Боюсь, ты совершила ужасную, глупейшую ошибку, Индия Морган Фелпс, решив рассказать эту историю с привидениями так, как она отложилась у тебя в памяти – в виде пары отдельных сюжетных линий, корпускулярно-волнового дуализма, двух одинаково неприятных вариантов выбора, – вместо того, чтобы свести её к единому повествованию, свободному от парадоксов и противоречий. Я очень боюсь, что разочарование вскоре победит и ты сдашься, так никогда и не завершив свою историю. Довольно сложно держать в голове сразу две версии случившегося, хотя обе кажутся мне одинаково верными (хотя, как я уже сказала, в первой больше фактов, подтверждающих её достоверность), не говоря уже о том, чтобы перенести эти конкурирующие, параллельные истории на бумагу.
– Век живи, век учись, – по крайней мере, так принято говорить. Я слышала это на протяжении всей своей жизни. Даже Кэролайн и Розмари неоднократно повторяли: «Век живи, век учись». Почему у меня получается только второе?
Когда я вернулась на Уиллоу-стрит, через два часа после своего отъезда, Абалин ещё бодрствовала. Она сама об этом предупреждала, поэтому мне не следовало удивляться, но всё же меня это несколько озадачило. Она закончила писать свою рецензию и смотрела по телевизору какой-то фильм. Абалин частенько смотрела кино, пока жила со мною, но я очень редко к ней присоединялась. К фильмам я столь же равнодушна, как и к играм.
Я помогла своей нежданной попутчице подняться по ступенькам к входной двери. В тот момент я ещё не знала, что её зовут Ева Кэннинг, поскольку она не проронила ни слова с тех пор, как спросила меня: «Бывают ли катафалки у тех, кто умирает в море?» Отперев дверь, я пригласила её зайти. Она заколебалась, не решаясь сразу принять моё приглашение. Какое-то время она стояла в коридоре; волосы её к тому времени уже успели высохнуть. Сощурив свои васильково-голубые глаза, она смерила меня взглядом, а затем оглянулась через плечо на лестницу, ведущую обратно в фойе.
– Что случилось? – спросила я.
Она сделала шаг вперёд, снова остановилась и спросила меня:
– Ты уверена?
– Да, я уверена. Ну, давай же. Ты не можешь стоять в холле всю ночь.
Она перешагнула порог, и я услышала позади себя недоумённый оклик Абалин:
– Кто это, Имп? – Я нечасто знакомила Абалин с кем-то из моих друзей, отчасти потому, что у меня их совсем немного. Она познакомилась с Джонатаном, который раньше работал бариста в «Белом электрическом кофе» в Вестминстере, и ещё я уверена, что она успела повидаться с Эллен, работавшей в «Подвальных историях», что в центре города, но та уже успела уехать, чтобы жить где-то со своим парнем.
– У нас гости, – ответила я, стараясь звучать небрежно, но меня уже осенило осознание того, какой странный поступок я совершила, приведя Еву домой. Я начала понимать, какое впечатление это произвело на Абалин, которая всегда отличалась практичностью, удивительной для человека, зарабатывающего на жизнь написанием обзоров видеоигр.
Я закрыла дверь, и Абалин встала с дивана. В руке у неё был пульт, и она поставила DVD на паузу. Она не сходила с места, неуверенно улыбаясь Еве Кэннинг, пока та не произнесла:
– Привет, Абалин.
Вообще-то я не говорила ей, как зовут мою девушку (и о том, что у меня в принципе есть девушка, если уж на то пошло). Но мне показалось совершенно естественным, что она знает имя Абалин; в конце концов, разве она не обратилась ко мне по имени ещё до того, как я представилась?
– Привет, – ответила Абалин и вопросительно взглянула на меня.
– Абалин, это… – я замолчала, только теперь сообразив, что не знаю имени женщины, несмотря на то что она откуда-то знала наши.
– Меня зовут Ева, – представилась она. Её голос прозвучал так тихо, что почти невозможно было разобрать слова. – Ева Кэннинг.
– Имп, почему она так одета? – удивилась Абалин. Мне показалось, что с её стороны это несколько грубо – вот так указывать на то, что на Еве из одежды лишь мой кардиган да одеяло вокруг талии, но я не стала ничего говорить. Внутри меня росли смущение и нервозность. Я пыталась вспомнить, не пропустила ли я свой восьмичасовой приём лекарств.
– Имп, ты не будешь против, если я приму душ? – спросила Ева. – Я не слишком навязчива?
Я заверила её, что все нормально, поскольку эта просьба показалась мне весьма разумной. Вдобавок я предупредила её, чтобы она была осторожней, так как в чугунной ванне можно поскользнуться, и насадка для душа установлена слишком низко, поэтому нужно слегка наклоняться, если вы такого же роста, как Ева или Абалин. Она успокоила меня, сказав, что все будет хорошо, а я пообещала подыскать ей одежду получше. Ева поблагодарила меня, и я указала ей на дверь ванной. Затем она ушла, и мы с Абалин остались в гостиной наедине.
– Кто это? – спросила Абалин. Нет, скорее даже потребовала.
– Тише, – поморщилась я. – Она может тебя услышать.
Нахмурив брови, Абалин шёпотом повторила свой вопрос.
– Не знаю, – призналась я и рассказала ей, как ехала по Шоссе 122, где наткнулась на Еву Кэннинг, стоящую обнажённой на берегу реки. Я объяснила, что она показалась мне потерянной, что с ней делать – было непонятно, к тому же Ева не просила отвезти её в больницу или полицию и не назвала адрес своего дома.
