«Убийственный аргумент» Гофера был таков: он не верил, что Ульм запугивал Гуго отправкой в концентрационный лагерь, и это доказывается тем, что Гуго отказался от договора. Он заявил: «Как правило, люди не рискуют своей свободой и жизнью из-за относительно небольшой разницы в цене».
Указывая, что он произвел перестройку, добавив два этажа и заменив глухие стены, Гофер настаивал, что компенсация причитается ему. Он утверждал, что имел основания полагать, будто Гуго и Эрих получили за виллу всю сумму, – хотя и знал, что деньги поступят на замороженный счет. А чтобы подпустить еще одну шпильку, Гофер пожаловался, что шикарная снаружи вилла была очень неудобна для проживания и удобных комнат в ней было совсем мало. Он подтверждал, что документально не мог обосновать свою позицию, но советовал суду обращаться в Министерство финансов и налоговые органы Австрии.
Я открыла следующий документ в папке и обнаружила, что это возражение от Sparkasse. В нем отрицалось почти все, что написал Гофер. Банк утверждал, что выступал лишь подставным лицом в сделке, что с самого начала покупателем был Гофер, но он не хотел совершать сделку открыто; что Ульм сообщал ему, банку, что цена и условия продажи были уже согласованы и что Sparkasse не о чем волноваться.
Sparkasse сообщал, что был обязан подтвердить, что продаст виллу Гоферу в любое указанное последним время и за ту же сумму, за которую сам приобрел ее. До покупки Гофер уже пользовался виллой и платил аренду, добавляя проценты к сумме, потраченной Sparkasse на покупку.
Без всякой иронии Sparkasse называл себя «добросовестным хранителем активов своих клиентов» (а особенно мелких вкладчиков) и совершенно не разделял этики Третьего рейха, который стремился сделать банк средством осуществления своей власти. Sparkasse уверял, что делал для простых людей все, что мог, и уж тем более не мог игнорировать особое пожелание самого гауляйтера. В противном случае банк рисковал своим финансовым благополучием. Более того, местные бизнесмены, входившие в совет банка, переживали, что они лично могут пострадать.
Короче говоря, банк не выдержал давления со стороны гауляйтера, и в этой вынужденной сделке не было никакого коммерческого смысла. Sparkasse признавал, что цена покупки (которую он никак не контролировал) была, конечно, очень занижена, но зато «арендная плата» Гофера соответствовала суммам того времени. Банк не принял почти ни одно обвинение, выдвинутое Гуго против него, а утверждал, что, напротив, по реституционному законодательству только Гофер отвечал за возмещение ущерба.
На руку Гуго сыграло то, что в конце заявления указывалось, что сделка была совершена под давлением и с учетом обоснованных опасений наступления возможных последствий для банка, если бы он отказался. В заключение Sparkasse указывал на свою исключительно важную роль в послевоенном восстановлении Австрии. Любой платеж в данном случае стал бы губительным, и по одной только этой причине в просьбе, изложенной в заявлении, следует отказать. Гуго и Петер выиграли первый раунд тяжбы; но могу представить себе, как они разъярились, когда обнаружили, что Гофер основывался на нарушениях процедуры, а именно на том, что предложенные им свидетели не были опрошены. Ответ Гуго дышал иронией. Он указывал, что Гофер напрасно утверждал, будто он, тогда всемогущий, ничего не знал о махинациях, которые позволили ему приобрести виллу: Ульм никогда не осмелился бы на такое без ведома Гофера.
Гуго утверждал, что его правота доказывается тем, что Гофер купил дом примерно через год по той же заниженной цене, которую заплатил за него Sparkasse; и действительно, заявление Гофера, что он добросовестно приобрел виллу, было настолько смехотворным, что о нем не стоило даже говорить. Дело о реституции тянулось долго, и в конце концов семья получила виллу, а кафе и винокуренное производство были возвращены Гуго и Петеру. Грета, вдова Эриха, вернулась в Инсбрук, поселилась в квартире на Андреас-Гофер-штрассе и по поручению Петера взяла в свои руки управление тем и другим.
Уоппинг, Лондон, 2019 год
Я просматриваю еще несколько документов, спасенных из отцовского дома в Хэмпшире, пытаясь отследить перемещения моей семьи после войны. Известно, что 8 июля 1948 года дедушка, бабушка и мой отец Курт получили статус натурализованных британских подданных. В годы войны они лишились гражданства. Теперь же обрели новую идентичность и новую страну. Мне неясно, что они теперь называют домом. Я просматриваю в архиве в Кью записи о пассажирах, доступные онлайн. Они подтверждают, что 16 ноября 1949 года Эдит и Гуго отправились в Соединенные Штаты на корабле, принадлежащем компании Cunard-White Star Line. Курта, однако, с ними нет. В списке пассажиров в столбце «профессия» Гуго написал «отсутствует». Грустно видеть, как этот достойный предприниматель потерял уверенность в себе и больше не может называть себя ни бизнесменом, ни винокуром, ни кондитером. Страной его будущего проживания указана Великобритания. Возможно, таково и было их намерение, когда они садились на корабль, а возможно, и нет. Мой отец утверждал, что вдова Эриха, Грета, напугала мою бабушку перспективой возвращения в Австрию. Чехословакия была закрыта железным занавесом, а восток Австрии все еще находился в руках советских войск. Именно по этой причине Гуго накопил немного денег, чтобы вместе с Эдит пересечь Атлантику.
