на сложилось ощущение, что он больше не может представлять своего клиента.
Когда все-таки просочилась новость, что дела Гебля очень и очень неважны, объявились два потенциальных покупателя. Один, владелец гостиницы из Южного Тироля, предложил 600 000 рейхсмарок, то есть значительно больше, чем пять лет тому назад заплатил Шиндлерам сам Гебль, пусть и в рамках арианизации. Я допустила, что эта более крупная сумма была ближе к истинной стоимости, и возможно, что тогда мой дедушка этого еще не знал.
Судьба Гебля решилась в Зальцбурге, в мае 1943 года. Судья наконец вынес семидесятистраничное заключение. Он отметил, что это было трудно, так как пришлось тщательно все взвешивать. Он признавал, что Гебль злоупотребил своим положением в SS, использовал военный транспорт и служебное положение для сокрытия своей истинной деятельности. Был ли он на самом деле «врагом народа», который нагло пользовался исключительными обстоятельствами военного времени, например покупал товар за рубежом и ввозил его в рейх без необходимых документов?
Судья ответил: нет. По его мнению, благодаря несомненным коммерческим способностям и здоровым амбициям Гебль успешно управлял «еврейским кафе “У Шиндлеров”», которое часто посещали не только высшие чины нацистской партии, но и все иностранцы, приезжавшие в Инсбрук; и наконец, в нем бывали раненые солдаты, находившиеся здесь на излечении. Судья нашел вполне естественным, что Гебль думал о том, чтобы предложить своим посетителям что-нибудь особенное, пусть даже во время войны.
Этим он и объяснил, почему Гебль делал свои покупки за границей: надо было просто вспомнить, что все эти товары имелись в оккупированной нацистами Европе и что население Голландии, протекторат Богемии и Моравии, то есть нацистская Чехословакия, снабжались лучше, чем Тироль.
По мнению судьи, суд ни в коем случае не мог одобрить поведение Гебля – и он заслуживал сурового наказания за нарушение правил экономики военного времени, – но все же он действовал не настолько предосудительно, чтобы «здоровое народное чувство» требовало заклеймить его «врагом народа». Гебль буквально ускользнул от смертного приговора.
Я обнаружила, что «еврейское кафе “У Шиндлеров”» считалось местом встречи нацистов самого крупного калибра. Несмотря на смену названия, на нового владельца и вынужденный отъезд Шиндлеров из страны, в памяти судьи кафе оставалось чем-то совсем особенным, таким, что стоило сохранить, прибежищем для тех, кто в нем нуждался. А самое главное, его репутация и несомненная польза спасли Геблю жизнь.
Вместо того чтобы дать работу расстрельной команде, судья дал Геблю пятнадцать лет и штраф в размере 123 000 рейхсмарок; Берта получила четыре года и штраф в размере 11 200 рейхсмарок. Если эту сумму они выплатить не могли, срок заключения, соответственно, удлинялся. Мосна тоже пострадал – отсидел в тюрьме семь месяцев и заплатил штраф 500 рейхсмарок. Кроме того, Гебля выгнали из SS и на десять лет лишили права ношения наград. Государству также досталось внушительное количество контрабанды. Не могу не отметить, что в ее списке фигурировала лишь одна банка заливных угрей. Они, видимо, были ходким товаром.
45. Захваченные нацистами товары, которыми Гебль торговал на черном рынке, стали вещественными доказательствами его противозаконной деятельности
Гебль избежал смертной казни, но приговоры, казалось, положили конец самому кафе: его владелец, жена владельца и их главный кондитер оказались за решеткой. Гебль использовал все возможные рычаги, чтобы сократить срок себе и жене. 13 сентября 1943 года он с торжеством написал своему юристу, Манну, что, воспользовавшись короткой отсрочкой исполнения приговора, он побывал в штаб-квартире у самого рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Гебль подчеркнул, что Гиммлер «лично пожелал» видеть Берту во главе кафе. А для этого ей следовало дать год условно и немедленно разрешить вернуться к работе.
Меня крайне удивило, что Генрих Гиммлер, глава SS (чей «кодекс чести» преступил Гебль) и один из самых крупных нацистских деятелей всего рейха, озаботился судьбой Гебля и управлением какого-то провинциального кафе. Судя по его дневниковым записям августа 1943 года, он был занят разработкой новой нацистской политики истребления. 6 октября он присутствовал на конференции высшего руководства рейха в городе Позен. Гофер тоже участвовал в ее работе. В своем выступлении он риторически вопросил: «Что нам делать с женщинами и детьми? – И сам же ответил: – И даже здесь я склоняюсь к простому и ясному решению. Я не нахожу оправданий уничтожению – прямым текстом: убивать их или делать так, чтобы их убивали, – но не могу и допустить, что их дети, когда вырастут, отомстят нашим детям и внукам. Необходимо принять трудное решение и стереть этих людей с лица земли».
Мне интересно: в перерывах между речами об истреблении женщин и детей обсуждали ли Гофер с Гиммлером по-дружески ситуацию с кафе и трудное положение, в котором оказался Гебль? Конечно, и сам Гебль многое для себя сделал. Его пятнадцать лет уменьшились до семи, и наказание смягчили, отправив его на фронт; перед этим он получил недельный отпуск для свидания с женой. Гебль сообщал, что Гиммлер поговорит о кафе прямо с Гофером, когда тот в следующий раз приедет в Инсбрук; он также выразил надежду, что его фронтовая служба закончится к Рождеству 1943 года и тогда он вернется в Инсбрук.