Выражение лица Абалин, до этого подозрительное, стало недоверчивым.
– И поэтому ты привезла её к себе домой?
– Я не знала, что мне ещё делать, – вздохнула я.
– Имп, – произнесла Абалин, повернув голову в сторону ванной, где сейчас находилась Ева Кэннинг, её дверь вроде бы открывалась, но теперь снова оказалась закрыта. Абалин провела своими длинными пальцами по своим чёрным волосам, закусив нижнюю губу. – С каких пор ты взяла в привычку подбирать незнакомок, которых встречаешь на обочине дороги?
– Разве с тобой было не то же самое? – возмущённо возразила я. – Ведь так?
Абалин перевела взгляд с двери ванной на меня, гримаса недоверия на её лице стала сильнее. Я думаю, что она чуть не потеряла дар речи, но ненадолго, поскольку затем взволнованно выпалила:
– Ты действительно считаешь, что это можно сравнивать?
– Нет, – призналась я. – Не считаю. Но я не знала, что делать. Я же не могла оставить её там вот так стоять.
– Голой на обочине дороги, – медленно произнесла Абалин, словно проверяя, правильно ли она меня расслышала. – Господи, Имп. Она, наверное, под веществами. Не могу сказать, что с ней не так, но она явно не в себе.
– Ты, например, могла бы оказаться серийной убийцей, – беспомощно промямлила я, понимая, что лишь усугубляю ситуацию, но не в силах сдержаться. – Я ведь не знала, что ты не такая, верно? С таким же успехом ты могла оказаться наркоманкой. Я ничего о тебе не знала, но ведь привела к себе домой.
Абалин покачала головой и рассмеялась – сухим, приглушённым смехом с откровенно раздражёнными нотками. Затем она вздохнула:
– Мне нужно покурить. Пойду-ка я прогуляюсь немного.
Когда мы только познакомились, Абалин почти отказалась от курения, но когда её одолевало нестерпимое желание закурить, она всегда выходила на улицу. Я сама никогда не просила её об этом; Кэролайн, Розмари-Энн и даже моя тётя Элейн дымили без удержу, и меня это не слишком беспокоило.
– Ты надолго? – робко спросила я.
– Не знаю, – ответила она и ткнула пальцем в дверь ванной. Я услышала звук льющегося душа. – Она останется?
– Честно говоря, я не думала об этом. Не знаю, есть ли ей куда пойти.
– Чёрт возьми, Имп. Она тебе что, вообще ничего не рассказала? Ну хоть что-то же она говорила?
– Немного. Она сказала: «Бывают ли катафалки у тех, кто умирает в море?» – объяснила я Абалин. – Это ведь из «Поэмы о старом мореходе»[45], верно?
Абалин подошла к вешалке с одеждой, сунув руку в карман своей куртки за сигаретами и зажигалкой.
– Нет, Имп. Не оттуда. Это «Моби Дик».
– Правда?
– Я прогуляюсь, – повторила она. – Если, конечно, ты не возражаешь. – Тут она снова бросила взгляд на дверь ванной.
– Нет, всё в порядке. Пожалуйста, не сердись. Я не знала, что ещё мне делать.
– Я не сержусь, – ответила Абалин, но я поняла, что это ложь. Всякий раз, когда она пыталась соврать, уголки её рта подёргивались. – Мне просто нужно выкурить сигарету-другую, вот и всё.
– Будь осторожнее, – попросила я её, и она вновь засмеялась тем же самым, без малейшего намёка на юмор, смехом. Она не стала хлопать дверью, но её шаги, когда она спускалась по лестнице, звучали тяжелее, чем обычно. Я осталась одна в своей квартире с загадочной женщиной, которая представилась Евой Кэннинг, и только теперь, с опозданием, до меня стала доходить странность всего происходящего. Я присела на диван, вперившись взглядом в изображение на экране телевизора. Там было огромное японское чудовище, застывшее в процессе вытаптывания какой-то, похожей на игрушечную, армии. Я попыталась найти пульт, но безуспешно, задумавшись, не прихватила ли Абалин его с собой, и если да, нарочно она это сделала или нет. Услышав, что Ева выключила душ, я снова встала и выключила телевизор. Затем я прошла к себе в спальню и подобрала там футболку, нижнее белье и штаны, которые были мне немного велики. И несколько носков. Ева была выше меня. Не такая высокая, как Абалин, но точно выше, чем я. Мне показалось, что эта одежда ей подойдёт.
Вот только я понятия не имела, что делать с обувью.
Когда я вернулась из спальни, она уже сидела голая на полу возле окна, вытирая полотенцем свои длинные волосы. До этого момента я не осознавала, насколько бледная у неё кожа. Цветом она была почти как молоко, отливая удивительной белизной. Вероятно, это выглядит некоторым преувеличением, и, возможно, так оно и есть. Моя ненадёжная память легко могла преувеличить степень её бледности, поскольку она частенько всё искажает. Вероятно, более правдиво было бы сказать, что Еве Кэннинг во всем была присуща необыкновенная, завораживающая бледность. Я могла бы сказать «бледность души», если бы верила в её существование. Как бы то ни было, я действительно могла бы так утверждать, но поскольку легче запомнить цвет чьей-то кожи, чем души, то не могу исключить, что бессознательно ошибочно приписала молочный цвет её коже.