Читая это, я пребывала в полном восхищении. Каково это – жить в такой спокойной, свободной от гнева семье?
Если взрослый всё же терял самообладание и не мог сдержать эмоций, другие немного высмеивали его поведение. Возьмем, к примеру, случай, когда Инуттиак «импульсивно выстрелил в пролетавшую мимо птицу» (7). Наблюдая издалека, Аллак прокомментировала: «Как ребенок». Что означает: недостаток терпения – удел детей, но не взрослых.
На мелкие ошибки никто не обращал внимания. Пустяковых претензий и жалоб не существовало. Даже серьезные неприятности не вызывали большой реакции. Если взрослый всё же терял самообладание и не мог сдержать эмоций, другие немного высмеивали его поведение.
Джин тоже очень старалась подавлять собственные эмоции, но по сравнению с Аллак и Инуттиаком она всё равно выглядела невоспитанным ребенком. У нее никогда не получалось хотя бы приблизиться к стандартам эмоциональной саморегуляции инуитов. Взрослые считали даже легкие проявления раздражительности или сварливости (слишком незначительные чтобы быть замеченными на Западе) признаком незрелости. «Мое поведение было намного более грубым, гораздо менее тактичным и более импульсивным, – позднее рассказывала исследовательница. – Я часто вела себя вразрез с социальными нормами. Я ныла, огрызалась или совершала что-то такое, чего они бы никогда не сделали» (8).
В повествовании Джин особенно выделяется фигура Аллак – апофеоз спокойствия и уравновешенности. Даже во время родов. Это звучит невероятно, но многие инуитские женщины, когда рожают, не кричат и не устраивают переполох. Аллак родила 4-го ребенка, пока Джин жила с ними. То, как антрополог описала это, представляется почти комичным – настолько неприметным выглядело событие для инуитов:
«Вечером Аллак пожарила для нашей семьи баннок[47]<…> [Она], как обычно, ела с нами, шутила с сестрами, пришедшими на угощенье, нежно ухаживала за Саарак, чтобы она заснула у нее на груди, задула лампу и, казалось, уснула. Было 11:30 вечера. В 1:30 я проснулась, услышав слабый крик новорожденного» (9).
Во время родов Аллак хранила полное молчание, и Джин даже не заметила, когда именно ребенок появился на свет.
Однако после родов возникла серьезная проблема с отходом плаценты, подвергающая Аллак смертельной опасности. Инуттиак, единственный из присутствующих взрослых, произнес в адрес плаценты несколько кратких «увещеваний», но ни разу не закричал и не заплакал. Никто не устраивал сцен по поводу необходимости неотложной медицинской помощи. Инуттиак зажег трубку, помолился, и в конце концов плацента вышла.
Дочитав до этого момента книгу Джин, я остановилась. Честно говоря, мне всё труднее верится в ее наблюдения. Не кричать во время родов? Не кричать, месяцами теснясь в иглу с маленькими детьми? В Сан-Франциско на меня кричат ежедневно – дома, вне дома и даже в твиттере. И я кричу. Особенно на Рози – боги, и даже страшно сказать, как часто. Так что, думаю, Джин немного приукрасила способности этой семьи к самоконтролю.
А если она описала всё точно?.. Тогда ужасно любопытно, как Аллак и другие мамы-инуитки сохраняют самообладание в таких тяжелых условиях и как передают это умение своим детям. Как эти арктические родители возвращают к миру и спокойствию бьющегося в истерике взбалмошного трёхлетку? И могут ли помочь мне приручить моего мелкого бесёнка?
И вот проходит почти 60 лет после поездки Джин, и Рози старательно упаковывает свой детский чемоданчик с героями «Холодного сердца», и мы летим в канадскую деревню Кугаарук – через полуостров от того места, где останавливалась Джин.
Приземлиться в Кугааруке – всё равно что очутиться внутри почтовой открытки. «Обстановка, созданная, чтобы радовать глаз императора», – сказал бы кто-нибудь из моих японских друзей. Пейзаж просто великолепен.
Состоящий из двухсот домов Кугаарук расположен между двумя живописными водоемами: кууком, или рекой, с настолько кристально чистой водой, что ее можно не задумываясь пить, и сине-серой бухтой, подернутой рябью, блестящей под лучами низкого летнего солнца. Над заливом возвышается несколько островов, похожих на спины зеленых гигантов, склонившихся наловить рыбы.
За городом, насколько хватает глаз, на восток простирается тундра. В конце июля она серая и устлана крошечными горошинами черники и ежевики. Их кустики вырастают всего на пару сантиметров и стелются по земле. Поэтому, чтобы насобирать ягод, приходится вставать на колени и буквально целовать носом олений мох. Но оно того стоит. Ягоды сочные и вкусные.
В первые дни в Кугааруке мы с Рози оказались в ситуации, похожей на ту, в которую попала молодая Джин Бриггс: нам было негде остановиться. Единственная гостиница здесь слишком дорогая, и у нее протекает крыша. Так что я начинаю узнавать, где бы снять комнату.
