7 апреля 2011 г.
– Клянусь небесами, друг, в этом мире нас вращают и поворачивают, словно вон тот шпиль, а вымбовкой служит Судьба. И всё время – взгляни! – улыбаются приветливые небеса и колышется бездонное море!
Герман Мелвилл, «Моби Дик» (1851 г.)[138]
10 апреля 2011 г.
Сегодня на улице я увидела красную женщину. Она не обернулась, чтобы посмотреть на меня.
10 апреля 2011 г.
Это мир, в котором грёза убивает грёзу.
20 апреля 2011 г.
– Может ли чей-то разум, как я это называю, воздействовать на собственное тело? Если может, то это можно назвать личным колдовством или врождённым колдовством. Способен ли чей-то разум воздействовать на тела других людей и окружающие вещи?
Если способен, то я бы назвал это внешним колдовством.
Чарльз Форт, «Ло!» (1931 г.)
В ней нет ничего человеческого, кроме того, что она не волк; как будто мохнатая шкура, которую, как ей казалось, она носит, переплавилась в кожу и стала её частью, хотя шкуры никогда и не было.
Анджела Картер, «Волчица Алиса» (1978 г.)[139]
2 июня 2011 г.
Сегодня я снова проехалась на пляж Мунстоун. Абалин поехала вместе со мной. Я бросила в море венок из цветов. Не знаю, любила ли Ева цветы, но я бросила в морские волны сплетённый мною венок из папоротников и первоцветов. На «цветочном языке» Викторианской эпохи примулы означали «вечную любовь», и пускай это выглядит неуместным, но я точно знаю, что она никогда никого не любила так, как меня. Признаться, в этом есть определённая доля иронии.
4 июня 2011 г.
Вчера Абалин закончила читать эту рукопись. Скорее даже этой ночью. Закончив, она сначала долго её рассматривала, а потом уставилась на меня, ничего не говоря, пока я не попросила её перестать, поскольку это заставляло меня нервничать.
– Это что-то невероятное, – наконец сказала она.
– Я должна была больше написать о своей картине, – ответила я, заставив её снова впериться в меня взглядом.
– Имп, как ты думаешь, о чём два этих рассказа? – спросила она.
– Ох, – вздохнула я (или выдавила из себя какой-то другой звук). – У меня возникла мысль, что, возможно, они на самом деле не являются частью этой истории. И, вполне вероятно, мне нужно их оттуда убрать. Я имею в виду, картины.
Абалин нахмурилась.
– Ты ошибаешься, – произнесла она. – И если бы попыталась это сделать, то совершила бы ещё большую ошибку.
10 июня 2011 г.
Один из двоюродных братьев Евы Кэннинг по имени Джек Боулер согласился встретиться со мной в своём доме в Джеймстауне. Домишко оказался маленьким и грязным, но Джек любезно сделал мне чай и вообще показал себя приятным человеком, хоть и с переизбытком кошек на квадратный метр жилплощади. Ему было уже за сорок, и его шевелюра успела полностью поседеть. Он собирал разные морские диковины, и его крошечный дом был битком набит ловушками для омаров, всякой всячиной с лодок, фотографиями в рамках и картинами (репродукциями) китобойных судов. Я прямо сказала ему, что считаюсь сумасшедшей, решив, что должна быть с ним честной. Он мгновение изучал меня взглядом, а потом рассмеялся и воскликнул: «Ой, да и чёрт с ним!» Он курил сигарету за сигаретой, не удосужившись спросить, не против ли я. Я не стала ему говорить, что ненавижу табак.
Мы беседовали больше часа, успев рассказать друг другу массу вещей, как важных, так и пустяковых. Но я приведу здесь только часть этой беседы.
Я отхлебнула из второй по счёту чашки чая, и он сказал:
– Да, она была ещё ребёнком, когда умерла её мать. И после этого так и не оправилась. Может быть, с ней с самого начала было что-то не в порядке. Мы не были близки, но наши бабушки были сёстрами, поэтому я кое-что о ней слышал. В конце концов она бросила школу и дважды попадала в больницу.
В ту самую больницу Род-Айленда, где я наблюдаюсь у доктора Огилви, а не в больницу Батлера.
– Я думаю, ей было около двадцати одного года, когда она сменила имя. Всё по закону, насколько я знаю.
Мармеладного цвета кот запрыгнул ко мне на колени и уставился на меня, прищурившись, как обычно кошки косятся на незваных гостей, которые, по их мнению, должны проявить любезность и хотя бы погладить их или почесать за ушком, раз уж осмелились потревожить покой их жилища. Я погладила пушистого нахала, и тот довольно замурлыкал.
– Она сменила имя?
– Да, сменила. Официально. Ева, это не настоящее её имя. Мать назвала её иначе. Она недолго прожила на этом свете, но достаточно долго, чтобы успеть это сделать. Ребёнка окрестили в Центральной баптистской церкви именем Имоджен. Имоджен Мэй Кэннинг. Она сменила его, как я уже сказал, вскоре после смерти матери. Она не раз говорила о желании съездить в Калифорнию, в место неподалёку от Монтерея, где умерла её мать и остальные родственники. Но так никогда этого и не сделала.
Я гладила мармеладного кота, вальяжно разлёгшегося у меня на коленях, и слушала, не перебивая. В любом случае, я не знала, что сказать.
