ля них не опасен. Гуго выпустили 12 сентября 1940 года. От отца я никогда не слышала, чтобы Гуго жаловался. Я думаю, что, как и большинство беженцев, он смирился с тем, что власти просто-напросто перестарались. Забавно, однако, что остров Мэн, с которого его освободили, бомбили сравнительно редко, а вот в столицу он вернулся в самый разгар блица.
В пригородном районе Северного Лондона моему двоюродному деду Эриху интернирования удалось избежать. Однако его неважное здоровье принесло свои последствия. В 1941 году он скончался от сердечного приступа, хотя Грета приписывала его смерть более поэтической причине: тоске по своему дому и родному Тиролю, который он очень любил.
На похороны Эриха собрались все Шиндлеры, и из беседы Петера с Гретой Гофрайтер, состоявшейся в 2011 году, я с удивлением узнала, что там он впервые увидел Гуго, прибывшего в Англию еще в мае 1939 года. Из-за чего случился этот разрыв в отношениях братьев? Девяносточетырехлетняя Герти Майер, подруга Греты, проживавшая в Инсбруке, в 2019 году говорила мне, что они перестали общаться, но не знала почему.
Насколько я поняла, изучая документы, причин было две, и притом взаимосвязанных: споры из-за денег и споры о Софии, Марте и Зигфриде, которые оказались в австрийской западне. Возможно, Гуго винил Эриха в том, что он оставил там мать, сестру и зятя. Это было несправедливо: ведь сам Гуго пять месяцев назад поступил точно так же.
Сомневаюсь, изменилось бы что-нибудь, останься Эрих дома. Визы выдавались в индивидуальном порядке, и нередко случалось, что одним членам семьи их выдавали, а другим отказывали; и даже если Эрих подумывал о том, чтобы остаться, София, скорее всего, настояла бы на его отъезде. Значит, мотив для разрыва остается один – денежный. Если Гуго что-то зарабатывал (или, возможно, сумел перевести деньги на Эдит перед отъездом из Австрии), а Эдит хвасталась этим перед знакомыми, досада возникла не на пустом месте.
Грета – настолько моложе Эриха, что у нее была впереди еще вся жизнь, – повторно вышла замуж почти сразу же после смерти Эриха, взяла английскую фамилию своего мужа, Трей, и, можно сказать, отряхнулась от всего связанного с Австрией. Так же поступил ее сын, Петер. Как только двоюродному брату Курта сравнялось шестнадцать лет, его отправили работать клерком.
Курт пошел другим путем. С помощью заочных курсов Питмана он сумел сдать выпускные экзамены и в 1942 году получил аттестат о среднем образовании. Несмотря на все свои перемещения в те годы, знаний отцу хватило, чтобы в октябре 1942 года поступить в оксфордский колледж Иисуса, где он начал изучать химию. Наверное, особенно обрадовалась Эдит, ведь Оксфорд и Кембридж были и остаются для британцев показателем высокого социального статуса. Правда, как следует разобравшись, я поняла, что Курт проучился в Оксфорде всего год и в 1943 году был отчислен без получения степени. Почему, я точно не знаю.
В различных документах, которые завалялись среди бумаг Курта после его смерти, я прочитала, что Курт объяснял свое отчисление тем, что он был против «привлечения к военным работам». Оксфордский архивист, к которому я обратилась за помощью, подтвердил, что такие секретные работы оксфордские химики действительно вели, только вряд ли в них участвовал бы первокурсник; хотя, конечно, большинство беженцев рвались помочь Британии в ее борьбе против нацизма: они прекрасно понимали, что их ждало бы в случае победы Германии.
Однажды я поднажала, и Курт признался мне, что просто не справился с учебной программой. Вот это наиболее вероятно. Ему было всего восемнадцать лет, и несистематическое школьное образование не дало получить диплом. Потом, во взрослой жизни, это не помешало Курту хвалиться, как он «ходил в Хэрроу» и «веселился в Оксфорде», умалчивая о том, что и там и там он долго не задержался. Наверное, и университетскими дипломами дочерей он гордился потому, что очень стеснялся такой правды о себе. Они-то сделали то, чего не смог он.
В июне 1943 года восемнадцатилетний Курт стал призывником. Многие молодые еврейские беженцы его возраста горели желанием помочь союзникам сокрушить немцев. Для этого они, как правило, вступали в Пионерский корпус; в начале войны это было единственное подразделение, принимавшее в свои ряды «иностранцев из недружественных стран». К концу войны в него вступил каждый седьмой еврейский беженец, но только не Курт.
Родители же его, насколько я могу судить, после эпизода с островом Мэн тихо и спокойно переживали войну, обходясь весьма скромными средствами, и внимательно следили за тем, что происходило в Европе. Гуго работал, насколько позволяли ограничения военного времени и содержание маленькой синей брошюры. Потом я узнала, что он был в Лондоне помощником пекаря и кондитера. Представляю себе, как стоически мой дедушка принял этот удар судьбы и как переживала бабушка из-за такого обрушения социального статуса.