Однако надежды быстро тают, поскольку о нас по городу расползается дурная слава. Куда бы мы ни пошли, Рози всюду норовит продемонстрировать навыки закатывать истерику. В магазине она бросает мне в лицо коробку с батончиками мюсли, а когда идем обратно в отель, ложится на спину посреди грунтовой дороги (на глазах у семьи, свежующей кита) и кричит «Мама-мама-мама!» снова и снова, без остановки, пока я пытаюсь спросить у любезной дамы, знает ли она, где, кроме гостиницы, можно еще остановиться в городе.
Кугаарук около 3 кварталов в ширину и несколько десятков кварталов в длину. Тут один продуктовый, одна детская площадка, одна кофейня. Люди либо ходят пешком, либо ездят на квадроциклах. Все всех знают. Все всё видят. Кроме того, почти все жители – инуиты. С моей бледной белой кожей и светлыми волосами Рози мы выглядим бельмом на глазу Кугаарука.
Пока путешествуем по городу, мне не удается скрыть своей неспособности справляться с истериками Рози – и со своим гневом. Всё это выставлено на всеобщее обозрение. Даже в гостиничном номере стены настолько тонкие, что хозяйки заведения стопроцентно слышат, как я пытаюсь уложить Рози спать. Слышат, как слетаю с катушек и ору: «Прекрати! Просто ляг уже и засни!»
А вот местные мамы, куда бы мы ни пошли, кажутся совершенно невозмутимыми. Они никогда не выходят из себя и даже не нервничают. Дети повсюду, их много. Но в реакции на них никогда нет волнения. Родители никогда не совершают резких движений, чтобы усмирить энергию или скорректировать поведение. Они не предъявляют громких требований, не настаивают, чтобы ребенок прекратил делать то, чем занимается, или начал действовать определенным – нужным родителю – образом. Что бы ни происходило, взрослые излучают спокойствие: вездесущее, всепроникающее спокойствие. Я чувствую его повсюду: в магазине, на детской площадке, в своей голове, в душе, в сердце. И если честно, мне это нравится.
Я вижу, как вы каждый день проходите мимо со своей малышкой – всегда одна, – и мне искренне хочется помочь.
Их спокойствие выглядит заразительным. Даже дети очень уравновешены. Я не вижу, чтобы дети спорили со своими родителями, или выпрашивали что-то купить, или ныли и плакали, когда наступала пора уходить с детской площадки. На второй день в городе я осознала, что, несмотря на огромное количество малышни вокруг, я еще не видела ни одной истерики (кроме истерик Рози) и не слышала ни одного детского рёва (кроме рёва Рози).
И вот вторая ночь в Кугааруке. Мы с Рози останавливаемся на улице у небольшого ручья. Мое беспокойство зашкаливает, нервы на пределе. В этот момент к нам на квадроцикле подруливает молодая мама. Ее зовут Трейси, ей не больше 25, она зажата на сиденье между рулем и 3 детьми. Спереди к ее груди прижимается малыш; ребенок лет 5 обнимает сзади за талию; а из капюшона ее амаути[48] выглядывает младенец. И пока она говорит, я смотрю на ее милое личико в форме сердца, обрамленное коротко стриженными черными волосами. Трейси говорит мягко, нежно улыбаясь. Я чувствую, как беспорядочные удары моего пульса стихают, пока она делится своим опытом материнства. И впервые здесь я думаю: всё в порядке, Микаэлин, поездка будет удачной.
По любым меркам жизнь Трейси непроста. Она не только воспитывает троих детей, но и работает уборщицей в отеле и помогает мужу с тестем готовиться к охоте. Я спрашиваю, тяжело ли быть работающей матерью маленьких детей, и она отвечает:
– Нет, мне нравится быть мамой. С ними не соскучишься, но это-то и самое классное.
Местные мамы не выходят из себя и даже не нервничают. Родители никогда не реагируют на детей с волнением, не совершают резких движений, чтобы усмирить энергию или скорректировать поведение. Что бы ни происходило, взрослые излучают вездесущее, всепроникающее спокойствие.
Боже мой, думаю я. Должно быть, в глазах этой молодой женщины (да и в глазах всех остальных родителей Кугаарука) я выгляжу совершенно никудышно. Я доктор химических наук, в моих волосах уже видна седина, но я едва справляюсь даже с одним ребенком. Мне неловко и стыдно, но тем не менее я совсем не чувствую, что Трейси меня осуждает. Наоборот, складывается ощущение, что я нашла друга – человека, к которому мы с Рози сможем обратиться, если нам понадобится помощь.
Если вы кричите на детей, они перестают вас слушать.
Это ощущение преследует меня повсюду в Кугааруке. Другие мамы и папы не критикуют мою родительскую несостоятельность (по крайней мере, не прямо в лицо или исподтишка и с токсичными комментариями, которые я получаю постоянно в Сан-Франциско). Кажется, они даже хотят помочь. И не стесняются протягивать руку помощи.
Несколько женщин, наблюдающих, как я с Рози гуляю по городу, не могут поверить своим глазам:
– Вы одна? Вы здесь – с дочкой – одни? Вам никто не помогает? – спрашивают они.
Еще одна женщина останавливает меня в продуктовом возле прилавка с яблоками.