В одной книге я обнаружила репродукцию списка еврейских коммерческих активов в Инсбруке, составленного гестапо по состоянию на 8 сентября 1938 года. Название каждого бизнеса написано в левой колонке, его участь – в правой: ликвидация или арианизация. В списке бизнесы Шиндлеров появляются трижды. Указано, что кафе уже перепродано Францу Геблю. О других двух – производстве крепких спиртных напитков и варенья, а также цехах на Кармелитергассе – записано, что их продажа была согласована, но еще не состоялась. Производство шнапса отошло некоему Эрвину Егеру, а цеха на Кармелитергассе – некоему Францу Бруггеру.
Более того, позднее я установила, что именно этот незавершенный бизнес снова рассорил моего деда с режимом и гауляйтером. Гофер спешил выразить свою благодарность фюреру, всячески ускоряя арианизацию еврейского бизнеса, чтобы, если получится, сделать свой район (гау) первым в стране, из которого в эмиграцию выехали все евреи. Нацисты объявили 19 сентября последним сроком подачи заявления о выдаче паспорта.
Гуго не был к этому готов. Виллы и кафе больше не было, но остальная империя Шиндлеров пока еще существовала. Произошедшее описал хорошо известный в Инсбруке бизнесмен по имени Рудольф Брюлль, чья мебельная фабрика тоже фигурирует в этом списке. 21 сентября, через тринадцать дней после его составления, Брюлля вместе с Гуго арестовали в половине седьмого утра в ходе полицейского рейда, запихнули в машины и доставили в штаб-квартиру гестапо.
Там их заставили встать навытяжку, лицом к стене, а гестаповцы ходили вдоль строя, выкрикивая оскорбления и нанося удары, так что один 78-летний человек упал в обморок. Оберштурмфюрер СС Вернер Хиллигес, глава инсбрукского гестапо, сообщил им, что они должны срочно покинуть Инсбрук; более того, он выдвинул ультиматум: весь бизнес, что у них еще остался, они должны продать лицам, чьи фамилии были написаны на листах бумаги, розданных им председателем местной комиссии по арианизации Германом Дукснойером; в противном случае им грозил концентрационный лагерь.
Вот так и получилось, что винокурня Шиндлеров, расположенная по адресу Андреас-Гофер-штрассе, 13, перешла в руки Егера. Гуго, беспокоясь об участи своих сотрудников, вставил в договор пункт, обязавший Егера сохранить рабочие места за теми, кто работал у Шиндлеров; тот согласился, но с оговоркой, что это будут арийцы.
Обнаружив, что у Гуго была не одна, а целых две стычки с гестапо, вплоть до привода в полицейский участок и тюремного заключения, я подумала, что к «хрустальной ночи» его успели, что называется, взять на карандаш. По мнению местных нацистов, ему уже давно пора было сматывать удочки – впрочем, как и всем еще остававшимся в городе евреям. В газете Innsbrucker Nachrichten в репортаже о «хрустальной ночи» писали, что необходимо юридически решить «злободневную проблему этих нежеланных гостей» (das brennende Problem dieser unerwünschten Gäste). Репортер искренне радовался тому, что гау скоро наконец освободится от «еврейского бремени».
Та же газета поместила статью о Гуго и кафе «У Шиндлеров», озаглавленную «Миф о достойном еврее»; в ней говорилось, что евреи, вроде бы цивилизованные и с хорошей репутацией, такие как мой дед, и есть самая главная опасность. За какие-то восемь месяцев Гуго из состоятельного, коренного тирольца, уважаемого бизнесмена местного масштаба сделался парией.
И вот 19 сентября 1938 года появилось официальное распоряжение: в течение четырнадцати дней евреям, еще остававшимся в гау, предписывалось собрать личные вещи и отбыть в Вену. Я обнаружила Гуго первым в коротком списке евреев, еще не подавших заявления на выезд, которые, однако, все равно должны были уехать в Вену, под покровительство тамошней еврейской общины. Туда Гуго отправился только через два месяца.
Инсбрук, 14 ноября 1938 года
Через четверо суток после «хрустальной ночи» Гуго выписывается из санатория, где доктор Биндль вылечил его раны, но вот раскачиваться и долечиваться как следует ему уже некогда. Гауляйтер Гофер делает все, чтобы окончательно очистить Тироль от евреев, и даже София, вполне здраво мыслящая в свой восемьдесят один год, прекрасно понимает, что в Инсбруке сейчас нечего ловить. «Хрустальная ночь» убедила многих австрийских евреев, что оставаться в рейхе им теперь никак нельзя. Не все, правда, располагают средствами, связями и бумагами, необходимыми, чтобы покинуть страну.
Гуго везет свою мать в Вену. На первых порах они проживают в пустой квартире, принадлежащей дочери Марты, Маргарите, успевшей бежать из Вены в Париж, а вскоре переезжают к Марте и Зигфриду, в дом № 22 по Мария-Терезиен-штрассе. Гуго эта знакомая, привычная улица лишний раз напоминает о кафе, которого он лишился. Марта живет в импозантном особняке, в хорошем районе города, совсем рядом с Дунаем; но это не слишком успокаивает Гуго, который в последние суматошные месяцы старается привести свои дела в относительный порядок.
