соратникам по возвращении из Москвы, что будет решительно бороться с влиянием на партийный курс «туркестанцев»[644]. Под ними он понимал агентов Коминтерна, имевших солидные денежные ресурсы и неограниченные полномочия, что позволяло им беззастенчиво вмешиваться во внутренние дела той или иной компартии.
В свою очередь Зиновьев не собирался менять свои приоритеты в немецком вопросе. 10 августа 1920 года он писал своему эмиссару в Берлине, что объем его компетенций не изменился, «не стесняйтесь в средствах» для расширения издательской деятельности. В вопросе об отношении к КРПГ «линия Радека и Леви отвергнута нашим Цека и Исполкомом Коминтерна. Постарайтесь во что бы то ни стало прислать от них новую толковую делегацию из рабочих. Если мы поведем правильную тактику, мы сможем лучшую часть их рабочих перевести к нам, „вождей“, а дураков и националистов выгоним»[645]. Кроме того, «у нас состоялось соглашение с левыми независимцами. Мы дали им денег на некоторые дела»[646].
По итогам конгресса Г. Е. Зиновьев информировал своих эмиссаров за рубежом о том, что «линия Радека и Леви» отвергнута лидерами РКП(б) и Коминтерна
10 августа 1920
[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 20. Л. 52–53]
Речь шла о поддержке центробежных процессов в НСДПГ, которые прогрессировали и без прямого воздействия Москвы. Партия левых социалистов все больше теряла внутреннюю устойчивость, ее руководящие органы принимали противоречившие друг другу резолюции. На рейхсконференции НСДПГ (1–3 сентября 1920 года) «Двадцать одно условие» Коминтерна было отвергнуто, однако при выборах делегатов на партийный съезд 58 % голосов получили сторонники немедленного объединения с коммунистами. Без сомнения, это было решение о том, «быть или не быть» третьей рабочей партии в Германии[647]. Поскольку делегаты согласно модусу выборов получали императивный мандат, вопрос можно было считать решенным, какие бы речи не произносились на предстоявшем партийном форуме. Стремясь придать ему максимально открытый характер, Правление пригласило на него «русских товарищей», олицетворявших собой как сам большевистский режим, так и ряды его противников.
Николо Бомбаччи
Художник И. И. Бродский
1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 27]
Соломон Абрамович Лозовский
Художник И. И. Бродский
1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 60]
На сентябрьском пленуме ЦК РКП(б) обсуждался вопрос о том, кто же выступит на съезде от лица первых. В Германию просились и Бухарин, и Зиновьев, оба яркие полемисты, прекрасно владевшие немецким языком. Участник пленума записывал в своем дневнике, что все отдавали себе отчет в рискованности такого предприятия. «Конкуренция по вопросу о том, кому сидеть в Моабите или быть подстреленным из-за угла прусским юнкером, кончилась вничью. Решили ввиду трудного положения республики никого не посылать. Немцы, не исключая Леви, жалуются на московских диктаторов, а сами зовут их в Берлин. Пусть независимые расколются без участия „агентов Ленина“»[648].
Позже принятое решение было пересмотрено в рабочем порядке. На съезд НСДПГ в Галле (12–17 октября 1920 года) отправился Зиновьев, причем он поехал туда легально, получив все необходимые разрешения от германских властей[649]. Еще до отъезда он созывал туда лидеров итальянской (Серрати, Бомбаччи и Дженнари) и французской (Кашен и Фроссар) социалистических партий[650], рассчитывая, что те получат необходимый опыт, и в их странах раскол пройдет по немецкому сценарию.
На пути из порта Штеттин до места проведения съезда в целях охраны Председателя ИККИ сопровождали высшие функционеры КПГ и НСДПГ, причем каждый из них, не стесняясь попутчика, пытался склонить влиятельного гостя на сторону собственной партии.
В своей речи на съезде Председатель ИККИ сделал ставку на дискредитацию вождей и завоевание симпатий простых партийцев. Обращаясь к первым, он заявил: «Я убежден, что большое количество рабочих только потому еще не находится с нами, что вы рассказываете им о „московском кнуте“»[651]. Зиновьев показал себя блестящим оратором, его речь продолжалась четыре с половиной часа и оказала сильное воздействие даже на противников объединения[652]. От имени профсоюзного крыла коммунистического движения выступил С. А. Лозовский, позиция противников объединения была изложена в докладах Гильфердинга и Мартова.
