прежняя жизнь казалась мне вчерашним днем, но теперь, когда я ознакомился со всем новым, меня окружающим, и освоился с изумительными переменами, преобразовавшими мир, мне уже не трудно, а, скорее, легко представить себе, что я проспал столетие. Можете ли вы себе представить, чтобы кто-нибудь прожил сто лет в четыре дня? А вот мне на самом деде представляется, что со мной именно это случилось, от чего моя прежняя жизнь мне кажется такой отдаленной, смутной. Допускаете ли вы, что это возможно?
– Да, я могу это представить себе, – ответила Юдифь задумчиво, – и я думаю, мы все должны быть благодарны, что это так и есть, ибо вы избавляетесь этим от многих страданий.
– Представьте себе, – сказал я, стараясь разъяснить странность моего душевного состояния столько же ей, сколько и себе, – что кто-нибудь узнал о постигшей его утрате много, много лет, пожалуй, по прошествии полжизни после горестного события. Я думаю, что чувство имело бы сходство с моим. Когда я вспоминаю о людях, которые были близки мне в то время, и о том горе, какое им пришлось испытать ради меня, то я испытываю, скорее, тихую грусть, чем сильную скорбь; я думаю об этом как о чем-то печальном, что теперь уже прошло давным-давно.
– Вы еще нам ничего не рассказали о ваших близких, – сказала Юдифь. – Многие ли о вас горевали?
– Слава богу, у меня было очень мало родственников и никого ближе двоюродных, – ответил я. – Но была одна, которая для меня была дороже всякого родного по крови. Она носила ваше имя. В то время она должна была вскоре сделаться моей женой. Боже мой!
– Боже мой! – повторила Юдифь.
– Подумайте, как горевала она!
Глубокое чувство этой милой девушки отозвалось в моем оцепеневшем сердце.
Мои глаза, так долго остававшиеся сухими и, казалось, недоступные слезам, сделались влажными, а когда я овладел собой, то увидел, что и Юдифь дала волю своим слезам.
– Да благословит вас Бог за ваше сострадательное сердце, – сказал я. – Не хотите ли взглянуть на ее портрет?
Маленький медальон с портретом Юдифи Бартлет, висевший у меня на шее, на золотой цепочке, пролежал у меня на груди в продолжение моего долгого сна. Сняв его с шеи, я раскрыл его и подал моей спутнице. Она поспешно взяла его, долго смотрела на милое лицо и приложила его к своим губам.
– Я знаю, что она была и добра, и мила, и достойна наших слез, – сказала она, – но помните, что горе, которое она испытывала, уже прошло много лет тому назад и сама она уже почти столетие распрощалась с этим миром.
Так это и было. Как бы сильно ни было ее горе, она перестала плакать уже почти 100 лет тому назад; внезапное мое чувство прошло, и слезы мои осушились. Я ее сильно любил в моей прежней жизни, но ведь то было сто лет назад. Может быть, иначе примут мое признание за доказательство недостаточности чувства, но я полагаю, что никто не может судить меня, потому что никто ничего подобного не испытывал.
Когда мы уже намеревались выйти из этой комнаты, взгляд мой остановился на несгораемом шкафе, стоявшем в углу. Я обратил на него внимание моей спутницы и сказал:
– Эта комната была и моей спальней, и моей кладовой. Вот в том шкафу хранятся несколько тысяч долларов золотом и много ценных бумаг. Если бы даже я и знал, когда я засыпал в ту ночь, как долго продлится мой сон, я все-таки бы думал, что золото будет верным обеспечением нужд моих во всякой стране и во всякое время, как бы отдалены ни были они. Мысль о том, что наступит когда-нибудь время, когда оно потеряет свою силу, я бы счел за самую дикую фантазию. И однако ж, я проснулся теперь и вот нахожусь среди народа, где и за целый воз золота не купишь ковриги хлеба.
Конечно, мне не удалось внушить Юдифи, что в этом факте есть нечто удивительное.
– Почему это во всем мире надо было покупать хлеб за деньги? – просто спросила она.
Глава XXI
Мы условились с доктором Литом заняться в это утро осмотром школ и городских колледжей. Ему хотелось дать мне возможно ясное представление об образовательной системе XX столетия.
– Вы заметите, – сказал он, когда мы отправились после завтрака, – значительную разницу между нашими и вашими методами образования. Но главное отличие заключается в том, что в настоящее время все люди в одинаковой степени имеют доступ к высшему образованию, которым в ваши времена пользовалась лишь бесконечно малая часть. Мы считали бы, что не достигли ничего, заслуживающего упоминания, если бы, уравняв людей относительно их физического благосостояния, нам не удалось добиться одинакового уровня и в их образовании.
– Издержки должны быть громадны, – сказал я.
– Если бы для этого потребовалась не только половина всего дохода нации, – сказал доктор Лит, – но если бы на это ушел даже и весь наш бюджет и нам остались какие-нибудь гроши для самого нищенского существования, и тогда никто не выразил бы ни малейшей претензии. На самом же деле расход на образование десяти тысяч молодых людей не только вдесятеро, но и впятеро не превышает издержек по образованию тысячи юношей. Принцип, но которому все операции на широких основаниях обходятся пропорционально дешевле операций, производимых в малых размерах, применяется также и к образованию.
– В наше время образование в колледже стоило очень дорого, – заметил я.
