, что он идет за Лениным, как нитка за иголкой»[581]. Этот образ не претерпел радикальных изменений и после Октябрьского переворота.