А еще я еду в Вашингтон, к Джону Кафке. Он берет меня в плен своей энергией, шармом и умом. В свои девяносто семь он ведет меня на целых две художественных выставки, одновременно со мной выискивая наши общие корни. Он вспоминает, как совсем еще мальчиком радовался, когда ему разрешали посидеть в шикарном кафе допоздна и послушать волшебного Рихарда Таубера. Джон напоминает мне, что Таубер был местным, уроженцем Урфара, небольшого городка совсем недалеко от Линца, где вели свой бизнес Эрмина и Зигмунд Кафка.
Я спрашиваю у Джона, помнит ли он моего отца и их совместные игры в Игльсе. Я знаю, что из Линца всегда наезжало много гостей: Эрмина и Зигмунд со своей семьей, их дочь Лили, опекун Джона Эдуард Блох, который совмещал свои приезды с продолжением учебы на медицинском факультете Инсбрука. Мне кажется вполне логичным, что Курт с Джоном должны были приятельствовать, ведь их разделяло всего четыре года, но почему-то у меня нет ни одной фотографии, где они с Куртом играют.
Джон отвечает, печально улыбаясь: «А я ведь совсем не помню Курта – наверное, потому, что я был несчастным полусиротой из Линца и нам не очень-то разрешали играть вместе».
Я удивлена: ведь их бабушки, Эрмина и София, были необыкновенно близки. Думаю, это Эдит не поощряла дружбы Курта со своим линцским двоюродным братом.
И во мне пробуждается надежда, что теперь, через восемьдесят лет, я делаю маленький шажок в нужном направлении.
9Убийство в горах
Инсбрук, 1 января 1931 года
В начале очередного нового года сотрудники Шиндлеров опять устраивают праздник, но теперь уже по случаю пятидесятилетия компании. Они дарят Шиндлерам большой плакат (см. илл. 15 на вкладке).
Рамкой ему служат пышные золотые завитки. В верхней части помещена раскрашенная фотография штаб-квартиры Шиндлеров на Андреас-Гофер-штрассе. Ниже чернилами красноватого цвета исполнены поясные портреты основателей: Самуил – слева, София – справа. Самуил, которого к тому времени уже шестнадцать лет не было в живых, нарисован более расплывчато, как бы призрачно; похоже, художник вдохновлялся групповым фотопортретом 1912 года, потому что и там, и здесь у Самуила схожее выражение лица.
София, напротив, изображена более ярко; она выглядит старше, чем на фотографии 1912 года, но и живее, чем ее супруг. Если нужно доказательство, какое значение она имеет не только для семьи, но и для компании, то оно перед нами. Она и два ее сына, Гуго и Эрих, названы hochwohlgeboren, то есть «благородными».
Это примета того, как поднялись Шиндлеры в местном обществе: за жизнь одного поколения иммигрантов в «благородные» – по крайней мере, для искренне любящих сотрудников, благодарных за добро и заботу и за то, что их «энергия и благоразумие» (Tatkraft und Umsicht) «из маленького предприятия» (aus kleinen Anfängen) создала такое большое. За «доброжелательность и заботливость» (Wohlwollen und Fürsorge) Шиндлеров все сотрудники горячо говорят им спасибо.
Под этим велеречивым поздравительным текстом расположен логотип компании – красный орел с черными буквами SS (Самуил Шиндлер) на груди. Шрифт логотипа по-немецки называется Fraktur, в переводе с латинского «ломаный». Его происхождение самое простое: так, стараясь писать как можно ровнее, создавали свои рукописи средневековые монахи, и этот выбор отсылает к историческому наследию. Ни Шиндлеры, ни их сотрудники пока еще не знают, что совсем скоро этот шрифт станет официальным в Третьем рейхе и навсегда запятнает себя этим.
Внизу плаката поставили свои подписи все тридцать два сотрудника компании, в том числе и главный кондитер Карл Шантол. Это знак признательности и высокой оценки. А может быть, еще и выражение надежды, что крупный семейный бизнес будет жить еще очень долго. Относительно благополучный конец 1920-х годов, кажется, остался далеко позади.
В 1931 году в кафе «У Шиндлеров» было еще тепло, вкусно и очень весело, еще звучала музыка, но экономика Австрии уже покатилась под уклон. Правительство даже сделало попытку спасти крупнейший банк страны «Кредит-Анштальт».
Это почтенное заведение, основанное в 1855 году семейством Ротшильд, было, выражаясь современным языком, «слишком большим, чтобы исчезнуть». Банк, самое престижное финансовое учреждение Австрии, по-крупному играл на международных финансовых биржах в Европе и за ее пределами. Он потерял ликвидность, в мае 1931 года стало известно о его проблемах, и люди начали изымать свои вклады. Австрийское правительство взяло было на себя зарубежные обязательства банка, но иностранные инвесторы его покинули. Международное значение «Кредит-Анштальт» было столь велико, что за считаные недели то же несчастье постигло банки Австрии, Германии и соседних стран, и, таким образом, Австрия ускорила сползание Европы в экономическую депрессию.
Через год, в мае, христианский социалист коротышка Энгельберт Дольфус стал канцлером Австрии. Его история совсем не походила на историю моей семьи. Он вырос в традициях строгого католицизма Нижней Австрии, выучился на юриста, и его политика явно благоволила фермерам, оплоту сельскохозяйственной экономики страны. Правда, как и дед, он в свое время служил в егерях кайзера и тоже был награжден за участие в боях на Южном фронте.
