В 2019 году над старым магазином Дубски была вывеска с фамилией Лауда, и она была для меня не пустым звуком. Я встречала ее в отцовских бумагах: на красивой красно-черно-золотой этикетке клубничного ликера (Himbeergeist) она была напечатана черными косыми буквами поверх написанной белым фамилии «С. Шиндлер». Сами кусты изображены очень подробно, как в ботаническом справочнике: видна каждая прожилка на листьях, крошечные пушинки на стебельках, которые служат фоном для роскошных спелых ягод, соблазнительно нависающих над буквами.
Но мне было не совсем понятно, почему фамилия Лауда появилась на этикетках поверх моей родной фамилии. Курт вскользь, не вдаваясь в подробности, упоминал об этой семье. А может быть, я и в тот раз не слушала. Только оказавшись в земельном архиве Инсбрука, я собрала все воедино.
Семейство Лауда переехало в Инсбрук из Южного Тироля при нацистах, и гауляйтер Гофер настоял, чтобы именно им продали соседнее с магазином Дубски винокуренное производство семьи Германн, тоже расположенное на Леопольдштрассе. Германнов вынудили переехать в Вену, а в 1941 году отправили в гетто польского года Лодзь, откуда они уже не вернулись. Такая же участь вполне могла ожидать Гуго и Эриха.
После войны Луиза забрала у Франца Гутманна бизнес Дубски и заключила договор с семейством Лауда, сдав им в аренду производство на Хайлиггайстштрассе, откуда они могли вести и торговлю. Луиза сделала очень прагматичный ход, потому что не имела ни капитала, ни желания, ни умения заниматься винокуренным производством. В послевоенном мире экономии Лауда приспособили под себя этикетки с фамилией «Шиндлер», которые хранились в подвале Дубски.
При этом Луиза, как и при нацистах, продолжала жить в квартире над магазином. Она скончалась в 1964 году и после смерти Эгона уже не выходила замуж.
Дахау, лагерь для интернированных, Бавария, 1948 год
Франц Гофер, бывший гауляйтер, находится пока в заключении и ожидает своей участи в лагере Дахау, который теперь оказался в американской оккупационной зоне. Из Лондона Гуго Шиндлер с племянником Петером начинают дело о реституции против него и банка Sparkasse, рассчитывая вернуть себе виллу Шиндлеров с прилегающим садом. Гоферу предъявляют и более серьезные обвинения в военных преступлениях. Это и неудивительно, если вспомнить его огромное влияние в Западной Австрии и прямое подчинение Гитлеру.
Инсбрукский обвинитель выписал ордер на арест Гофера по обвинению в государственной измене и совершении военных преступлений и требует экстрадиции Гофера из Германии. Гоферу предъявляются обвинения в ответственности за убийства, совершенные в «хрустальную ночь», и высылку евреев из Тироля. Если их докажут, ему грозит наказание в диапазоне от десяти лет лишения свободы до смертной казни.
Американцы соглашаются экстрадировать Гофера в Австрию, но он намерен постоять за себя. В одном из своих заявлений Гофер утверждает, что невиновен и что австрийцы не могут его преследовать на том основании, что этого решили не делать американцы. Юридически это очень слабый аргумент; он явно хватается за соломинку. Только лишь начинает казаться, что Гофера все-таки экстрадируют, как он умудряется ускользнуть из рук своих преследователей.
22 октября 1948 года Гофер совершает побег. Это случается, когда его перевозят из Дахау в Мюнхен, на судебное заседание, и что произошло, не очень понятно. То ли он удачно воспользовался моментом, когда охранник зазевался, то ли старый товарищ-нацист помог ему выбраться из тюремной машины? Может быть, его побег организовало ЦРУ или MI-6: немало нацистов предложили свои услуги американцам на новой волне борьбы с общим врагом – коммунизмом. И ЦРУ, и MI-6 не горят желанием, чтобы подробности их деятельности всплыли в суде. Историк Питер Пиркер придерживается именно такого мнения, но загадка так и остается неразрешенной.
Не один только Гофер бежит из Дахау. При перевозке в лагерь Регенсбург Франц Гебль тоже сумел обмануть охранников. Земельный суд Инсбрука выдвинул против него обвинения в военных преступлениях, но в 1948 году процесс приостанавливается. Власти утверждают, что им неизвестно его местопребывание, а все попытки завладеть активами Гебля заканчиваются ничем. Они как будто не догадываются, что можно обратить взыскание на его жену и детей.
В 1949 году мюнхенский суд заочно приговаривает Гебля к десяти годам исправительно-трудового лагеря. Никто как будто бы не знает, где он, и поэтому своего срока он не отбывает, а пребывает где-то на свободе.
Рядовым участникам «хрустальной ночи» повезло меньше, чем тем, кто отдавал им приказы. Показания, данные в 1947 году, явно свидетельствуют против тех, кто в ноябре 1938 года избил Гуго Шиндлера. Йозеф Эбнер, Август Хёрагер и Ганс Редль получают сроки от четырнадцати месяцев до двух лет; у Эбнера и Хёрагера конфискуется имущество. Хохрайнер, который отдавал приказания и в ту же ночь участвовал еще в пяти нападениях, тоже получил два года тюрьмы с конфискацией. Никак не были наказаны два члена группы, которые находились в квартире Гуго, но не трогали его.