– Если верить вашим историкам, – отвечал доктор Лит, – то весьма дорого обходилось у вас не самое образование в колледже, а существование в них мотовства и расточительности. Действительные расходы ваших колледжей были, по-видимому, очень незначительны, и они были бы еще меньше при условии более широкого распространения образования. Высшее образование в настоящее время обходится так же дешево, как и низшее, ибо учителя всех степеней получают столько же, сколько и остальные работники. Мы просто к общей школьной системе обязательного обучения, практиковавшейся в Массачусетсе 100 лет тому назад, прибавили полдюжины высших классов, в которых наши молодые люди достигают двадцати одного года и получают то образование, которое в ваше время вы называли «образованием джентльменов». Таким образом, мы не отпускаем на все четыре стороны белого света юношей в 14, 15 лет, как это делали вы, с умственной подготовкой, не переходящей за пределы уменья читать, писать и знания таблицы умножения.
– Оставляя в стороне саму стоимость этих добавочных лет образования, – возразил я, – мы считали бы себя не вправе отнимать на них так много времени от промышленных занятий. Мальчики беднейших классов обыкновенно становились на работу в 16 лет и моложе, а выучивалось мастерству в 20.
– Не думаю, чтобы этим приемом хотя сколько-нибудь вы выигрывали в количестве поставляемых продуктов, – сказал доктор Лит. – Большая производительная сила, которую образование сообщает всякого рода труду, за исключением разве самого грубого, в короткий срок вполне возмещает время, затраченное на достижение высшего образования.
– Нас смущало бы также, – заметил я, – что высшее образование, подготовляя людей к известным профессиям, отвратит их от всякого ручного труда.
– Таков, действительно, был результат высшего образования в ваше время, как я читал об этом, – возразил доктор, – и это не могло быть иначе, так как ручной труд вызывал необходимость соприкосновения с простым, грубым и невежественным классом людей. В наш же век низшего простонародного класса совсем не существует. Затем, помянутые опасения являлись вполне естественными в то время еще и потому, что все люди, получавшие высшее образование, предназначались или на какие-либо высшие должности, или к праздной жизни людей богатых. Если же человек с высшим образованием не пользовался ни богатством, ни привилегированным положением, это считалось доказательством несбывшихся надежд, неудачей, скорее, признаком сравнительной слабости, нежели превосходства. В настоящее время, когда высшее образование считается необходимым просто для того, чтобы приготовить человека к жизни, без всякого отношения к предстоящей ему деятельности, само собой разумеется, и обладание им не допускает высказанного вами заключения.
– Во всяком случае, – заметил я, – никакая степень образованности не устраняет природной тупости и не пополняет недостатка духовных дарований. Если только в настоящее время средний уровень природных умственных способностей людей не стоит значительно выше того уровня, каков был в мое время, то в таком случае достижение высшего образования для большей частя населения должно представляться почти что напрасно затраченным трудом. Мы считали, что для достижения успешности в обучении необходима известная доля восприимчивости к образовательным влияниям, все равно как необходимо известное естественное плодородие почвы для того, чтобы вознаградить себя за обработку.
– Ах, – сказал доктор Лит, – я рад, что вы остановились именно на этом примере, я и сам хотел привести его так, чтобы наглядно охарактеризовать новейший взгляд на образование. Вы говорите что земля, которая настолько бедна, что производительность ее не вознаграждает затрату труда, не обрабатывается. Между тем есть масса земли, которая своей производительностью не оплачивает затраченного на нее труда, а между тем она возделывалась в ваше время, возделывается и в наше. Я говорю о садах, парках, лужайках и вообще о пространствах земли, расположенных таким образом, что, будь они предоставлены порастанию мелким кустарником и сорными травами, они производили бы неприятное впечатление на глаз и представляли бы разные другие неудобства для жителей. Поэтому-то и культивируют эти места; и хотя плодов они приносят немного, однако вряд ли найдется земля, обработка которой, в широком смысле, лучше вознаграждала бы за труд, чем они. То же самое можно сказать и о мужчинах и женщинах, так или иначе беспрестанно соприкасающихся с нами в обществе, голоса которых постоянно слышатся нами, поведение которых оказывает многообразное влияние на наше настроение; они действительно столь же необходимы в условиях нашей жизни, как воздух для дыхания или элементы, от которых зависит наше существование. Но если бы мы в самом деле не в состоянии были давать каждому настоящее образование, в таком случае мы – предпочтительно пред блестяще одаренными – избрали бы самых грубых и тупых от природы и им дали бы образование, какое только было бы в наших силах. Обладающие природным умом и развитием скорее могут обойтись без помощи цивилизации, нежели менее счастливые по природным способностям. Воспользуюсь выражением, которое часто употреблялось в ваше время, – мы считали бы, что не стоило жить, если бы, подобно немногим образованным людям вашего времени, нам пришлось проводить свои дни среди грубого и невежественного населения совершенно необразованных мужчин и женщин. Приятно ли человеку, который только что надушился, попасть в толпу, от которой разит дурным смрадом? Может ли он быть вполне доволен, обитая хотя бы в дворцовых палатах, если все его окна выходят на скотный двор? А вот таково-то и было положение тех, которые в ваше время считались наиболее счастливыми в культурном отношении, наиболее утонченными по воспитанию. Я знаю, что бедные и необразованные вашего периода завидовали богатым и образованным. Дл