43. Фабрика по производству варенья до бомбардировки. На переднем плане у машины стоит Гуго
44. Фабрика после прямого попадания
Иногда до них доходили новости из Инсбрука. 20 декабря 1943 года, скорее всего, со смешанными чувствами Курт прочел в Oxford Mail о дневных воздушных бомбардировках города. Гуго вклеил вырезку из газеты в фотоальбом, подготовленный им для рекламы кафе. Они, наверное, думали, что такому же риску подвергалась их фабрика по производству варенья, расположенная неподалеку от крупного транспортного объекта – железнодорожной станции. И в самом деле, она пострадала от прямого попадания. Возможно, они не знали, что такая же участь постигла и кафе, и дом на Андреас-Гофер-штрассе. Уцелела лишь вилла, расположенная чуть поодаль от центра Инсбрука и все еще занятая гауляйтером.
Но мало того, что здание кафе превратилось в груды битых кирпичей. Его репутация при новом владельце-нацисте сильно пошатнулась.
18Заливные угри
Инсбрук, Австрия, 2019 год
Я опять в земельном архиве: просматриваю папки, связанные с кафе. Хочу разузнать, что с ним происходило в военные годы, после арианизации под контролем приятеля гауляйтера Гофера, Франца Гебля.
Рассматривая архивную фотографию (см. с. 395), я замечаю, что для привлечения новых посетителей – нацистских офицеров – Гебль изменил предназначение первого этажа, где при Гуго продавали шоколад и засахаренные фрукты. При кафе «У Гебля» есть теперь бар «У Гебля». Он открывается 24 декабря 1938 года, в том же месяце, когда бывший владелец кафе прибывает в Англию в статусе беженца.
Множество еврейских компаний и предприятий было насильственно ликвидировано в 1938 году, но Гебль, заполучивший кафе, хотя бы разбирается в сфере гостеприимства и умело управляет одним из лучших заведений Инсбрука. В автобиографии, собственноручно написанной Геблем в 1942 году, он, несколько преувеличивая, рассказывает, с каким рвением «в буквальном смысле слова трудился день и ночь, так как на кафе висел огромный долг и, чтобы погасить его, важен был каждый грош».
Гебль, стремясь подчеркнуть свою рабскую преданность нацистскому режиму, описывает себя разносторонним человеком: он не только управляет кафе, но и часто оказывает услуги SS и даже много раз просил отправить его на фронт. Но по мере чтения архивных документов передо мной начинает вырисовываться нечто куда более интригующее.
К 1942 году в Берлине начинают циркулировать слухи, что кафе «У Гебля» активно действует на черном рынке. Назначается антикоррупционная комиссия, и она подтверждает, что кафе действительно подторговывает товарами, распределяемыми по карточкам, и вообще всяческим дефицитом. Под личиной истинного нациста Гебль незаконно снабжает своих измотанных войной посетителей. Гебля берут под арест за вымогательство и незаконную торговлю. Во время войны это очень серьезные обвинения.
Я, юрист, люблю ясность. Поэтому и начала изучение дела против Гебля с того, что сопоставила надежность его утверждений о готовности пожертвовать своей жизнью на фронте и то, что я узнала о его делах, через которые проявлялся его характер.
Да, он всячески старался отождествить себя с нацистским режимом, но мало что подтверждало, что он был готов отдать за него жизнь. Служа в транспортном подразделении, Гебль побывал во многих местах захваченной нацистами Европы, в том числе и весьма мрачных – Кракове, Берлине, Ораниенбурге, Бухенвальде и Голландии, – но занимался в основном перегонкой автомобилей. А значит, Гебль не только помогал Гитлеру вести войну, но и имел огромные возможности доставлять дефицитный товар из тех районов, где распределение было пока менее строгим, чем в Инсбруке.
Так как Гебль все время был в разъездах, в кафе заправляла его жена, Берта. Почти половину его работников призвали на военную службу, а у Геблей был маленький ребенок, требовавший заботы, поэтому сама Берта страшно уставала. Сославшись на свое сложное положение, Гебль обратился к властям гау с просьбой закрыть половину кафе, но, по его словам, получил отказ. Думаю, причина была та, что кафе считалось в Инсбруке местом, весьма важным для подъема морального духа.
В автобиографии Гебль утверждал, что был вынужден нанимать в кафе «иностранных работников», правда считая это крайне нежелательным. Он описывал, как посетители постоянно спрашивали у него что-нибудь такое, чего он уже не мог достать в Инсбруке. Они якобы говорили Геблю, что все то же самое можно найти и в других местах, и в то же время начали жаловаться на качество того, что продавалось в кафе. Гебль рисовал себя человеком, обязанным выполнять требования таких клиентов. Как он выразился, «это создало мне репутацию нациста и породило сомнения в способности к ведению дел».
Если верить Геблю, многие из тех, кто работал в одной с ним сфере, считали чудом, что он вел свой бизнес на таком высоком уровне, успевая при этом исполнять обязанности офицера SS; а чудо, по его словам, стало возможным только потому, что все силы и время он посвящал кафе, совершенно забросив семью.