Ну а потом мир рухнул в тартарары. 1 сентября 1939 года Гитлер направил танки, армию и авиацию в Польшу. Через два дня Великобритания и Франция объявили войну Германскому рейху: началась Вторая мировая война, и дверь в Великобританию наглухо захлопнулась. Марте, Зигфриду и Софии нужно было теперь искать другие возможности.
Семейству Кафка во Франции тоже приходилось крепко думать. Стало небезопасно и там: да, они были беженцами, но беженцами теперь уже из вражеской страны. Зять Клэр снова пришел на помощь и снял им небольшую квартиру в городке Брив-ла-Галлар, к югу от Лиможа. Клэр отправилась туда, чтобы оказаться как можно дальше от немцев, и поселилась вместе с дочерью Гретль и внучкой.
Ее зять Карл и Джон Кафка прибыли отдельно. Карл купил автомобиль, самоучкой выучился водить его, и с Джоном на пассажирском сиденье, который при этом готовился к выпускным экзаменам в школе, они двинулись на юг, чтобы встретиться там с Клэр. Еще до того, как немцы начали свой блицкриг Бельгии и Франции, французские дороги заполнили потоки людей, стремившихся покинуть вероятную зону военных действий на северо-востоке страны. Карл с Джоном ехали много дней.
Восемнадцатилетний Джон сдал экзамены за бакалавриат и нашел место учителя в католической школе-интернате. Положение, в котором он оказался, отразило всю путаницу военного времени. Члены его семьи, граждане вражеского Третьего рейха, должны были еженедельно отмечаться в полиции. В то же время Джон, еврей, преподавал в католической школе. Отец Рено, устраивая его на работу, предупредил, что свое еврейство он должен держать в секрете. На вопрос Джона, что ему делать, когда окружающие будут креститься, отец Рено посоветовал креститься по звезде Давида, так что никто ничего не должен был заметить.
Их пребывание в Бриве закончилось в марте 1940 года, когда Клэр и Джон получили документы, позволявшие им отправиться в Соединенные Штаты. Двинувшись опять на север, из Гавра они на пароходе прибыли в Нью-Йорк, а оттуда добрались в Чикаго. Уже в Соединенных Штатах Клэр умудрилась получить визы для дочери, Гретль, зятя и, конечно, внучки. Вся семья воссоединилась в безопасной Америке.
У дочери Эдуарда и Лили Блох, Труды, уже были на руках документы для отъезда в Соединенные Штаты. Война не позволила им воссоединиться с детьми в Англии. И вот 3 октября 1939 года, в первые недели войны, Труда с мужем Францем сели на пароход в Генуе и тоже отправились в Нью-Йорк.
Разрыв семьи остро переживал Эдуард; позже он писал об этом так:
…Я чувствовал, как будто от моего сердца отрывают целый кусок; эта физическая боль проявляла себя органически; по целым неделям сердце болело, однако я взял себя в руки и готовился к отъезду; лишь несколько скупых слезинок выступало на глазах, хотя внутри их были целые потоки. Впрочем, в шестьдесят девять лет на что еще надеяться?
Теперь, когда все их дети и внуки оказались за границей, Лили и Эдуард начали обдумывать свой отъезд. Это горячее желание, кажется, удивило главу полиции Линца, который, как вспоминал Блох, отговаривал их: «Здесь никто не сделает вам ни малейшего зла. Если вас волнует материальное благосостояние, не переживайте, вас обеспечат всем».
Эдуард не поддался; он поблагодарил за внимание, но твердо заявил, что не останется в городе, где с его соплеменниками-евреями так ужасно обращаются, и что он лучше будет стоять на улице в Нью-Йорке «с протянутой рукой, чем останется в Линце». Полицейский все понял и сказал даже, что в положении Блоха чувствовал бы то же самое. Линц перестал быть домом. Блохи твердо решили покинуть этот, по определению Эдуарда, «город ужасов».
Но у него оставались незаконченные дела. Эдуард опять попробовал вернуть две почтовые открытки, которые в свое время прислал ему Гитлер. Он попросил знакомого, работавшего поваром в доме фюрера, обратиться к адъютанту Гитлера, морскому офицеру Альвину-Бродеру Альбрехту, и попросить его об этом, ссылаясь на то, что для него эти открытки – «самое ценное воспоминание о медицинской практике». Он также просил у Гитлера разрешения вывезти с собой за границу небольшую сумму денег, чтобы выдержать квалификационные экзамены в Америке. Альбрехт письменно ответил, что Гитлер отказал в этой просьбе. Эдуард так никогда и не узнал, что случилось с его открытками, хотя полагал, что они оказались в коллекции Генриха Гиммлера.
Весь следующий год Блохи готовились – а это был как раз год, когда рейх, поддержанный Италией Муссолини, стер в порошок Францию и триумфально двигался по Европе. Когда бомбы полетели на Британию, Блохи страшно переживали, как бы не пострадали их внуки. Летом 1940 года судьба Британии была еще неясна, а летчики королевских ВВС старались контролировать небо над страной и защищать ее от бомбардировщиков люфтваффе и угрозы вторжения.
Теперь даже Эдуард Блох, находившийся под особой защитой, не мог чувствовать себя в полной безопасности: через месяц заканчивался срок действия их с Лили паспортов.
