Древнее противоядие от депрессии
Мать редко бывает одна, когда ее ребенок плачет; в сложной ситуации ей помогают другие или даже полностью заменяют ее.
К рождению Рози наша жизнь выглядела идеальной. Мы с Мэттом наконец накопили достаточно, чтобы купить квартиру, и она казалась прекрасной. Отсюда открывался впечатляющий вид на залив Сан-Франциско, а если туман был не слишком густым, можно было наблюдать восходы над холмами Ист-Бэй. К тому же квартира была, как сказала бы Златовласка, не слишком маленькой и не слишком большой. В ней было как раз достаточно места для детской. Еще до появления Рози я украсила стены большими желтыми совами и розовыми буквами, что складывались в имя «Розмари».
Мэтт и я смогли взять оплачиваемый отпуск, чтобы побыть с нашей новорожденной девочкой. Мы считали, что нам повезло. Мы были счастливы.
Первые 6 недель жизни Рози прошли без сучка и задоринки. Мэтт готовил мне бутерброды с арахисовым маслом и джемом, пока я училась кормить грудью. Рози много плакала. Но мы с Мэттом чередовались, чтобы обнять ее и успокоить, и у нас 10 дней гостила моя сестра, что было чудесно.
Затем Мэтт вернулся на работу. И наш мир опасно изменился.
С 8 утра до 6 вечера, то есть примерно по 10 часов в день, в квартире находились только я, овчарка Манго и вечно недовольная, страдающая коликами Рози. День за днем. Час за часом. Минута за минутой. Время ползло невыносимо медленно. Что, чёрт возьми, прикажете нам делать весь день? И как же заставить этого ребенка вздремнуть, чтобы я могла хоть немного передохнуть сама?
Иногда я включала радио, просто чтобы услышать человеческий голос. И время от времени, если оставались силы, я прыгала в такси и неслась на другой конец города в группу поддержки кормящих матерей. Как-то днем ко мне на минутку заскочила подруга по колледжу и принесла обед. Ну и всё. В остальном я была одна, а наша идеальная квартира превратилась в необитаемый остров. Каждый раз, когда Рози плакала, беспокоилась и верещала, я была единственной, кто брал ее на руки, обнимал и успокаивал. Я кормила ее, утешала, любила. Я была всем ее миром. А она постепенно становилась всем моим.
На бумаге подобные близкие отношения выглядят красивыми, гармоничными и похожими на сбывшуюся мечту. Примерно так я себе это и представляла. И разумеется, именно так это выглядело на фотографиях друзей в Facebook. Мирное блаженство декрета.
Но на практике у подобного уединения имелась и темная сторона. К третьему месяцу я чувствовала себя изможденной до мозга костей. В среднем я спала самое большее по 3–4 часа за ночь, потому что не могла заставить Рози спать дольше. Измождение – это значит, что у меня больше не было сил делать что-либо, кроме как поддерживать жизнь в этом крошечном человеке. Я больше не писала и не читала о науке. Не ходила в походы, не готовила ужин. Только ощущала день за днем, как меня постепенно оставляет чувство собственного «я».
В конце концов я впала в депрессию. И понимала, что мне нужна помощь. Но найти ее было очень трудно. Месяцами я звонила врачам и психотерапевтам, пока наконец не повезло. Я нашла психиатра, готовую принять нашу страховку и имевшую свободное место в расписании. К 6-месячному дню рождения Рози я принимала антидепрессант и встречалась с терапевтом каждую неделю.
– Вам нужна помощь с Рози, – сказала она однажды. – Вы можете нанять няню? Можете выйти на работу пораньше? Вам нужна помощь.
И затем мне повезло – снова. Мы смогли нанять няню. И оплачивать перелеты моей мамы, чтобы она регулярно нас навещала. Но Рози всё равно оставалась привязанной почти исключительно ко мне (а со временем, после стресса и криков, еще к Мэтту и няне). Я боролась с депрессией несколько лет.
Я всегда винила в этой болезни себя – за то, что по какой-то причине не могла справиться с жизнью молодой мамы. У меня был груз непрожитых детских травм, с которыми я не разобралась. Я не искала общения сразу после рождения Рози. И не выбрала оптимальную стратегию ухода за младенцем. Или у меня вообще «генетический сбой», или какой-то другой вид наследственной предрасположенности к депрессии.
Но, посещая семьи хадзабе, я начала понимать, что проблема была вовсе не во мне. Никоим образом.
Около миллиона лет назад в Африке происходило нечто экстраординарное. Появился некий вид странно выглядящих обезьян, которые в процессе эволюции приобрели замечательные способности.
Дело было не только в том, что эти обезьяны могли ходить на двух ногах (к этому были приспособлены и некоторые другие виды). И даже не в том, что они смогли придумать и изготовить впечатляющий набор инструментов в виде ножей и топоров. В этом они тоже не были одиноки. Конечно, их головной мозг был большим, но опять же – ничего уникального.
