Стремясь избежать преждевременного конфликта со сторонниками Троцкого, отправленными в Берлин, Зиновьев избегал нотаций «четверке», формально обращаясь к ней за помощью и советом. «Нам крайне необходимо получить от вас как можно скорей ваше заключение по поводу первого нашего закрытого письма в ЦК КПГ. Как вы видите из постановления Политбюро, решено теперь выступить с открытой критикой. Проект я составлю сегодня-завтра. Наши мотивы следующие. Партия должна признать свои политические ошибки и поражения в Саксонии и в области отношений к социал-демократии и т. д. Иначе, как открытой критикой, этого добиться нельзя. Иначе это сделают левые, которые вместе с водой выплеснут и ребенка»[775].
Интерпретация событий Зиновьевым не так уж сильно отличалась от позиции Радека, согласно которой фашизм уже подмял под себя Веймарскую демократию: «Вы говорите, что фашизм победил ноябрьскую республику, не победив еще рабочих». Но его успех невозможно объяснить, не приняв во внимание тот факт, что «разделение труда, кооперация, которая существует между фашизмом и социал-демократией, до сих пор играла прямо роковую роль». «Призрак откровенного фашизма вытаскивается каждый раз, когда фашистам прикрытым, т. е. деятелям ноябрьской республики, приходится сделать очередной нажим на пролетарское движение»[776]. Следует признать, что огульное сведение роли всех политических противников к роли фашистов или их скрытых пособников действительно стало настоящим призраком, преследовавшим идейную эволюцию Коминтерна на протяжении последующего десятилетия.
Столь же очевидным является и тот факт, что подобные «открытия» определялись логикой борьбы за лидерство в большевистской партии, хотя содержательным стержнем этой борьбы выступали иные сюжеты. Ее прямые участники и даже сторонние наблюдатели из прагматических соображений отрицали очевидные факты, которые были понятны даже непосвященным. Так, Клара Цеткин осенью 1923 года в своих донесениях из Москвы подчеркивала, что «делегация КПГ ни в коей мере не пытается совместить германские события со спорами в русской партии»[777]. Для того чтобы сохранить за собой доминирование на коминтерновском фронте, сталинской фракции в Политбюро было мало ключевого поста, который занимал Зиновьев. Обе стороны начали активную кампанию по перетягиванию на свою сторону отдельных членов Правления германской компартии, для чего их по одному или группами вызывали в Москву. Состав делегаций КПГ часто варьировался, но постоянной тенденцией было то, что в них все большее место отводилось представителям левой оппозиции.
К 10 декабря 1923 года аппарат Зиновьева завершил работу над проектом тезисов «Уроки германских событий и тактика единого фронта», который был разослан членам Политбюро[778]. Изначальный посыл тезисов был достаточно самокритичным: «В октябре 1923 г. германская коммунистическая партия и Исполнительный Комитет Коминтерна считали, что революционный кризис в Германии назрел в такой степени, что вооруженное восстание является вопросом недель. События показали, что наши расчеты были преувеличенными». Председатель ИККИ признал неизбежным сигнал к отступлению, который был дан Брандлером на Хемницкой конференции фабрично-заводских комитетов[779].
Германские делегаты Четвертого конгресса. Вторая слева — Рут Фишер, четвертый — Аркадий Маслов
9 ноября — 5 декабря 1922
[РГАСПИ. Ф. 491. Оп. 2. Д. 115. Л. 1]
Отказавшись от лобовой атаки на тактику единого рабочего фронта, освященную ленинским авторитетом, Зиновьев обратил внимание на те опасности, которые не учло брандлеровское руководство при ее практическом применении в условиях острого внутриполитического кризиса в Германии. Коминтерн одобрил вхождение КПГ в саксонское правительство только как переходный этап к «непосредственной борьбе германского пролетариата за политическую власть во всей стране». И далее следовал объемный перечень упущений и ошибок саксонских министров от КПГ, включавший в себя отказ от создания рабочих Советов и вооружения пролетарских сотен, национализации крупной промышленности и даже «реквизиции богатых особняков для бездомных рабочих и их детей»[780].
