В старом кафе «У Шиндлеров» такое было просто немыслимо. Пальто принимал расторопный метрдотель, и только после этого гостя провожали к удобной банкетке. Ассортимент сухого печенья в Lyons был куда хуже: «каменные кексы», экльские слойки и сконы. Никаких сливок, штруделей и хорошего кофе не было и в помине. Подозреваю, что Эдит почти не делала скидок на трудности военного времени и они с Гуго планировали открыть заведение действительно высокого класса.
С сентября 1939 года война успела изменить все. Британия выработала собственную политику и процедуры по отношению к «иностранцам из недружественной страны», и гражданство оказалось важнее еврейского происхождения или политических симпатий. 6 ноября 1939 года Гуго и Эдит вызвали на собеседование в трибунал по делам иностранцев. Никаких записей не сохранилось, но могу вообразить, как в приемной, ожидая вызова, они сидят в своей лучшей одежде: Гуго в элегантном черном костюме и белой рубашке, в которой он фотографировался на пляже в Дувре, и Эдит в черном пальто с каракулевым воротником.
Я не сомневалась, что они принесли с собой альбом с фотографиями кафе «У Шиндлеров», чтобы подтвердить свое доброе имя и намерение открыть кафе. Создание альбома Гуго поручил профессиональному фотографу, который снял само кафе, штаб-квартиру на Андреас-Гофер-штрассе и фабрику по производству варенья. Он наклеил снимки на толстые черные страницы альбома и контрастными белыми чернилами под каждым сделал пояснительные надписи на английском и немецком языках.
Туда же Гуго вклеил и свои драгоценные рекомендательные письма. Одно было от англичанина, который в 1937 году пробовал бренди С. Шиндлера; впечатление оказалось столь сильным, что этот житель лондонского района Бермондси признавался, что лучше он ничего никогда не пил, и спрашивал, продается ли этот бренди в Англии. Другое письмо было от австрийца, который год проработал в кондитерской у Гуго, а в тридцатые годы перебрался в Англию. Он ручался за порядочность Гуго, гарантировал, что его бизнес соответствует самым высоким стандартам, а его обращение со служащими «может служить примером для других».
Третье, еще более ценное письмо было от прославленной (но, увы, сейчас уже несуществующей) туристической компании Thomas Cook. Оно было написано 4 ноября 1939 года, за два дня до собеседования, подтверждало, что компания неоднократно рекомендовала кафе «У Шиндлеров» своим клиентам, и особенно подчеркивало, что Шиндлеры – хорошие работодатели.
Да, усилий было приложено немало, но я все-таки думаю, что члены трибунала не слишком заинтересовались бизнес-планами Гуго и Эдит. Собеседование было, скорее всего, чистой формальностью. У ста двадцати трибуналов и без того дел было по горло: они сумели заслушать все 73 800 «иностранцев из недружественной страны», проживавших в Британии. Трибунал больше интересовали причины переезда в Англию и политические пристрастия. Могу себе представить, как его члены сухо замечают, что кафе, где продается «вражеская еда», да еще и названная на немецкий манер, скорее всего, будет непопулярно в теперешней обстановке.
После собеседования трибунал классифицировал Гуго как «иностранца категории Б»: таких нельзя было интернировать, но на них распространялись некоторые ограничения, а вот Эдит была отнесена к «категории C», и ей предоставлялась полная свобода. Чтобы получить эту категорию, беженцы должны были представить характеристики и доказать, что они связали свою судьбу с Британией. Возможно, что на руку Эдит сыграли ее пол и более долгое пребывание в стране. Обоим удалось отвертеться от «категории А», оставленной для самых опасных людей, которые могли оказывать помощь врагу или подрывать обороноспособность Соединенного Королевства, а следовательно, подлежали немедленному интернированию.
В январе 1940 года Курт перешел в новую школу, и она понравилась ему больше, чем та, первая, в Кенте. Он стал учеником Хэрроу, одной из лучших английских частных школ для мальчиков, на северо-западе Лондона. Она была расположена по соседству, потому что вся семья – Гуго, Эдит и ее родители – жили теперь в доме № 96 по Хэрроу-стрит, в квартире, которую им предложили как беженцам, о чем сообщалось в газете Old Harrovian.
В Хэрроу Курту было гораздо лучше. На фотографиях широко улыбается довольный жизнью четырнадцатилетний юноша, одетый то в школьную форму Хэрроу, цилиндр и фрак, и с мамой под руку, то в белую форму для крикета, то на пикнике с родителями, бабушкой и дедушкой Ротами. Судя по этим снимкам, еврейский мальчик, родившийся в Тироле и говоривший по-немецки, сделался примерным учеником английской частной школы, хотя правила крикета так и остались для него китайской грамотой. Авторы маленькой синей брошюры наверняка были бы довольны.
