А мне это странно потому, что в последний период своего существования Райхенау оказался перевалочным пунктом для 139 именитых заключенных. В апреле 1945 года несколько человек (в том числе и Гофер) напели Гитлеру в уши, что Тироль можно удержать, подобно горной крепости, и продолжить борьбу уже оттуда, и поэтому особо ценных заключенных из семнадцати стран рассадили по автобусам и отправили в Инсбрук. Наверное, из них планировали сделать заложников, из-за которых можно было бы поторговаться на переговорах с союзниками.
Среди них были последний до аншлюса канцлер Австрии Курт фон Шушниг с женой Верой, бывший премьер-министр Франции (а потом и президент) Леон Блюм с женой Жанной, принц Ксавье Бурбон-Пармский и человек десять из семьи Клауса Шенка, графа фон Штауфенберга, чей портфель, начиненный взрывчаткой, 20 июля 1944 года чуть не отправил Гитлера к праотцам. Эти последние были арестованы согласно нацистскому принципу коллективной семейной ответственности. Оказались в лагере и тринадцать британских военнослужащих.
46. Марта Зальцер
Поэтому всех этих VIP-персон перевели в Южный Тироль, в гостиницу, откуда – после нескольких тревожных дней в мае 1945 года, когда было совершенно неизвестно, что их ждет: расстрел перепуганными, нервными охранниками или освобождение, – их в конце концов передали американцам.
Куцый памятник с уклончивой надписью, установленный в Райхенау, приводит меня в бешенство. Я пристаю к историкам Инсбрука, можно ли как-то его улучшить. Все соглашаются, что он ни о чем не говорит, но, кажется, никто и не думает, как сделать его более выразительным. Это никого не волнует. От меня как будто отмахиваются.
Ладно, пусть о Райхенау почти совсем не помнят, но я решительно против того, чтобы Эгон, Марта, Зигфрид и София затерялись где-то в анналах истории. Я знаю, что мне нужно придумать, как спасти их от исчезновения.
Но больше всего я думаю о тех письмах, которыми в 1939 году София и Марта отважно обменивались с Куртом, своим внуком и племянником; эмоциональная связь соединяла поколения, и границы ей не мешали. Я представляю, как боялся и волновался Курт, когда отправлял им письма, но не получал ответов. Мне интересно, как Курт, которому в 1946 году исполнился 21 год, отнесся к сообщению Эрвина о том, что его добрейшие бабушка и тетка были убиты.
Я теперь понимаю, почему Курт держал на прикроватном столике фотографию Софии, читающей книгу на скамейке в Игльсе, и почему в его голосе слышалась печаль, когда он объяснял, кто это такая, – и при этом ни слова не говорил о том, что с ней произошло. Чувствовал ли он себя ответственным? Определила ли их смерть его отношение к правде и сформировала ли характер: ему стало совершенно до лампочки, говорил он нам правду или врал?
Дома, в Лондоне, я снова возвращаюсь к семейным фотографиям, которые дал мне Том Зальцер. Среди них есть парадный портрет семи членов семьи, сделанный до Первой мировой войны. Есть и более поздний снимок Марты средних лет: на ее губах играет тонкая улыбка, она смотрит прямо в камеру – а вот теперь и на меня. На ней черное бархатное платье простого покроя, в руках – нечто вроде муфты из темного меха. Стиль очень сдержанный, совсем не такой, как у расшитого бисером платья сложного кроя, в котором она запечатлена на более раннем портрете. Я представляю себе, как тщательно она выбирала материал из запасов Зигфрида и как заказывала это платье местной портнихе.
Можете ли вы через старые снимки установить связь с теми, кого никогда в жизни не видели? Я вот точно могу. На этом портрете у Марты добрые, задумчивые глаза. Он стоит на моем рабочем столе в Лондоне, и когда я сгибаюсь под тяжестью какого-то особенно трудного дела, то смотрю на него.
И Марта как будто приглашает меня рассказать ее историю.
20Гость гауляйтера
Небо над Инсбруком, 25 февраля 1945 года
Сегодня вечером после двух неудачных попыток самолет союзников через перевал Бреннер доставляет трех человек из Италии в горы над Инсбруком. Это была удивительная троица. Один – еврей из Германии, другой – еврей из Голландии, а третий, контакты которого определяли успех всей миссии, – дезертир из австрийской армии. Если их раскроют, то расстреляют как шпионов.
Самолет приближается к нужному месту, они, с рюкзаками, прыгают с парашютами и приземляются на самом краю ледника, на высоте 2913 метров. Они падают в глубокий, мягкий снег. Самолет проходит над ними еще раз и сбрасывает груз: все необходимое для лыжников, радиостанцию, переносной генератор, аккумуляторы, машину «Эврика» для радиолокационной станции малого радиуса действия и телефон «S». Этот последний представляет собой радиотелефон, специально разработанный для разведчиков, действовавших за линией фронта, чтобы они могли связываться с самолетом и согласовывать место посадки. С собой у них еще еда, табак, карты, презервативы, пистолеты, а также немалая сумма наличными и золотом – 3100 американских долларов.