В Инсбруке Берта Гебль, жена Франца, заявляет, что осталась совсем без средств, с двумя маленькими мальчиками на руках, понятия не имеет, жив ли ее муж и вернется ли он когда-нибудь в Австрию. Как вспоминает Курт, Гуго регулярно посылает ей деньги, чтобы хоть как-то поддержать. Оставшийся без всего еврей материально поддерживает жену нациста.
Как я выяснила, процесс возврата кафе «У Шиндлеров» шел быстрее многих других дел по реституции. В 1949 году оно снова вернулось в собственность моей семьи. С виллой Гуго и Эдит и прилегавшим к ней участком, унаследованным Петером и его матерью Гретой, дело обстояло совсем по-другому.
Заявление от имени Гуго и Петера было сделано в январе 1947 года и представлено их юристом Штейнбрехером. Гуго тогда еще проживал в Лондоне и не мог приехать без гарантий возврата собственности. Дело оказалось более запутанным, чем ожидали Гуго и его юрист.
В Инсбрукском земельном архиве я разыскала заявление, поданное в суд в 1948 году, с описанием событий десятилетней давности. Документ был составлен на желтоватой бумаге, скреплен красивыми зелено-сине-пурпурными печатями в виде орлов, удостоверявшими уплату судебного сбора в сумму 48 шиллингов. Взгляд прямо ласкали название австрийской денежной единицы, имевшей хождение до 1938 года, и возвращение тирольского орла после утыканных свастиками кип документов, которые я успела просмотреть.
В документе Штейнбрехер объяснял, что представляет интересы Петера и Гуго в их иске против Франца Гофера, которого он весьма обтекаемо назвал «экс-гауляйтером Тироля и Форарльберга, местопребывание которого в настоящее время неизвестно», причем банк Sparkasse выступал вторым ответчиком.
Дело шло не только о возвращении виллы вместе с садом, но и о выплатах за пользование ими с даты заселения Гофера (15 июля 1938 года) до занятия их американскими оккупационными войсками (5 мая 1945 года), а также всех понесенных расходов. Штейнбрехер утверждал, что Sparkasse также несет свою долю ответственности, так как банк оказался недобросовестным приобретателем собственности, которую перепродал потом Гоферу.
Когда я прочла письменные доказательства, представленные Штейнбрехером и Гуго, то поняла, что из всех сложных послевоенных дел по реституции это было одним из самых легких; виллу и сад, конечно, нужно было вернуть законным владельцам как можно скорее. Перелистывая последние страницы в папке с делом, я с удивлением обнаружила объемистую пачку переписки, в том числе и обращение к защитнику, написанное лично Гофером 23 февраля 1948 года.
Как получилось, что человек, находившийся тогда в Дахау, всячески сопротивлявшийся экстрадиции в Австрию, сумел дать подробные указания своему назначенному судом юристу? Я, сама юрист, полностью согласна с тем, что все обвиняемые подлежат защите в уголовных делах. Однако Гофер получил разрешение и не упустил случая подать заявление в Инсбрукский суд в гражданском деле о реституции, не говоря уже о том, что продажа была вынужденной, под угрозой отправки Гуго в лагерь.
Гофер писал, что мысль о покупке виллы у Sparkasse появилась у него только в 1939 году, когда ей уже требовался ремонт. Он утверждал, что если бы с самого начала хотел купить виллу, то не стал бы заключать договор аренды. Я увидела в этом попытку закамуфлировать истинный смысл посредничества Sparkasse: Гофер категорически не желал вступать в прямую сделку с двумя евреями.
Далее Гофер утверждал, что, так как Гуго в Тироле уже не было, он своими действиями спасал его имущество. О собственной роли в высылке из Тироля Гуго и Эриха он умолчал. В качестве свидетелей он предлагал привлечь не только своих жену и мать, но и бывшего министра внутренних дел Фольке, который, впрочем, тоже скрывался от правосудия. Гофер яростно отрицал, что шантажировал Гуго и Эриха, заставляя продать их собственность. Он утверждал, что арест Гуго и захват его собственности произошли раньше, чем он прибыл в Тироль. Он допускал, что кто-то из нацистов мог дать его юристу Ульму указание приобрести дом для партии, но заверял, что не имеет к этому никакого отношения. Если ему хотелось купить виллу с участком, зачем тогда было заключать договор аренды со Sparkasse и входить в Министерство внутренних дел с ходатайством о соответствующем пособии? Он утверждал, что Sparkasse ссудил бы его деньгами на покупку, если бы он хотел совершить ее немедленно. И действительно, Гофер дерзнул заявить, что совершенно ничего не знал о переговорах между Sparkasse, Гуго и Эрихом.
Гофер заявлял, что делу о реституции недостает убедительности. Он не верил, что Ульм мог быть замешан в шантаже, и не считал, что ситуация вполне позволяла экспроприировать собственность. Он также утверждал, что Гуго не был против продажи, только за цену меньшую, чем предложил; и что Ульм конечно же не нарушал закона и шантажировал их только потому, что разницу в цене получил Sparkasse, а не лично он, – как бы там ни было, эти 20 000 марок нигде не нашли.