Цвета приглашения – розовый, лиловый, оливковый, – казалось бы совсем не сочетающиеся, прекрасно гармонируют между собой. Как я понимаю, розовый символизирует наступающий новый год, лиловый с розоватым оттенком придает фигурам объем, а оливковый образует почти золотой фон для белых букв, которыми написано приглашение. Художник позволил себе некоторую вольность, написав с буквы C и слово Café, и слово Conditorei. Это необычно, потому что в немецком языке слово, обозначающее кондитерскую, начинается с K. Бросается в глаза, что автор выбрал шрифт не слишком немецкого стиля, больше похожий на французский или английский. Ничего традиционно тирольского в рисунке нет. Зато он – воплощение уверенности в будущем, элегантности, космополитизма.
Сам же буклет предлагает список из двадцати одного события, которыми отмечены два месяца праздничного сезона. Открывается он 21 декабря 1929 года большим новогодним вечером (см. илл. 13 на вкладке), а потом вечера с музыкой проводятся каждую среду и субботу вплоть до Пепельной среды, которая пришлась на 5 марта. Сообщается, что будет еще и многое другое и нужно следить за объявлениями. Гостей просят быть в вечерних или маскарадных костюмах.
Наверное, было очень нелегко развлекать гостей два раза в неделю, а то и чаще, но думаю, Гуго получал удовольствие от того, что находился в эпицентре светской жизни Инсбрука. Шиндлеры относились к организации вечеров очень серьезно и зазывали гостей посетить верхние, элегантные залы своего кафе, чтобы встретить Новый год «в веселой, жизнерадостной обстановке» (Übermut und voller Lebenslust).
Я снова и снова перечитываю приглашение, сохранившееся в одном из отцовских альбомов. Мне нравятся его цвета и стиль. Мое внимание привлекает молодая женщина на первом плане, изображенная в профиль. Платье без рукавов открывает сильные руки. Пальцами одной из них она небрежно придерживает бокал шампанского – в форме блюдца, а не более привычной нам флейты, – а в другой дымится сигарета. Вверх поднимается струйка дыма. Ее спутник изображен вполоборота: он поглядывает на танцующую пару, а потому мы видим только его спину. Не он, а скорее она главенствует в этой сцене, чувствует себя совершенно непринужденно, держит все под контролем.
Я смотрю на нее и думаю, как же сильно изменилась жизнь женщин после войны, когда из дома они ушли в конторы и на заводы; войны, которая в Австрии, как и везде, помогла женщинам обрести право голосовать, а значит, и право решать, как жить. Ее аккуратная стрижка «боб» и коктейльное платье указывают, что перед нами женщина современная, во всем равная своему партнеру.
Но обращаю я внимание на дату, 1930 год: настает десятилетие, в котором разрыв между победителями и проигравшими снова увеличивается. Многим предстоит ностальгически оглянуться на конец 1920-х годов как на относительно спокойное и безопасное время, когда Австрия изжила все тягостные последствия прошедшей войны.
По розыскам в газетных архивах Инсбрука я узнаю, что кафе «У Шиндлеров» тогда еще процветало. Иногда Гуго даже зазывал к себе звезд международного масштаба: как-то летом у него пел сам Рихард Таубер, известнейший тенор того времени. Эрих вынашивал планы открыть второе кафе в соседнем парке Хофгартен. Он поручил разработку проекта популярному архитектору Клементу Хольцмайстеру и передал руководство кафе на Мария-Терезиен-штрассе моему деду. Я побывала в парке и могу сказать, что это был бы просто идиллический уголок. Но, насколько я знаю, мечта Эриха о втором кафе так и не сбылась; думаю, потому, что как раз тогда у него начались нелады со здоровьем.
Кафе «У Шиндлеров» укрепляло свои позиции в коммерческой и общественной жизни Инсбрука; тем временем частная жизнь Гуго и Эриха тоже входила в новые фазы. Из письма дочери Эдуарда Блоха Труди, отправленного ею Джону Кафке, мне известно, что София твердо вознамерилась укрепить династию Шиндлеров. Ее старшая дочь, Марта, давно уже была замужем, и у Софии родились первые внуки, Эрвин и Маргарита. Старший сын Софии, Отто, пока никакой склонности к женитьбе не обнаруживал. У него была обширная медицинская практика в Вене.
А вот одинокие Гуго с Эрихом были очень хорошими женихами, поэтому София направила все усилия на поиски невест для них. Труди потом вспоминала, как София «выбрала обеих невесток по тем статям, которые считала необходимыми для продолжения рода Шиндлеров»[35].
Думаю, Софию подхлестнуло то, что в 1920 году ее линцский племянник, Эгон Кафка, женился на красивой молодой швейцарской еврейке-вдове по имени Клэр Вольтер. Сестра Клэр владела гостиницей в Игльсе; случилось так, что Лили и Эдуард Блох проживали в ней как раз тогда, когда Клэр и ее дочь Гретль там помогали вести дела. Клэр очень понравилась Лили и Эдуарду, и они стали неформальными сватами, пригласив Эгона отдохнуть вместе с ними, явно для того, чтобы они с Клэр влюбились друг в друга. В 1921 году Клэр родила моего кузена Джона, которого первоначально назвали на австрийский манер Гансом Зигмундом.