Из-за прогрессировавшей болезни Ю. О. Мартов не смог появиться на съезде, его доклад зачитал другой видный меньшевик Александр Штейн. Доводы лидера РСДРП — социалистической партии, оказавшейся вне закона в Советской России, были менее острыми, но более весомыми, чем у его оппонентов. Он отрицал, что в послевоенную эпоху рабочее движение оказалось расколотым на революционный социализм и реформизм. Реформизм был похоронен уже в годы войны, в то время как его противоположность, «коммунистический большевизм, пытающийся демагогически использовать чувства отчаяния и элементарного, сознанием не освященного возмущения масс, чтобы ускоренным путем прийти к социальному перевороту», приобрел незаслуженное влияние и несет ответственность за тяжелые поражения пролетариата последних лет[653].
Коминтерн в докладе Мартова выступал не как всемирный союз истинных революционеров, а как «объединение ряда коммунистических партий и сект вокруг русского советского государства. …Русское правительство решало и предписывало — остальные прилагали свою подпись». Это не что иное, как новая ипостась самодержавия, ибо «большевистская партия стоит вне контроля международного социализма в своей политике». Сознание коммунистических вождей «развращено всей обстановкой нынешней эпохи, когда широкие дезорганизованные массы жаждут с почти религиозной верой немедленной победы, немедленного конца вековым страданиям»[654]. Мартов не обошелся без библейских аналогий, назвав Ленина «московским Искусителем», апостолы которого бродят по миру в поисках новых жертв своего соблазна.
Голосование по главному вопросу съезда в Галле было предопределено связанным мандатом его делегатов. Раскол НСДПГ давно уже стал свершившимся фактом, Зиновьев верно заметил, что здесь «в одном зале сидят две партии». 236 голосов было подано за присоединение к Коминтерну, 156 — против. Победившая фракция приняла название «НСДПГ (левая)», ее сопредседателями были избраны Эрнст Деймиг и Адольф Гофман. Противники присоединения покинули съезд, продолжив заседать в другом месте. К меньшинству примкнули 59 из 81 депутата рейхстага от НСДПГ, оно сохранило за собой старое название, партийную кассу и большинство партийной периодики, включая главную газету «Фрайхайт».
Юлий Осипович Мартов
1917
[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 492]
В ходе дебатов на съезде Гильфердинг подчеркнул, что противники диктатуры Москвы сохраняют верность принципиальным требованиям марксизма. Мирный демократический приход рабочего класса к власти невозможен «в такой стране, как Германия, где в головах буржуазии доминируют реакционные представления о насилии как главном средстве обеспечения собственного господства»[655]. Верность германскому «меньшевизму» сохранила лишь треть из 900 тысяч независимцев, причем большинство из них примкнуло к социал-демократии еще в предвоенные годы. В нее же они и вернутся после того, как станет очевидным откат протестной волны в странах Европы. Так и не успев оформиться организационно, «третий путь» европейского рабочего движения, который Мартов назвал революционным социализмом, начал исчезать с исторической арены.
Яркое выступление Зиновьева не осталось без внимания властей Германии. 20 октября министр иностранных дел Вальтер Симонс заявил на заседании рейхстага, что за такие речи прокурору следует возбудить против него уголовное дело[656]. Чтобы не обострять отношения между двумя странами, которые только что начали налаживаться, было решено как можно скорее выслать лидера Коминтерна из страны, а до того посадить его под домашний арест. Вернувшись в Москву, Зиновьев в очередной раз продемонстрировал, что большевистское руководство живет героикой собственного прошлого, рассматривая свой путь к власти в качестве всеобщего канона. Съезд в Галле выглядел для него как сюжет из ранней партийной истории: «…как живо все это напоминает наш раскол с меньшевиками»[657].
Г. Е. Зиновьев выступает с речью на Третьем конгрессе Коминтерна
23 июня — 12 июля 1921
[РГАСПИ. Ф. 490. Оп. 2. Д. 148. Л. 1]
Еще одной новацией, навеянной немецкими впечатлениями, стало понятие «рабочие-кулаки», которые в Германии развращены жизнью в достатке, доступом к теплым местечкам в профсоюзных и партийных структурах и никак не желают подниматься на баррикады. Настроения этого городского кулачества и отражали, по мнению Зиновьева, лидеры независимцев, оказавшиеся в роли «подколодной змеи», которую рано или поздно раздавит рабочий класс[658]. Делая официальный отчет на заседании ИККИ, его Председатель подчеркнул значение принятых на конгрессе условий: «…это порошок против насекомых, разъедающих тело рабочего класса»