Она остаётся здесь, поскольку ей больше некуда идти, и это самое малое, что я могу предложить после того, что она сделала для меня и чего ей это стоило. Она просто остаётся со мной рядом – мы не живём вместе. Я вижу, что ей тяжело. Мы стараемся не мешать друг другу. Вы можете трепетно о ком-то заботиться, но не в силах жить с этим человеком, это нелегко. Глядя на Абалин, я понимаю, насколько это верное наблюдение; до рецидива мне и в голову не приходило, насколько оно жизненное. Я как-то пошутила, что она мой рыцарь в сияющих доспехах, но шутка получилась несмешной, и никто из нас не засмеялся.
С тех пор, как она нашла меня съёжившейся в углу спальни, мы ни разу вместе не смеялись. Я живу в доме, где постоянно кто-то смеётся, что соседи сверху, что снизу. Я слышу их смех сквозь половицы и потолок, он то стихает, то раздаётся вновь.
Как-то раз, через пару дней после того, как Абалин меня нашла, мы смотрели мультфильмы, заедая это дело хлопьями «Трикс», прямо как в старые добрые времена. Вот только «Рен и Стимпи» и «Крутые бобры»[94] уже не казались нам такими весёлыми, как раньше, а хлопья напоминали крошечные бумажные шарики с фруктовым вкусом. Посреди мультфильма я сказала, что не хочу больше его смотреть, поэтому Абалин взяла пульт и выключила свой телевизор (конечно, ей пришлось снова перетащить ко мне всё своё барахло). Она была предельно любезна, всячески демонстрируя свою заботу, но в то же время заставляла меня ощущать себя ещё более пристыженной. Несколько минут мы сидели, не издавая ни звука, ковыряясь в сухих «Триксах», и доносящийся через окно уличный шум казался более громким, чем обычно. Мексиканские мальчишки, проезжающие машины, перелётные осенние птицы. К моему облегчению, Абалин заговорила первой, разрядив образовавшееся между нами напряжение. По-моему, это вполне могло сойти за разрядку, даже несмотря на то, что мы наговорили друг другу после этого.
– Я прочитала, – коротко сказала она, и я понимающе кивнула. Перед этим я дала Абалин свои записи, которые сделала во время помутнения, попросив их прочитать. Она отказывалась, но я убедила её, что для меня это очень важно.
– Спасибо, – мягко произнесла я.
– Тебе это помогло? – спросила она.
В ответ я пожала плечами.
– Возможно, слишком рано об этом говорить, но мне так не кажется. Думаю, это было всего лишь начало, и мне нужно было с чего-то начинать, но я всё ещё боюсь. – Я чуть было не ляпнула что-то в духе доктора Огилви, вроде «у меня по-прежнему высокая степень когнитивного диссонанса», но вовремя осеклась и обошлась более простыми фразами.
– Но все же ты начала, – сказала она, и я обратила внимание, что она вылавливает из своей миски лимонно-жёлтые «Триксы», выстраивая их шеренгой на полу перед собой. Это напомнило мне о том, что я намеревалась сделать. – Не могу отделаться от ощущения, что ничего бы этого не случилось, если бы я была в тот день немного тактичнее.
– Ты не должна ходить вокруг меня на цыпочках, – запротестовала я. Впрочем, я говорила ей это уже не раз. – Не нужно со мной нянчиться.
– Однако… – начала она и замолчала.
– Ты ведь не знала, что у меня в голове засели две версии случая с Евой, Абалин. И не могла знать, только если в действительности не произошла лишь одна из них.
Она достала из миски ещё одну жёлтую палочку «Трикс» и поставила её рядом с остальными.
– Теперь ты в это веришь?
Ей бы хотелось, чтобы я сказала, мол, да, верю. Но она была слишком добра ко мне и заслуживала чего-то большего, чем ложь. Поэтому я призналась:
– Нет, но я работаю над этим. Я имею в виду, что через несколько дней увижусь с доктором Огилви и… я над этим работаю, поверь. Я знаю, что сейчас со мной не всё в порядке, но это только начало. Я понимаю, что в моей голове что-то пошло не так.
– Ты храбрая девушка, Имп. Клянусь, я не смогла бы жить с таким дерьмом. Ты сильнее меня.
– Нет. Просто я к этому привыкла. Я никогда не была другой. Честно. Кроме того, ты тоже прошла через трудности, которые как минимум ничуть не меньше. Не могу представить, чтобы у меня хватило смелости сделать то, что совершила ты. – Она поняла, о чём я, поэтому мне не нужно было объяснять. – Люди просто делают то, что должны. Вот и всё.
– Если бы нас кто-то сейчас услышал. – Её губы тронула слабая улыбка, и она едва не рассмеялась. – Прямо какое-то Общество Взаимного Восхищения Имп и Абалин.
Я улыбнулась, но от смеха тоже решила воздержаться.
– Может быть, тебе стоит написать об этом, – продолжила Абалин. – Не так, как ты это сделала во время рецидива. Я имею в виду, если ты превратишь это в один из своих рассказов.
– Я не писатель. Я художник.
– Я знаю. Просто, мне кажется, это может помочь.
– Я давно не писала рассказы.
– Думаю, это все равно что кататься на велосипеде, – заявила она, затем взяла лимонно-жёлтый «Трикс» и съела его.
– Странно, что ты вообще это прочитала.