Троица находит все сброшенное, за исключением контейнера с двумя парами лыж. Однако в темноте им не сразу понятно, где они. Кое-что они прячут, чтобы было легче идти. Австриец встает на единственную пару лыж, немцу и голландцу приходится спускаться на своих двоих, а иногда и ползти вниз по склону, заснеженному чуть ли не им по плечи. Спуск изнурительный, но в конце его их ждет вожделенный отдых в горном приюте Amberger Hut. В это время года он закрыт, но они взламывают дверь. Здесь они отдыхают несколько дней, а потом возвращаются откапывать оборудование и вещи.
После этого все трое спускаются ниже, в деревню Грис, где выдают себя за потерявшихся немецких солдат. У одного из деревенских они берут сани и доезжают до Ленгенфельда. Переночевав там, на грузовике и поезде они добираются до Инсбрука и, наконец, до своей базы – деревни Оберперфусс. Здесь родился австриец-дезертир, здесь же живут его невеста и ее мать, и от их умения держать язык за зубами будут теперь зависеть вопросы жизни и смерти.
Зачем они здесь? По сути, для сбора разведданных, необходимых, чтобы приблизить конец войны – или хотя бы предотвратить ее никому не нужное продолжение. Бои полыхают уже в Италии, а нацистский рейх окружен со всех сторон, и через Инсбрук, расположенный как раз между ними, льется поток солдат, сырья и вооружения. Если на этом важнейшем маршруте союзники хорошо наладят разведку, а потом и перекроют его, то на немцев можно будет надавить очень сильно.
Союзники весьма интересуются и еще кое-чем. В районе Инсбрука находится наполовину скрытый под землей самолетный завод, выпускающий «Мессершмитты» Me-262, первые в мире реактивные истребители-бомбардировщики. Эти самолеты, совсем недавно принятые на вооружение, Гитлер называет «чудо-оружием», когда похваляется в своем кругу, что еще может выиграть войну.
Более того, союзники уже видели чертежи и планы строительства Тирольского укрепрайона, спроектированного в виде огромного ромба, читали бодрые доклады, что Гитлер сделает Тироль последним неприступным бастионом. Такое развитие событий не может не беспокоить, потому что Третий рейх, очевидно, готов сражаться до последнего человека. Эту идею рьяно претворяет в жизнь гауляйтер Гофер. Выселив всех евреев из своего гау – Шиндлеры, Дубски и многие другие успели эмигрировать, отправлены в лагеря или погибли, – он теперь возомнил, что судьба фюрера в его руках и он, Гофер, может его спасти.
А на всякий пожарный случай гауляйтер прорыл из виллы Шиндлеров подземный ход. Вдруг пригодится…
Все, что я обнаружила после смерти отца, говорило о том, что в годы нацизма Франц Гофер был истинным проклятием моей семьи – начиная с захвата дома до принуждения продажи кафе своему другу Геблю, лишения Эгона Дубски бизнеса и в конечном счете убийства последнего. Губительное влияние гауляйтера Гофера разливалось вширь и вглубь по Западной Австрии. Его имя всплывало в сюжете любой семейной истории, которой я занималась.
Я заметила, как продуманно он согласовывал свои личные интересы с интересами нацистской партии, никогда не пачкая рук, но делая так, что о его личных интересах становилось известно. Вот почему его подчиненные часто говорили, что действуют по поручению Гофера или что они не могут сделать того или другого, иначе он разгневается. Мне показалось, что из Тироля и Форарльберга он сделал собственную вотчину, а фундаментом его безграничной власти стали отношения с фюрером, которые он тщательно выстраивал.
В 2016 году в примечании к статье о Гофере я в первый раз набрела на упоминание о том, что называлось «самой успешной разведывательной операцией всей Второй мировой войны». Только тогда до меня дошло, чем мой родной маленький провинциальный Инсбрук был так важен для обеих сторон на последнем этапе войны.
Стратегическое положение Инсбрука, одного из старейших перекрестков всей Европы, было решающим в сражении за Италию, но была еще и другая причина, теснее связанная с Гофером. В конце 1944 года он стал носиться с идеей создания в Тироле «Альпийского редута» (Alpenfestung) для Гитлера. Я подумала, что в определенной степени это льстило тщеславию гауляйтера – ведь так он мог принимать Гитлера с куда большим размахом, чем во время его периодических приездов в Инсбрук.
Записку со своей идеей Гофер направил в верха в ноябре 1944 года, но частный секретарь Гитлера, Мартин Борман, отложил ее представление фюреру, беспокоясь, что это попахивает пораженчеством. В то же время Йозеф Геббельс сполна оценил пропагандистский потенциал этой идеи и «слил» планы и чертежи союзникам, чтобы они думали, что строительство уже идет полным ходом.
Союзникам были очень нужны глаза и уши «в поле», и именно это заставило разработать своего рода шедевр разведки – операцию под названием «Гринап». Даже и сегодня о ней мало известно. Она отразилась в сюжете фильма Квентина Тарантино «Бесславные ублюдки», хотя и в очень искаженной, выдуманной форме. Потом я связалась с канадским кинорежиссером Мин Сук Ли, которая в 2012 году сняла документальный фильм об операции «Гринап» под названием «Подлинная история бесславных ублюдков» (The Real Inglourious Basterds). Она отправила мне ссылку на свой фильм и рассказала, что, хотя снимала в Инсбруке, ме