Председатель ИККИ конструировал совершенно иную картину произошедшего, которая подводила к выводу о «правых ошибках» одного только Правления КПГ. Очевидный факт, что партия вошла в саксонское правительство на правах младшего партнера и была связана коалиционным соглашением, совершенно не интересовал Зиновьева, отрицавшего правила парламентской демократии как выдумку буржуазии. Однажды превратив понятие «фашизм» в пустой пропагандистский лозунг, он уже не смог слезть с любимого конька: «Руководящие слои германской социал-демократии являются в настоящий момент ни чем иным, как фракцией германского фашизма с „социалистической“ фразеологией… Постепенно вырождаясь, вся международная социал-демократия объективно становится ни чем иным, как разновидностью фашизма»[781]. Называя генерала Секта «германским Колчаком», а рейхспрезидента Эберта — его «слугой и пленником», Зиновьев шаблонно переносил опыт Гражданской войны в России в совершенно иные условия, сбивая политический прицел зарубежных коммунистов.
Осуждая левую оппозицию в КПГ на словах, проект тезисов повторял ее центральные доводы: в Германии имела место объективно революционная ситуация, но руководство партии уклонилось от решающего боя, не подготовив своих сторонников к вооруженному выступлению. За этим неизбежно вставал вопрос о кадровых переменах, и альтернативой брандлеровскому руководству оказывались любимцы Зиновьева — берлинские левые во главе с Фишер и Масловым.
Руководитель Коминтерна не был одинок в своих симпатиях, его разделяли и многие «русские товарищи», находившиеся в Германии. Так, Шкловский настаивал на том, что после саксонского поражения, вызванного трусостью Брандлера, политика единого рабочего фронта должна быть похоронена. Левые социал-демократы показали себя нашим главным врагом, и для того чтобы партия жестко отмежевалась от них, нужно вернуть в Германию лидеров берлинской оппозиции в КПГ[782].
Данной линии оппонировал не только Радек и стоявшие за ним сторонники Троцкого. Председатель Профинтерна Лозовский укорял Зиновьева: «Крайне опасно Ваше полудружеское отношение к оппозиции. Центральный Комитет КПГ имеет за собою много ошибок, но я утверждаю, что лучшего ЦК у нас в ближайшее время в Германии быть не может и что благожелательное отношение к оппозиции деморализует и сделает совершенно невозможной работу нынешнего большинства Центрального Комитета. Логически из такого отношения к оппозиции должно вытекать предоставление ей руководства партией, но это означало бы полнейший разгром коммунистического движения в Германии»[783].
Троцкий устроил зиновьевскому проекту резолюции о германских событиях генеральный разгром, указав, что в нем «вопиюще неправильно поставлена критика саксонского эксперимента: революционно-стратегический критерий, несмотря на все оговорки, подменен формально-парламентским… Принятие этих тезисов в их нынешнем виде считал бы крайне опасным как для германской партии, так и для Коминтерна в целом»[784]. Это выглядело уже как открытый вызов сталинскому большинству, тем более что все свои соображения и документы по германскому вопросу Троцкий отправлял прибывавшим в Москву лидерам КПГ, рассчитывая на их поддержку в момент решающих дискуссий[785].
В период резкого обострения внутрипартийного конфликта стороны не оставляли без внимания ни одного выпада соперника
Записка Г. Е. Зиновьева К. Б. Радеку
17 декабря 1923
[РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Д. 553. Л. 18]
Сам Зиновьев, как и ранее, уделял особое внимание слухам, которые курсировали в партийной верхушке и порой приобретали фантасмагорические масштабы. В одной из записок он писал Радеку: «Тов. Каменев передавал мне, что на собрании товарищей из красной профессуры Вы бросили публичное обвинение Исполкому Коминтерна и большинству Политбюро в том, что своей политикой мы разбили Цека германской компартии и вообще нанесли существенный ущерб германскому движению»[786]. Естественно, подобная интерпретация событий не оставляла места для предметных дискуссий.
Вопреки протестам оппозиционеров зиновьевский проект резолюции был принят за основу 20 декабря 1923 года, а через неделю был представлен делегации КПГ (Троцкий от имени оппозиционеров вскоре направил ей собственный контрпроект[787]). Немцы безуспешно пытались донести до членов Политбюро реальное соотношение сил в своей партии и то, чем обернется для нее передача власти «левым». Но внутренний разлад сил не позволил членам Правления КПГ подготовить резолюцию с собственным видением итогов германского Октября, каждая из трех фракций отстаивала свой документ, не желая принимать во внимание аргументы коллег[788]. Представитель «центра» Вильгельм Пик утверждал, что «левая группа более шумна, чем сильна… оппозиция революционно нетерпелива, нервна, пессимистична. Никакой положительно программы она не имеет, довольствуется отрицательной ролью, указывая задним числом, как бы следовало поступить»