Как следует из судебных документов, сохранившихся в Инсбрукском земельном архиве, в ноябре в Вену прибывает и Эрих – возможно, прямо из своей немецкой клиники. В любом случае уже совсем скоро Грета и Петер встречаются с ним в столице.
Оказавшись в Вене одновременно, Гуго и Эрих старательно приводят в порядок бумаги и выполняют свои последние обязательства. Даже и теперь Гуго хочет хоть чем-то помочь своим бывшим сотрудникам: в одном письме из Вены он просит своего юриста, Штейнбрехера, разобраться, почему двоих из них уволили без выходного пособия. Меня трогает, что человек, который бежит из Тироля, все же старается защитить тех, кто у него работал.
12 декабря 1938 года Гуго с Эрихом составляют убористо напечатанную дополнительную опись своих активов, занявшую тринадцать страниц. Многое изменилось с 27 апреля, когда они вместе составляли первый список. Тогда они указали общую стоимость. Теперь же, через семь месяцев, стоимость каждого актива нужно писать отдельно, потому что продали они их по ценам, которые им продиктовали.
Кроме того, они выплатили все положенные по закону пошлины и сборы; с них взяли и введенный нацистами налог на эмиграцию (Reichsfluchtsteuer) – а он составлял 25 % собственного капитала их предприятий по состоянию на 1 января 1938 года. Нечего и говорить, что он никак не соответствует реальным суммам, вырученным от продаж их собственности. Да это и не важно, ведь все деньги поступают на заблокированные счета.
Дополнительная опись хорошо показывает, как именно у Эриха с Гуго постепенно скупили все по бросовым ценам. Вилла с прилегавшим к ней садом отошла банку Sparkasse, а он, в свою очередь, перепродал ее гауляйтеру Гоферу: теперь в четырнадцати комнатах расположился он сам, его жена Фридерика и семеро их детей. Квартиру и винокуренное производство на Андреас-Гофер-штрассе приобрел Эрвин Егер; кафе же досталось Францу Геблю. Все прочее, например участок под строительство в Прадле и фабрика на Кармелитергассе, также разошлось по третьим лицам, и по ценам значительно ниже тех, которые Гуго с Эрихом указывали в апрельских списках.
После того как из чистого капитала Гуго вычли 69 258 рейхсмарок налога на эмиграцию, на руках у него осталось 6544 рейхсмарки, то есть примерно 3000 долларов по тогдашнему курсу.
Теперь Гуго предстояло получить в налоговом управлении удостоверение о благонадежности (Unbedenklichkeitsbescheinigung), то есть о выплате всех положенных сумм. И только после всей этой эпопеи ему разрешают выехать из Австрии. Его юрист просил разрешить ему вывезти несколько больше положенных по закону десяти рейхсмарок, чтобы было на что жить, пока не найдется какая-нибудь работа, но ему отказали.
41. Гуго на пляже в Брайтоне
В декабре 1938 года, до прибытия в Дувр, Гуго сначала едет во Францию. Сохранилась фотография, сделанная по приезде: он, одетый в костюм, стоит на пляже. В материальном отношении Гуго лишился всего. Он больше никогда не увидит атрибутов жизни среднего класса, уцелевших в погромах «хрустальной ночи» на вилле Шиндлеров и в квартире на Андреас-Гофер-штрассе. Все это упаковано и отправлено в Гамбург, где ожидает отправки, но вмешается война. В апреле 1941 года вещи захватят и продадут с аукциона, а потом следы их и вовсе затеряются. Через много лет они станут предметом реституционных исков Курта.
Потом, уже взрослым, Курт будет веселить детей своей любимой шуткой: пусть они скажут ему, кто такой беженец. «Да это же просто! – радостно восклицает он. – Тот, кто потерял все, кроме акцента». В декабре 1938 года под это определение подпадает и сам Гуго, стоящий на пляже в Брайтоне. У него есть жизнь, жена и сын; и все они в безопасности. Через несколько месяцев визы для своей семьи добывает Эрих: в мае 1939 года, с десятью рейхсмарками, он отбывает в Англию с Гретой и Петером.
Им конечно же повезло. Гуго, все больше волнуясь, видит, как в мае 1939 года теряет независимость родина Софии, Чехословакия. Это, по сути, первое иностранное завоевание Третьего рейха, а не присоединение этнически немецкого региона Европы. Теперь уже британские и французские политики совсем перестают верить словам фюрера; они понимают, что политика умиротворения провалилась, и ускоряют военные приготовления.
А в западне, в Австрии – так она когда-то называлась, – остались другие семьи: Дубски – в Инсбруке, Блохи и Кафки – в Линце, мать, сестра и зять Гуго – в Вене.
16Письма из Вены
Консульство Австрии, Лондон, 2017 год
Я стою в очереди, подавая заявление на первый в своей жизни австрийский паспорт, и размышляю о своих предках и о том, что они почувствовали бы, узнав, что я стремлюсь завязать более тесные отношения со страной, из которой им пришлось бежать.
Сегодня я здесь не одна. Молодой ортодоксальный еврей в длинном черном лапсердаке негромко разговаривает с чиновником за стеклянной стеной и терпеливо объясняет, почему у него так мало документов, которые должны прилагаться к заявлению. Он слегка покачивается на каблуках, и это придает всей процедуре некоторый религиозный оттенок; возможно, именно этого он и добивается.