Главной задачей Дольфуса стало спасение экономики и поддержание стабильности во все более нестабильной австрийской Пятой республике. Со всех сторон звучали резкие призывы: левые жаждали Красной революции, крайне правые австрийские национал-социалисты обращали свои взоры на своего немецкого вождя, Адольфа Гитлера, которого вовсе не заботило независимое существование Австрии.
Австрийские нацисты представляли лишь самых крайних антисемитов страны; но возврат трудных времен в экономике и сельском хозяйстве как будто возродил антисемитские настроения в Тироле. В сноске к статье, которую я читала для своего исследования, мне встретилось упоминание о когда-то прогремевшем, но так и не раскрытом деле об убийстве человека, о котором я лично никогда не слышала, хотя прожила в Тироле пять лет. А между тем оно было очень характерно для тогдашнего отношения к евреям.
События разыгрались в горячо любимых Гуго местных лесах и долинах; они даже коснулись кафе «У Шиндлеров». Мне как юристу очень по вкусу неразгаданные загадки из области права, поэтому я читаю все, что мне попадается на глаза об этом деле.
Суть его была сравнительно проста. В 1928 году сорокадевятилетний дантист из Латвии по имени Мордух Макс Гальсман и его сын Филипп, приехав в Тироль туристами, отправились в пеший поход по долине Циллерталь, расположенной восточнее Инсбрука. Живым вернулся только один из них.
Инсбрук тут же сотрясла новость об ужасном убийстве – и обвинили в нем, понятно, Филиппа, приезжего еврея, а не какого-нибудь местного тирольца. Газеты задавались вопросами о мотивах: возможно, отношения с отцом у него были неважные и они просто повздорили. А может, Макс застраховал свою жизнь на крупную сумму? Уж не предостерегал ли он Филиппа от стремительного романа с девицей, с которой тот только что познакомился?
Мне очень захотелось разобраться в этом деле, и в земельном архиве Тироля, находящемся в Инсбруке, я добросовестно проштудировала несколько объемистых папок с материалами. Архивист выдал их не без колебаний и спросил, зачем они мне: ведь, насколько ему было известно, меня интересовала история семейства Шиндлер. Я также приобрела книгу Мартина Поллака «Обвинение в отцеубийстве» (Anklage Vatermord): в ней автор полно и точно рассказал о хитросплетениях этого дела. Очень разные описания мешали понять, что же произошло на самом деле, но в общем и целом все обстояло примерно так.
Макс был ярым любителем гор. Он с энтузиазмом ходил в походы и любил изображать себя здоровым и крепким; на самом же деле он страдал эпизодическими обмороками и головными болями, а пару раз у него были эпизоды головокружения; это произошло в Доломитах, где они отдыхали перед походом по долине Циллерталь, и вся семья очень волновалась за его здоровье.
Оставив на месте мать семейства Итту Гальсман, Макс с Филиппом два дня, 8 и 9 сентября, ходили по горам и ледникам, расположенным южнее, в Циллертале (см. илл. 16 на вкладке). Заночевали они в приюте «Альпийская роза» – одном из тех, где, как и теперь, туристы могут отдохнуть и поесть. Постояльцы потом вспоминали, что словоохотливый Макс едко шутил, что Филипп «будет только рад, если я свалюсь с какой-нибудь скалы, потому что он ждет не дождется наследства».
Филипп вроде бы меньше, чем Макс, хотел воспользоваться услугами проводника и по сравнению с отцом казался менее общительным, чуть ли не замкнутым. В приюте «Альпийская роза» сразу же поняли, что Макс – из состоятельных евреев-иностранцев, потому что он настоятельно требовал отдельных комнат для себя и Филиппа, а это было вряд ли возможно в горном приюте, где было в порядке вещей спать в одном общем помещении, пусть даже и с незнакомцами.
По словам Филиппа, на следующий день они вышли очень рано, чуть ли не на заре, и, когда поднялись на один из пиков, Макс велел ему идти дальше, потому что ему самому «нужно передохнуть». Филипп пошел, как вдруг позади него кто-то закричал. Он обернулся и успел увидеть, как Макс валится с тропы в реку, которая протекала внизу. Потом Филипп утверждал, что произошедшее запечатлелось в его памяти с фотографической точностью. Он сразу подумал, что отцу стало плохо с сердцем. Филипп осторожно спустился вниз и увидел, что Макс лежит лицом в воде, а рюкзак, который был у него за спиной, придавил ему голову. Когда он вытащил голову отца из воды и повернул набок, тот еще дышал и слегка шевелил рукой.
На голове у Макса оказалось множество ран, из которых обильно сочилась кровь. Филипп сумел вытащить отца на берег, положил головой на камень, а потом поспешил за помощью. В позднейших свидетельских показаниях суду я прочла, что две женщины, как раз тогда проходившие по тропе, видели, что Макс лежит под прямым углом к течению реки, с руками, вытянутыми вдоль тела. Поспешив к ближайшему приюту, потрясенный Филипп обратился к некоей Марианне Гофер, а она тут же отвела его к своему брату, Алоизу Ридереру. После этого Марианна поспешила за помощью в приют «Брейтланер», а Алоиз с Филиппом вернулись на место происшествия.