– Вот с чего я хочу начать, – кивнула доктор Огилви. – Точнее, хочу, чтобы ты с этого начала. – Сказав это, она уставилась на толстую папку с моими записями, раскрытую у неё на коленях. – Существует причина, по которой ты сфабриковала вторую историю, – если предположить, что ты её действительно сфабриковала, – и тебе нужно прежде всего узнать, почему это случилось.
– Я не знаю почему.
– Я понимаю, но думаю, ты сможешь это выяснить. Или вспомнить. Это кроется где-то в глубине твоего сознания. Даже подавив эти воспоминания, ты от них полностью не избавилась. Просто спрятала их от самой себя куда подальше. Может быть, ты пытаешься от чего-то защититься.
– Что может быть хуже, чем две Евы и всякие русалки с оборотнями? – хмыкнула я, даже не пытаясь скрыть свой скепсис.
– Это твой вопрос, – мягко сказала она. – Не мой. Но есть одно упражнение, которое мне хотелось бы, чтобы ты попробовала. Я бы хотела, чтобы ты составила для меня список. Чтобы ты перечислила те вещи, в которых начинаешь терять уверенность, хотя раньше верила, что это правда. – Она имела в виду факты, а не правду, но я не стала её поправлять.
– Насчёт Евы Кэннинг, – понимающе кивнула я.
– Да. О ней и о тех событиях, которые кажутся тебе с ней связанными. Ты готова?
– Да, – согласилась я, хотя и не чувствовала особой уверенности.
Она вручила мне жёлтый блокнот и ещё один карандаш (№ 2, шестиугольный в поперечном сечении, «Паломино Блэквинг», высококачественный графит), объяснив, что оставит меня в покое, пока я буду писать свой список. – Я буду снаружи, в коридоре. Просто дай мне знать, когда закончишь.
И вот что я написала (она сделала себя ксерокопию, разрешив мне забрать оригинал домой):
1. Существовала только одна Ева Кэннинг.
2. Я наткнулась на неё в июле, а не в ноябре.
3. Абалин ушла от меня в начале августа.
4. Возможно, я не смогу точно изложить хронологию/рассказ об этих событиях.
5. Это была сирена. Не волчица.
6. Абалин не ходила со мной на выставку Перро. Это сделала Эллен. И случилось это после того, как Абалин меня бросила.
7. Я придумала историю с волчицей/второй Евой/Перро в качестве защитного механизма от событий, связанных с «июльской» Евой.
8. Существовала только одна Ева Кэннинг.
А потом я встала и открыла дверь, обнаружив снаружи доктора Огилви разговаривающей с медсестрой. Она вернулась в кабинет, и я снова села на кушетку. Она прочитала мой список два или три раза.
– Последний пункт, – сказала она. – Я хочу обсудить его, прежде чем ты уйдёшь. – С этими словами она бросила взгляд на часы. Оставалось пять минут до того, как моё время истечёт.
– Хорошо, – ответила я, потянувшись к своему бесформенному тканевому мешку, верно служившему когда-то Розмари, и положила его себе на колени. Ощущая его в руках, я чувствовала себя в безопасности, кроме того, мне не хотелось его случайно тут забыть.
– Это серьёзное признание, – продолжила доктор Огилви. – Оно поможет нам выяснить, что могло с тобой случиться. – Казалось, она ожидала от меня какой-то реакции, но я промолчала.
– Имп, почему ты подозреваешь, что тебе мог понадобиться защитный механизм от «июльской» Евы?
– Разве это не очевидно?
– Возможно, но я хотела бы услышать, что ты сама об этом скажешь.
Какую-то минуту я молча на неё смотрела. То есть в буквальном смысле я пялилась на неё целую минуту. Наверное, она увидела в моих глазах нежелание и смущение.
– Сирены, – начала я, – поют, чтобы вы потерпели крушение и утонули. Они поют свои песни, и, если вы их слушаете, это заставляет вас поступать так, как вы сами никогда бы не сделали. Они манипулируют вами в своих целях. Мне ненавистна сама мысль о том, что мной могли манипулировать. Но волчица, она была совсем беспомощной, всего лишь призрак, нуждающийся в том, чтобы я помнила о том, что она волчица, – и она сама тогда тоже это не забудет.
Она улыбнулась чуть шире, чем обычно, и я опустила глаза к своей сумке.
– Как ты думаешь, что заставила тебя сделать «июльская» Ева, Имп?
– Я не могу это сказать. Позже, возможно, но не сейчас. Не спрашивайте меня об этом ещё раз, пожалуйста.
– Мне жаль. Я не хотела на тебя давить.
Потом я указала, что моё время вышло, и доктор Огилви повернулась к своему компьютеру, записав меня на следующий приём. Затем она выписала мне рецепт на лекарства, нацарапав его тем секретным языком, который могут расшифровать только врачи и фармацевты.
– И подумай на досуге о седьмом пункте, – сказала она, когда я собралась уходить. – Поразмысли над ним хорошенько. (7/7/7)
– Я и так постоянно об этом думаю, – ответила я. Когда я вышла из здания, пошёл дождь; его струи хлестали по сугробам грязного снега, зрелище это было на редкость уродливое, поэтому я предпочла разглядывать раскинувшееся надо мной небо.
Когда я ехала на автобусе домой, моей соседкой оказалась пожилая португалка с великоватыми ей зубными протезами и крупной родинкой на переносице. Из родинки торчало три толстых белых волоска. Несмотря на холод, на ней были светло-зелёные шлёпанцы и футболка. Судя по всему, она была такой же ненормальной, как и я, разве что, скорее всего, не принимала никаких лекарств. Она сидела напротив меня, разговаривая сама с собой, и это раздражало других пассажиров, которые недовольно сверлили её взглядами.