Ради благополучия Шиндлеров София развила бурную деятельность. Среди немногочисленного еврейского населения Инсбрука трудно было найти подходящую невесту, поэтому, вероятно, ей пришлось расширить зону поиска. Я не сумела обнаружить никаких сведений, что братья Шиндлер были заранее знакомы со своими будущими невестами, поэтому думаю, что София прибегла к услугам брачного посредника, который у евреев называется шадханом. Та, которую она в конце концов выбрала для Гуго, была почти того же происхождения, что и сама София.
Моя бабушка, Эдит Рот, родилась в богемском Будвайзе 9 сентября 1904 года у Альберта и Эрмины Рот. Думаю, София была очень довольна тем, какая получилась пара, не только потому, что род Эдит был из Богемии – у Ротов в доме говорили и по-немецки, и по-чешски, – но и потому, что ее семья преуспевала, не испытывала материальных затруднений и была космополитична. Альберт, например, в молодости несколько лет прожил в Лондоне.
Роты имели виллу в Вене и жили то в ней, то в Плауэне, небольшом городке на востоке Германии, где у Альберта была спичечная фабрика «Рот и Гольдман», унаследованная от отца. Когда это дело было слито с несколькими другими, Альберт Рот стал управляющим директором всей компании, Solo AG, которой руководил из Вены.
Было приятно узнать и о том, что моя бабушка сумела женить сына на дочери спичечного короля, и о том, что спичечные коробки, массово выпускавшиеся фабриками Альбера – в сущности, очень хрупкую, эфемерную продукцию, – еще можно купить онлайн. Сейчас их коллекционируют те, кто (это стало для меня приятным открытием) называет себя филуменистами – «любителями света».
6 июля 1924 года Гуго и Эдит поженились в Вене, дома у Эдит. У меня есть студийная фотография моей молодой бабушки. Ее темные волосы коротко подстрижены и аккуратно уложены, на плечах нечто вроде большого покрывала или шарфа, который она целомудренно придерживает левой рукой у горла, откуда прозрачные складки падают на руки и собираются у шеи.
Это первое изображение своей будущей жены Гуго, возможно, увидел у шадхана, но скорее снимок был сделан незадолго перед свадьбой. Поза очень естественная, как будто фотограф только что окликнул Эдит по имени и она оглянулась. Я подумала, что фотографа, наверное, тщательно подбирали, хотя стиль портрета иной, чем на чопорном снимке Шиндлеров, сделанном в 1912 году.
30. Эдит Шиндлер, урожденная Рот (Atelier D’Ora, Вена)
Я внимательно рассматривала портрет в поисках даты на нем и вдруг заметила надпись черными чернилами: d’Ora. Что-то связанное со стилем фотографии, крутилось у меня в голове. Я всмотрелась в надпись и поняла, что на пороге своей новой жизни Эдит снималась у самой знаменитой женщины-фотографа тех дней, мастера портрета Доры Кальмус.
Кальмус еще в 1907 году стала одной из первых жительниц Вены, открывших собственную фотостудию. Ее Atelier d’Ora быстро зарекомендовало себя как место для съемок лучших художественных портретов. В 1908 году она сняла Густава Климта, в 1916-м – Альму Малер. Я предположила, что фотография моей бабушки была сделана, скорее всего, до 1924 года, перед свадьбой Эдит, но до переезда мадам д’Ора в Париж, где она продолжила свое дело и сняла таких знаменитостей, как Коко Шанель, Марк Шагал, Морис Шевалье и Пабло Пикассо.
К своему великому удивлению, я не обнаружила ни одного снимка свадьбы. Для человека типа Гуго мне это показалось странным: ведь он очень любил фотографию и сохранил множество снимков других людей. Я подумала, что, скорее всего, свадебный альбом существовал, просто не сохранился.
Через одиннадцать месяцев, 9 июня 1925 года, родился мой отец, Курт. Точности ради скажу, что на свет он появился на кухонном столе на втором этаже штаб-квартиры Шиндлеров в доме № 13 по Андреас-Гофер-штрассе, там, где теперь учатся танцевать на шесте. Для всех это было радостное событие, но Эдит заявила, что ей было очень больно и детей у нее больше не будет. Гуго, без сомнения, не обрадовался такому повороту событий: в этой самой квартире он рос в большой, шумной семье, с четырьмя братьями и сестрами, и, думаю, ему хотелось иметь такую же.
София подобрала для Гуго очень респектабельную невесту, но это не значит, что брак скрепляла любовь или большое счастье. Я хорошо помню бабушку, и, признаться, характер у нее был не из легких. Прожив в Англии несколько десятилетий, она сохранила не только сильный центральноевропейский акцент, но и любовь к сладкому, вряд ли удовлетворявшуюся английскими кексами. Тем не менее Гуго и Эдит сумели выработать правила мирного сосуществования и довольно неплохо ладили, ведя каждый свою, отдельную от другого жизнь.
Эдит сделалась заядлой путешественницей. Разглядывая ее фотоальбомы, я ощущаю, как ей не сиделось на месте: она побывала в Чехословакии, Греции, Италии, Югославии, Албании и Франции. Неудивительно, что отец жаловался, как она все время оставляла его на попечение нянь-француженок, так что первые свои слова он произнес по-французски, а не по-немецки. Гуго, наоборот, был настоящим домоседом и занимался бизнесом; он не мог без Тироля и его гор, лишь изредка сопровождая жену в ее больших поездках.