– В последний раз, когда её положили в больницу, кто-то обнаружил её голой на обочине дороги где-то в Массачусетсе. Её отвезли в полицию, позвонили бабушке и привезли обратно в больницу Провиденса. Она была больна. Я имею в виду, что она заболела, купаясь в реке зимой. Тяжёлый случай пневмонии. Они продержали её несколько месяцев, а затем снова выпустили. После этого я мало что о ней слышал.
Затем последовало ещё больше разговоров, чая и кошек.
Джек показал мне зуб кашалота с вырезанным на нём женским портретом. Он сказал, что хотел бы иметь больше таких гравюр на кости, но они очень дорогие. Ещё он продемонстрировал мне кусок амбры, который нашёл в Бухте макрели. И похвастался черепом тюленя.
Уже почти стемнело, когда я уехала, поблагодарив его, и он сказал, что был бы рад рассказать мне больше. Напоследок он поинтересовался, не нужна ли мне кошка, и я ответила, что не против, но у Абалин аллергия.
17 июня 2011 г.
Зашла сегодня на своё старое место работы (мне там всегда рады, хоть я уже и уволилась). Поговорила с Аннунциатой, у которой как раз выдался перерыв, мы прошли на склад, посидели там немного и побеседовали. В основном о… ни о чём особенном, просто разговаривали. Но когда я уже собралась уходить, поскольку ей пора было возвращаться в зал, она кое-что мне рассказала. Вот её рассказ:
– Пару дней назад произошла очень странная вещь. К нам вошла та женщина, и на первый взгляд она была точной копией твоей старой преследовательницы.
Я спросила её, что она имела в виду под «моей преследовательницей».
Какое-то мгновение Аннунциата смотрела на меня с недоуменным выражением лица, а потом смутилась. Взяв себя в руки, она сначала расплылась в улыбке, а затем рассмеялась.
– Блондинка, помнишь? Всегда в солнцезащитных очках? Постоянно раньше о тебе спрашивала, если тебя не было в зале?
Я сумела взять себя в руки. И тоже рассмеялась. Нет, сделала вид, что рассмеялась. Притворилась, что поняла, о чём она говорит.
– Но это оказалась не она, – говорит Аннунциата. – Я довольно быстро это поняла. Но на первый взгляд прямо один в один.
Теперь я её вспомнила, ту, что была ещё до Евы. Мою преследовательницу.
У меня остаётся три вопроса:
1. Как долго Ева Кэннинг за мной наблюдала?
2. Почему я не помню, как она приходила в магазин, хотя Аннунциата уверяет, что мы не раз смеялись по этому поводу и подшучивали над моей «преследовательницей»?
3. Могла ли Ева знать о моих ночных поездках?
Нет, пусть будет четыре вопроса.
4. Было ли это случайностью?
Я думаю, Аннунциата увидела, что я потрясена, и, когда обслуживала меня на кассе, пробила мне личную скидку сотрудника, хотя не должна была это делать.
Джек Боулер говорил мне: «Я имею в виду, что она заболела, купаясь в реке зимой».
– Теперь ты осознала, что никогда не узнаешь, что случилось в действительности? – спросила меня доктор Огилви.
– Да, осознала. Сейчас я это понимаю.
21 июня 2011 г.
Вот вам ещё один вредоносный мем или просто городская легенда, принявшая обличье призрака. В любом случае мне жаль, что я не знала об этом раньше, когда писала об Аокигахаре Дзюкай, Сейчо Мацумото и его романе.
В 1933 году венгерский пианист Реже Шереш написал песню, которую он назвал «Vége a világnak», что можно перевести на английский как «Конец света». Второй вариант текста для неё был написан венгерским поэтом по имени Ласло Явор, и песня стала известна как «Szomorú vasárnap», или «Грустное воскресенье». В первоначальном тексте песни оплакивается разрушение Европы в ходе Второй мировой войны, а во втором варианте лирический герой оплакивает потерю возлюбленной и даёт обещание покончить жизнь самоубийством в надежде на воссоединение в загробной жизни. По крайней мере, я думаю, что именно так всё и произошло.
В 1941 году песня, переименованная в «Мрачное воскресенье», стала хитом в исполнении Билли Холидей[140]. Холидей – это другое название «Женского дня», хотя я не знаю, откуда оно пошло. Для многих христиан Женский день – это праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, и мне непонятно, почему Билли Холидей взяла себе такое прозвище. Так или иначе, песня стала для неё хитом. Но история этой песни становится очень запутанной. Возможно, это ещё один из случаев наваждения. Я нашла в Сети кучу сайтов, посвящённых «Мрачному воскресенью», но не буду их все здесь цитировать, оставлю только несколько пунктов.
К 1936 году песня стала известна как «Венгерская песня о самоубийстве», после того как её объявили причиной нескольких самоубийств (некоторые говорят о семнадцати, но в разных источниках это число сильно разнится). Есть сообщения, что песня была запрещена в Венгрии, но я не могу найти никаких доказательств того, что это действительно имело место. Кое-кто настаивает, что американцев, совершивших самоубийство после прослушивания песни Билли Холидей, гораздо больше, возможно до двухсот человек. Есть источники, утверждающие, что запись была запрещена для ротации на американском радио, но эти утверждения ничем не обоснованы. Я читала отчёты о самоубийцах, обнаруженных с нотами песни в карманах или в сжатых ладонях, либо с крутящейся на проигрывателе пластинкой.