– Вам не холодно? – спросила я её. Казалось, она была поражена тем, что кто-то решился с ней заговорить.
– Как и всем в это время года, разве нет?
– Вам следовало бы надеть пальто. И обувь получше.
– Точно, – согласилась она. – Но, знаете ли, туфли и пальто слишком сильно закрывают кожу.
– Вам так надо видеть свою кожу?
– А вам нет?
– Никогда об этом не думала. – Я спросила её имя, и она искоса взглянула на меня, словно пытаясь разгадать, не скрываются ли за моим вопросом какие-то коварные, скрытые мотивы.
– Теодора, – решилась она наконец. – Когда у меня было имя, меня звали Теодора. Но оно исчезло в один прекрасный день, когда я забыла проследить за своей кожей. Не знаю. Но когда-то меня звали Теодора.
– Меня зовут Индия, – представилась я, и она рассмеялась, из-за чего её свободно сидящие зубные протезы слегка сдвинулись с дёсен.
– Странное имя, маленькая леди.
– Моя мама вычитала его в «Унесённых ветром». Это книга, и в ней есть персонаж, женщина по имени Индия Уилкс.
– Книга, – медленно повторила она. А затем добавила: – Вот твоё имя. Ты книга, – некоторое время после этого она разглядывала проплывающие за окном витрины магазинов Вестминстера.
– Извините, если побеспокоила вас, – сказала я.
Она вздохнула, не отводя глаз от окна.
– Ты ничуть меня не побеспокоила, Индия Уилкс. Но следи за своей кожей. Не носи так много одежды. Никто сейчас не знает, как ухаживать за своей кожей. Ты только посмотри на них. Никто в этом автобусе не следит за своей кожей, поэтому она свободно вальсирует по ночам. Либо ты следишь за своей кожей, либо она где-то шляется.
Я дала ей пять долларов, хотя она меня об этом не просила. Она сжимала скомканную купюру в левой руке, довольно грязной на вид. Похоже, она давно уже не мылась.
– Я буду внимательнее следить за своей кожей, – заверила я её. – Согрейтесь и купите себе что-нибудь поесть.
Она промолчала в ответ, и я вышла на следующей остановке. Водитель автобуса поинтересовался, не побеспокоила ли меня Теодора и не пыталась ли клянчить деньги.
– Нет, – сказала я. – Мы просто разговаривали.
Водитель взглянул на меня с неприкрытой иронией.
– Как скажете, – усмехнулся он.
Когда я вернулась домой, Абалин сидела по-турецки на полу перед своим телевизором и резалась в игру под названием «Фоллаут: Нью-Вегас». Я знаю это название только потому, что она сама сказала мне его прошлой ночью. Она играла за персонажа по кличке Курьер, который блуждал по постапокалиптической пустыне Мохаве, пытаясь найти потерянный пакет с платиновой фишкой для покера. Все это казалось мне какой-то бессмыслицей. Я объявила ей, что собираюсь написать рассказ и поэтому удаляюсь в свою синюю комнату со множеством книжных полок.
– Хочешь, чтобы я напомнила тебе об ужине? – спросила Абалин. Я ответила, что если вдруг проголодаюсь – а я знала, что вряд ли, – то выйду и найду себе что-нибудь поесть. Но все равно поблагодарила её за столь любезное предложение.
И вот я закончила свой рассказ о «ноябрьской» Еве, той, с которой я не пересекалась на Вэлентайн-роуд; правда, оказалось, что он получился больше об Альбере Перро и Элизабет Шорт. Именно так, как я и задумывала. Поскольку у меня никак не получалось перечислять недостоверные факты, в итоге я смогла изложить правду. Меня беспокоила мысль, что доктор Огилви усомнится в целесообразности написания рассказа о волке, которого с большой натяжкой можно соотнести с волком из моей собственной истории. Но она этого не сделала, даже когда я предположила, что просто спрятала одну шкатулку внутри другой, и всё, что у меня получилось, – очередной вымысел, скрывающий в своих недрах другой вымысел.
– Если вымысел удалось изловить, – ответила она, – значит, ты обрёла над ним власть. – Я не стала с ней спорить. На то, чтобы написать «Улыбку оборотня», у меня ушло пять дней (и ночей), и я не собираюсь продавать её какому-нибудь журналу. Этот рассказ принадлежит лишь мне, и никому больше.
Улыбка оборотня
Я не знаю, правда ли то, что Ева спала с Альбером Перро. Очевидно, да. Мне известно, что она переспала со множеством мужчин – мужчин и женщин, – когда ускользала от меня по ночам, окутанная ароматом духов, табачным дымом и флёром едва скрываемого обмана. Она лишь смеялась, когда кто-нибудь осмеливался называть её полиаморной[99] особой. Если, конечно, не находилась в этот момент под гнётом одного из своих приступов мрачного настроения, и тогда от неё можно было ожидать чего-то похуже, чем беззаботный смех. Я никогда не называла её полиаморной, потому что хорошо знала, что она никогда и никого не любила так, как меня. В этих свиданиях не было ни грана любви. – Я просто трахаюсь, – говорила она (или типа того), пожимая плечами. – Для этого не нужно использовать какие-то дурацкие греческие термины или размахивать грёбаным флагом на прайд-параде. Да, я распутница. Я сплю с кем попало. – Затем она могла добавить: – Меня больше удивляет, Винтер, что ты этого не делаешь. – Ева практически никогда не называла меня моим настоящим именем, а я никогда не спрашивала, почему она стала называть меня Винтер