– Это была твоя идея, – напомнила она мне.
– Я знаю, но все равно это странно.
– Знаешь, что меня больше всего удивило? Строки о Чёрной Орхидее. Эта часть меня особенно зацепила. И здесь тоже есть доля моей вины. Ведь это была моя идея – сходить на выставку Перро.
– Значит, это произошло на самом деле?
– Если только мы обе не сошли с ума. Чёрт его знает, мои родители уверены, что я чокнутая, будто сортирная крыса.
– Твои родители тебя просто не знают, – парировала я, изо всех сил стараясь не думать о презрении, которое к ней испытывали отец и мать. Хотелось бы мне, чтобы у Абалин была такая мать, как Розмари-Энн, и бабушка вроде Кэролайн, которые, я уверена, поддержали бы меня в любой ситуации.
– В любом случае, так и есть. Мы пошли на выставку Перро, и там была инсталляция «Чёрная Орхидея». Я никогда не забуду, как сильно ты тогда расстроилась.
– Этого не должно было произойти. Я просто слишком разволновалась.
– Вид у неё был чертовски жуткий. И особенно страшно то, что ему приходилось смотреть на эту жуть каждый день, поскольку шут его знает, сколько времени ушло на то, чтобы её закончить. Месяцы, наверное. Только представь, долгие месяцы ему приходилось изо дня в день возвращаться к этому гротескному предмету и тем исследованиям, которые нужно было провести для его создания. Я читала, что в Калифорнии была феминистская группа по защите прав женщин, пострадавших от насилия, которая пыталась запретить выставку из-за этой инсталляции. Черт возьми, я не могу их за это осуждать.
– Я против цензуры, – воспротивилась я, – каким бы ужасным ни выглядело искусство.
Абалин нахмурилась и уставилась на лимонно-жёлтую «триксину», которую она сжимала большим и указательным пальцами, не успев поднести ко рту.
– Ты же знаешь, что я не сторонница цензуры в искусстве, Имп. Я просто хочу сказать, что понимаю, почему эта скульптура вызывает такую сильную реакцию.
Мы, конечно же, имели в виду «Фазы» 1–5, гротескную карусель, которую Перро создал, используя слепки с натуры, и таксидермию, чтобы изобразить превращение Элизабет Шорт в оборотня. Это был последний объект экспозиции, который мы успели посмотреть, прежде чем я не выдержала и нам пришлось срочно покинуть галерею.
– Если написание рассказа поможет тебе решить вопрос со «второй» Евой, которую ты помнишь, это будет неплохо, – рассудительно произнесла она. – Я хочу тебе помочь, ты же знаешь. Если ты не против, конечно. Мне не хотелось бы быть навязчивой.
– Я знаю.
– К тому же я уверена, что доктор Огилви сможет тебе помочь.
Я объяснила Абалин, что никогда не говорила с доктором Огилви о Еве Кэннинг, изрядно ошеломив её этим признанием.
– Имп, как бы с ней ни обстояли дела на самом деле, тебе не кажется, что скрывать такие вещи от своего психиатра – это очень серьёзно? Разве ты не за это ей платишь?
– Я сомневаюсь, что она верит в призраков. И уж точно не в оборотней с русалками.
– Не всё ли равно, во что она верит? Ты понимаешь, что с её работой она успела наслушаться гораздо более странного дерьма?
Я сказала Абалин, что серьёзно в этом сомневаюсь.
– Слушай, что плохого она может тебе сделать? Разве ты что-то натворила? Судя по увиденному и твоим рассказам, мне кажется, если бы она собиралась тебе навредить, то давно бы уже это сделала.
Я хотела сказать ей, мол, хватит, пожалуйста, давай перестанем об этом говорить. Видимо, я разозлилась, либо просто хотела объяснить Абалин, что она не понимает – есть обычные чокнутые, а есть психи, которые верят в русалок, оборотней, единорогов, фей и прочую ерунду. Но я этого не сделала. Конечно, она заслужила право высказывать своё мнение. Я загремела бы в больницу или того хуже, если бы она вовремя меня не нашла. Если бы Абалин не озаботилась тем, чтобы прийти и проверить, что со мной происходит, а затем решила остаться рядом. И вообще, в глубине души я ощущала, что она, скорее всего, не ошибается насчёт доктора Огилви.
– Хорошо, – коротко ответила я.
– Хорошо что?
– Хорошо, я поговорю с ней. Я постараюсь подумать над идеей написать рассказ.
– И я буду рядом, если вдруг тебе понадоблюсь.
– Потому что тебе больше некуда идти.
– Господи, Имп. Нет, не потому, что мне некуда пойти.
– А что, разве не так?
Она ничего не ответила. На этом наш разговор закончился. Покачав головой, она вздохнула, потом взяла миску с хлопьями и коробку с хлопьями, встала и пошла на кухню. Я осталась сидеть на полу перед тусклым экраном телевизора, пытаясь представить, что буду говорить своему психиатру, если всё же решу к нему обратиться. Я ломала голову над тем, что надо будет, по мнению Абалин, ей рассказать, поскольку понимала, что дело не столько в Еве, сколько в том, чтобы подобрать нужные слова.
Остаток дня мы мало разговаривали. После наступления темноты позвонила тётя Элейн, а потом я засела за картину и работала, пока не вымоталась настолько, чтобы попытаться уснуть.