Им удалось продлить их еще на полгода, и 19 ноября 1940 года Лили с Эдуардом уехали из страны, имея на руках визы для проезда в Лиссабон через Францию. Из всех евреев, покидавших Австрию, у Эдуарда был, пожалуй, самый необычный комплект документов: рекомендательное письмо от нацистской администрации гау Линца и свиток Торы, который он забрал в местном гестапо, которое, в свою очередь, конфисковало его из линцской синагоги. Из гестапо он ухитрился получить копию постановления от 14 сентября 1938 года, в котором указывалось, что «старшему медицинскому советнику (Obermedizinalrat) доктору Эдуарду Блоху должны оказываться разумные послабления ограничений, включая вывоз сумм в иностранной валюте».
В ноябре 1940 года, когда Эдуард отправился обменивать деньги, ему сказали, что все операции с иностранной валютой запрещены и ему придется выезжать всего лишь с шестнадцатью рейхсмарками. Все-таки это было больше, чем разрешенные по закону десять рейхсмарок, с которыми уезжали такие, как Гуго и Эрих. Эдуард писал потом, что, как только дата отъезда стала точно известна, многие католики стали молиться за него в церквях Линца, а давние пациенты заходили попрощаться.
От Эдуарда потребовали выразить свою признательность. Как только Блохи приехали в Вену, только еще начиная свой путь, ему посоветовали написать благодарственное письмо фюреру за все полученные привилегии. И вот 25 ноября 1940 года Блох нашел такие слова:
Перед тем как я пересеку границу и сяду на пароход в Нью-Йорк, где мой единственный ребенок усердно работает, чтобы обеспечить всю семью, я чувствую себя обязанным выразить глубочайшую благодарность Вашему превосходительству за защиту, которая предоставлялась мне в течение двух последних лет. Я покидаю Линц бедным, но по чистой совести могу сказать, что всегда честно исполнял свои обязанности.
Хмурым ноябрьским вечером Блохи сели в переполненный поезд и уехали из Вены в Берлин. Там они провели сутки, а потом сели в другой переполненный и грязный поезд, который шел в оккупированную Бельгию. Блохи очень переволновались, когда узнали о внезапной смене маршрута: немецкую границу они пересекали у Аахена. Поезд остановился, в него зашли эсэсовцы и приказали всем евреям выйти с вещами (причем носильщикам не разрешалось их нести).
Сошедших с поезда евреев оскорбляли и подгоняли пинками; кто-то падал в лужи, кто-то терял сознание. Обычно спокойный, уравновешенный Блох, взбешенный виденным, подошел к эсэсовцу и потребовал разрешения поговорить с командиром. Эсэсовец, донельзя удивленный, что еврей осмелился заговорить с ним в таком тоне, отправил его к более молодому коллеге, которому Эдуард показал копию распоряжения Гитлера от 1938 года. Оказалось, что это поистине бесценная бумага.
Как по волшебству молодой человек распорядился вернуть Блохов в поезд и занести в вагон их багаж. Носильщикам вдруг разрешили помогать другим евреям, всех рассадили по местам и очень поверхностно осмотрели багаж, а к чемоданам Блохов вообще не притронулись.
Вот как, заручившись личным распоряжением фюрера, Эдуард предотвратил большую беду, потому что на платформе эсэсовцы намеревались (как указывалось в руководстве по выполнению поездок лиц арийского происхождения) устроить длительный досмотр багажа евреев после расцепления вагонов, так, чтобы все окончательно запутались и потеряли друг друга.
Из Бельгии Блохи двинулись на юг, через Францию, к испанской границе и после долгого и утомительного путешествия добрались наконец до Лиссабона. С огромной радостью Лили и Эдуард обнаружили там очаровательную дочь Марты, Маргариту. Она тоже дожидалась парохода в Нью-Йорк и рассказала Блохам, как в мае 1940 года, симулируя беременность, она убежала на юг из Парижа через линию фронта, чтобы попробовать разыскать свою землячку и когда-то сотрудницу (а еще дальнюю родственницу) керамиста Люси Ри.
В книге «Искусство Маргариты Стикс» (The Art of Marguerite Stix) Ричард Макланатан пишет, что ее задержало вишистское правительство, наскоро учрежденное для управления полунезависимой Францией под бдительным оком Берлина, и затем интернировало в женский лагерь Гур, расположенный в Пиренеях. Там Маргарита продолжала рисовать, пользуясь тем немногим, что было в ее распоряжении, – чернилами и губной помадой, – и подробно запечатлела лагерную жизнь, причем некоторые рисунки сумела спасти и сохранить (см. илл. 23 на вкладке).
В июле 1940 года Маргарита вышла на свободу, но у нее не было никаких документов. С помощью чешских священников-протестантов она обзавелась чешским паспортом и выехала в Лиссабон, где сумела получить американскую визу. Маргарита обладала жестким характером и находчивостью; хотя я думаю, что ее брат, Эрвин, наверняка помогал из Соединенных Штатов. Совершенно случайно в одном из баров на набережной Лиссабона она познакомилось с капитаном транспортного судна «Мело», принадлежавшего компании Cork, и уговорила его взять ее на борт. В марте 1941 года она, единственный пассажир, с тридцатью семью членами экипажа отправилась в Балтимор.