Эдит была очень чувствительна к вопросам статуса, ведь в те времена государство не обеспечивало всем бесплатного среднего образования. Она выбрала Хэрроу не только из-за удобного расположения, но и, без сомнения, из-за тех связей, которые, как она думала, Курт мог там приобрести. Курт руководствовался тем же самым принципом, когда потом выбирал школы для сестры Софии и меня. В престижной школе Курт пробыл недолго. Он проучился в Хэрроу один семестр, а потом Эдит забрала его оттуда.
42. Эдит с Куртом, одетым в форму школы Хэрроу, 1940 г.
Курт утверждал, что столь быстрое прощание было вызвано страхом Эдит, что школу могут бомбить. Он был ее драгоценным, единственным ребенком, поэтому до определенной степени это похоже на правду; действительно, школа располагалась на возвышенности и поэтому была уязвима. Примечательно, когда именно это произошло. Шла «странная война», нацисты еще не начали свой блицкриг на запад, а британцы лишь через несколько месяцев узнали, что такое бомбардировка с воздуха. К марту 1940 года многие дети и матери, эвакуированные из Лондона в 1939 году, уже успели вернуться домой.
Архивист Хэрроу сказал мне, что не сохранилось никаких документов, объясняющих, почему Курт не остался в школе. Из писем, которые Эдит писала своему дяде Отто в Прагу, я знаю, что им с Гуго не хватало денег. Значит, они просто-напросто не «потянули» обучение. А раз деньги были фактором, и уж тем более решающим, Эдит вполне могла скрыть это от Курта. Так или иначе, произошло то, что произошло. Глядя на даты учебы в Хэрроу, я впервые поняла, что школьное образование отца, которое он урывками получал в двух странах, закончилось, когда ему было всего четырнадцать лет, то есть совсем в ранней юности.
Курт потом вспоминал, что начал практически обучаться сельскому хозяйству. Я думаю, что на самом деле речь шла об изнурительной работе на какой-то ферме, полученной через еврейский беженский комитет. Отец ничему не научился, только на всю жизнь люто возненавидел физический труд. Зато там его не доставали бомбы, которые начали падать на Лондон.
В июле 1940 года в Британии разразился затяжной кризис; Франция уже пала, начался длительный этап бомбардировок и воздушных боев, с которых началась битва за Англию, а затем и блиц. Боязнь вторжения и опасения за безопасность в стране становились все сильнее, Министерства обороны и внутренних дел никак не могли договориться, как быть с «иностранцами из недружественной страны». Никто не горел желанием повторять полномасштабное интернирование, которое практиковали в Первую мировую войну; зато были сильные подозрения насчет «пятой колонны» из немцев и австрийцев, оказавшихся в Англии, которые с охотой помогали бы возможным завоевателям.
Как-то ранним утром в дверь постучали. Третий раз в жизни Гуго попал под арест. Эдит быстро собрала ему сумку с вещами. Это было, конечно, очень страшно, тем более что ей не сказали, куда его забирают. Гуго посадили на поезд в Ливерпуль, и, только оказавшись в тамошнем порту, он понял, что его везут на остров Мэн.
Это была участь многих, кто оказался в его положении, и по прибытии в Порт-Дуглас процедура неизменно повторялась: мужчин выстраивали колонной и вели к гостевым домикам, расположенным на самом берегу. На фотографиях, которые я видела, у них взволнованный и неуверенный вид, они несут небольшие чемоданы и идут под конвоем солдат. Для этого и были реквизированы прибрежные гостевые домики. В тюрьму их переделали, огородив высоким забором из колючей проволоки и отделив от моря.
Думаю, тогда Гуго почувствовал себя совсем беззащитным. Он и так был лицом без гражданства, а теперь сделался еще и врагом государства, в котором искал убежища. Немного легче было оттого, что он оказался среди активных людей, лучших представителей европейского еврейства, заброшенных судьбой на этот небольшой остров. Но, по очень недальновидному решению правительства, все арестованные известные фашисты и люди, сочувствовавшие нацистам, были интернированы сюда же и размещены неподалеку.
Сначала не было никаких новостей, поэтому скука и страх за то, что, скорее всего, происходило на континенте, овладели почти всеми. Мне точно неизвестно, что именно на острове Мэн делал Гуго, но я почти уверена, что он помогал в работе кафе, организованного на австрийский манер. Возможно, Гуго делился рецептом яблочного штруделя со своими тосковавшими по родине интернированными земляками, когда рассказывал о кафе, которого его лишили.
В лагере не было распределения продуктов по карточкам, поэтому в кафе питание было хорошее: ведь готовили из местных продуктов, ассортимент которых был богаче, чем на континенте. И действительно, сытой жизни в лагере завидовало местное население, особенно после того, как о ней рассказали газеты. Репортер Daily Mail язвил, что в лагере не скучают: заключенные играют в гольф, купаются в море, смотрят кинофильмы.
Интернированным Гуго пробыл всего несколько недель. К сентябрю 1940 года вторжения бояться стали меньше, королевские ВВС научились контролировать воздушное пространство, а люфтваффе начало бомбить большие города. Наверное, до английских властей наконец-то дошло, что еврей на шестом десятке, бывший владелец кафе, ничем д