Во время «отпуска» он попросил своего юриста начать выкуп активов, отобранных государством, и забеспокоился, кто окажется владельцем кафе; его явно волновало, как Гиммлер прикажет Гоферу им распорядиться. Одновременно Гебль дал юристу указание ни с кем и нигде не говорить о кафе, если на фронте с ним что-то случится: «Нам приходится сражаться в одиночку, но надеюсь, что мы победим, как и раньше».
Гебль носился с планами оставить кафе детям, но, как он признался юристу, многое зависело от Гофера. 16 сентября 1943 года Гебль обратился в мюнхенский суд с просьбой о возврате ему некоторых предметов, которые он считал необходимыми для нормальной работы кафе, в том числе граммофонных пластинок, пианино и трех радиоприемников, – все они были приобретены на черном рынке. Значит, музыке в кафе «У Гебля» все еще отводили важное место.
В следующем месяце, перед тем как отбыть на фронт, Гебль отписал половину дома на жену, а четверть – на двух несовершеннолетних сыновей, Петера и Дитера. Он сумел выстоять, и теперь нужно было думать, как жить дальше.
Гебль благополучно вернулся с фронта и продолжил управлять кафе до тех пор, пока в самом конце войны его не «закрыли» бомбардировки союзников.
Уоппинг, Лондон, 2020 год
Передо мной две художественные открытки, которые Гуго вклеил в фотоальбом о своем кафе. Они были отправлены всего за несколько месяцев до войны. Первая, от 8 февраля 1939 года, изображает южнотирольских охотников в кожаных штанах и шляпах с перьями и была отправлена из Италии. Я думаю, что по замыслу отправителя она должна была напомнить Гуго, как хорошо ему там было.
В Лондон ее послал один из бывших сотрудников кафе «У Шиндлеров» по имени Адольф Вермер. Адольф пишет: до сих пор горюет из-за того, что такого хорошего хозяина у него уже не будет. Я читаю список фамилий на плакате, сделанном сотрудниками Шиндлеров к 50-летию фирмы, но не нахожу его там; значит, он поступил на работу позже.
Через три недели, 24 февраля, Адольф пишет снова, теперь на открытке с ночным видом Рейна. Он в Германии, в Кельне, и, очевидно, выполняет там какое-то поручение Гуго. Из текста открытки понятно, что он приехал получить деньги, которые Гуго давал кому-то взаймы. Адольф называет город «обителью ужасов», видимо реагируя на то, что увидел на улицах Кельна, в самом сердце нацистского государства.
Осмелюсь сказать, что в 1939 году Гуго нужны были эти деньги, хотя и не уверена, что он их получил. Укрывшись в Лондоне, Эдит и Гуго обменяли свой статус крупной рыбы в маленьком пруду Инсбрука на скромное пособие беженцев и жизнь в периферийном пригородном районе большого зарубежного города.
Я знаю, что лондонский клон кафе «У Шиндлеров» так и остался лишь в планах. У Эдит и Гуго нет необходимого капитала и связей, чтобы начать свое дело, да и военное время не самое подходящее для такого рода начинаний. Самое главное сейчас жить тихо и скромно; выживать, а не процветать.
Я не думаю, чтобы Гуго знал о том, как Гебль еле спасся от смертной казни, но интересно, как отреагировал бы он, если бы узнал о вмешательстве Гиммлера. Гордился ли – хотя бы чуть-чуть – тем, что его кафе оказалось столь важным для Инсбрука и нацистского режима, что вопрос его выживания решал лично рейхсфюрер?
19Возвращено отправителю
Инсбрук, Австрия, 21 сентября 1941 года
Эгон Дубски пока еще находится под надежной защитой санатория в Галле, под Инсбруком. В этот день доктор Эгон Брожек, назначенный доверительным собственником активов Эгона, пишет письмо юристу Луизы Дубски.
Брожек желает знать, готовы ли Эгон с Луизой продать магазин Дубски и винокуренное производство по адресу Хайлиггайстштрассе, дома 2 и 2А. Виноторговец по имени Франц Гутман, проживающий на этой же улице, уже некоторое время желает их приобрести, и доктор Брожек хотел бы сейчас прояснить этот вопрос.
Брожек подчеркивает, что категорически не признает права Луизы на эту собственность; тем не менее Гутман хотел бы заручиться ее согласием. В конце письма он заявляет, что если она не соглашается продать за 160 000 рейхсмарок все, включая инвентарь, то он примет меры к принудительной сделке, и в этом его поддерживает комиссар по арианизации Герман Дукснойер.
В следующем месяце Дукснойер, Брожек, Гутман и один гестаповец наносят визит в квартиру Луизы над магазином в доме на Хайлиггайстштрассе, где она живет со свекром, Леопольдом. Луиза решительно отказывает в продаже Гутману, чем вызывает ярость комиссара Дукснойера, который разражается угрозами: «Мы и без подписи все продадим… Фрау Дубски, если вы поможете, то мы оставим вашего мужа долечиваться в Галле, ну а если нет, то сегодня же отправляем его в Польшу».