На первый взгляд эти обезьяны даже были очень похожи на группу других человекоподобных прямоходящих с большим мозгом, примерно в то же время бродивших по африканскому континенту (2). Но если бы вы провели с этими обезьянами и в их семьях несколько дней, то начали бы замечать нечто странное. Во-первых, взрослые были необычайно отзывчивы и чутки. Они сообща трудились над задачами, которые другие обезьяны обычно выполняли в одиночку, – вместе строили дома или выслеживали добычу. Казалось, они практически читали мысли друг друга. И будто бы могли понять цели другого индивида и затем помочь их достичь.
Пожалуй, самым любопытным было то, насколько их младенцы были зависимыми. Бедная мама-обезьяна рожала практически полностью беспомощных детей. Они даже не могли держаться за тело матери. Им требовались месяцы интенсивного ухода, чтобы начать ползать, и еще год, чтобы быть в состоянии убежать от опасности. Но даже и после этого для женщины-обезьяны худшее не было позади. Ей приходилось заботиться о каждом ребенке около 10 лет, пока, наконец, ее милое сокровище не становилось самодостаточным и не накапливало достаточно калорий, чтобы самому заботиться о себе.
По оценке антрополога Сары Блаффер Хрди, за первые 10 лет жизни детенышу такой обезьяны для полного созревания требовалось от 10 до 13 миллионов калорий. Это примерно 4000 банок арахисового масла. И не забывайте: эти обезьяны были охотниками-собирателями. Они не могли купить бутерброды в гастрономе или продукты на рынке. Всю необходимую потомству пищу приходилось собирать и выслеживать – годами, а не только в течение недель и месяцев с рождения отпрыска.
Как утверждает Сара, мама-обезьяна не могла даже и мечтать обеспечить такое количество пищи. К тому же у нее, вероятно, был еще один нуждавшийся в кормлении ребенок, или она уже была беременна вторым будущим младенцем, таким же беспомощным и невероятно требовательным.
У этой обезьяны возникла проблема: детям требовалось гораздо больше заботы, пищи и энергии, чем она могла дать в одиночку или даже с умелым и любящим партнером. Ей нужна была помощь – и постоянная, а не короткие визиты давно позабытой тетушки по выходным. Нужен был кто-то, кто мог бы оставаться рядом ночь за ночью. Кто помогал бы готовить, собирать ягоды, содержать дом в чистоте. Играл бы со старшими детьми и баюкал младенцев, когда она не могла.
Но время шло, и проблема усугублялась. На протяжении тысяч и тысяч поколений детеныши этого вида становились только всё более беспомощными, и им требовалось всё больше времени, чтобы стать самодостаточными.
Перенесемся на 800 000 лет вперед. Хм, теперь этот вид обезьян во многом похож на нас, людей. Да это вообще-то мы и есть.
Со временем Homo sapiens начали рожать детей, которых некоторые ученые называют «недоношенными». И это про роды до срока. Имеется в виду, что все человеческие дети рождаются недоношенными по сравнению с другими приматами. Наши младенцы не только похожи на мягкие комочки, полностью уязвимые и лишенные какой-либо координации движений, – у них и мозг-то почти не работает. Да, из всех приматов только люди появляются на свет с мозгом, который на 30 % меньше мозга взрослой особи (3).
Возьмем, к примеру, нашего ближайшего из ныне живущих родственников – шимпанзе. Чтобы быть столько же развитым с точки зрения неврологического статуса и когнитивных функций, как новорожденный шимпанзе, человеческий младенец должен развиваться в утробе матери не 9 месяцев, а от 18 до 21 (4).
Когда Рози было всего несколько дней, она ничего не могла делать – только плакала и какала. Даже грудь она толком взять не могла. Помню, как держала ее над раковиной, пытаясь искупать. Она была сырой и скользкой, как ещё незапечённая индейка на День благодарения. Ее мускулы были такими вялыми! Руки, ноги, шея просто болтались. Я постоянно боялась, что она выскользнет из моих рук.
Никто точно не знает, почему Homo sapiens рожает таких «недоношенных» детей. Некоторые винят наш сверхбольшой мозг: дескать, если ему позволить полностью развиться в утробе, это доставит матери серьезные проблемы во время родов. Ученые также не знают, почему детям нужно та-а-ак много времени, чтобы стать самодостаточными. Возможно, продолжительное детство дает необходимое время, чтобы овладеть мощными и сложными навыками, делающими нас людьми, – речью, языком, способностью ориентироваться в сложных социальных структурах.
Но вот что мы знаем наверняка: да, на протяжении сотен тысяч лет люди эволюционировали так, что потомству стало требоваться гораздо больше времени, внимания и калорий, но вместе с тем развилась и другая отличительная черта. Это способность к элло-родительству – заботе о чужом потомстве.
Как говорит сама Сара Хрди: «Обезьяна, производившая на свет такое дорогостоящее, медленно созревающее потомство, как у нас, не могла бы эволюционировать, если не получала бы значительную помощь» (5).
И говоря о значительной помощи, Сара имеет в виду чертовски значительную