Согласно документам, Гуго собирался купить американское кондитерское оборудование. Я могу отследить передвижения Гуго по его письмам. Он живет с матерью Джона Кафки, Клэр, в Нью-Йорке в декабре 1949 года. Отсюда он пишет доктору Штейнбрехеру в Инсбрук. И было что праздновать. Гуго выражает восхищение успехом еще одного судебного процесса о реституции, а именно в отношении Егеров, которым принадлежал винокуренный завод с относящимися к нему помещениями на Андреас-Гофер-штрассе. Есть и ложка дегтя. Он очень расстроен назначением «фрау Греты» попечителем, поскольку он не верит в ее способности управлять винокуренным предприятием. Прежде всего, по его мнению, Грете необходимо запретить нанимать или увольнять сотрудников, и его особенно беспокоит нечистый на руку мистер Смит. Гуго поручает Штейнбрехеру убедиться, что Грете не будет предоставлено прав банковской подписи. Гуго просит юристов объяснить Грете, что она не может получить больше денег, чем предусматривает попечительство. На всякий случай отмечает, что, кроме небольших дорожных расходов, он ничего из бизнеса не изымал. Он сообщает Штейнбрехеру, что пересядет на следующий корабль, идущий в Европу, и надеется вернуться в Инсбрук к середине января 1950 года. По его словам, он многому научился в Соединенных Штатах и нисколько не жалеет о путешествии. Теперь же он надеется привезти в Австрию различные инновации. Он принял решение. Он вернется. Впрочем, так случилось, что его опередил сын.
22Гауляйтерские равиоли
Инсбрук, Австрия, 2019 год
Городской архив Инсбрука подбрасывает все новые сюрпризы. Один из них – написанное отцом в июне 1949 года заявление с просьбой об «оказании помощи» (см. илл. 24 на вкладке). Я поражена, что он в возрасте двадцати четырех лет оказался в лагере для перемещенных лиц под Зальцбургом.
Не припоминаю, чтобы Курт когда-нибудь говорил нам об этом. Такие лагеря создавались не только для тех, кто освободился из лагерей концентрационных, но и для беженцев из Восточной Европы, не желавших оставаться на территориях, подконтрольных Советскому Союзу. Курт явно не принадлежит ни к тем, ни к другим. Тогда почему же он здесь?
В поисках ответа я тщательно изучаю заявление. В разделе «гражданство» Курт указывает: «Еврей, гражданства не имею». Это неправда. Из архива в Кью мне известно, что в предыдущем году и он, и его родители стали подданными Великобритании. Более того, в Национальном архиве сохранилось позднейшее свидетельство о натурализации Курта, выданное в сентябре 1949 года, а значит, когда он уехал из Англии, этот процесс уже шел. Он не упоминает об этом в своем заявлении. Дату выезда из Инсбрука он называет верную, сентябрь 1938 года, и это лишний раз доказывает, что в «хрустальную ночь» его там не было, как бы он потом ни уверял в обратном нас и своих психиатров (а возможно, и себя самого).
Загадки множатся. На второй странице бланка Курт указывает: «Я прибыл в Австрию, чтобы точно узнать, остались ли в живых какие-то из членов моей семьи. К сожалению, все они пали жертвами нацистской кампании истребления, проводившейся в 1942–1943 гг., о чем я узнал от свидетелей, проживающих в Инсбруке. В настоящее время я хочу эмигрировать в Израиль». В разделе 15 он указал, что не имеет родственников. Почерк не Курта, он только поставил свою подпись в конце, поэтому я думаю, что ему задавали вопросы и кратко записывали ответы. Возможно, при этом вкралась ошибка, но и без этого в заявлении что-то не так.
Зачем Курт заявляет, что вся его семья погибла? Ведь в этот самый момент в Лондоне находятся его родители, тетя Грета и двоюродный брат Петер. Его линцский двоюродный брат, Джон Кафка, и любимая двоюродная сестра из Вены, Марианна Зальцер, проживают в Соединенных Штатах. Думает ли Курт о Софии, Марте и Зигфриде? Вряд ли, потому что в своем письме 1946 года Эрвин Зальцер подтверждал, что они умерли. Что, Курту нужно было доказывать это себе самому?
Только когда я обнаружила письма, полученные Куртом от Софии, Марты и Зигфрида, мне стало совсем ясно, как он был близок с ними. Возможно ли, что Гуго никогда не рассказывал Курту о письме Эрвина? Вынуждена признать, что возможно, – а может, хочу поверить, что он и правда ничего о них не знал. Мне категорически не хочется думать, что для получения финансовой помощи он выставлял себя одним-единственным на всем белом свете.
Бланк преподносит еще один сюрприз. Курт, оказывается, теперь хочет эмигрировать в Израиль. Насколько мне известно, при жизни отец ни разу там не был; он был ярым сторонником ассимиляции и антисионистом. Или ему нужно было так говорить, чтобы получить хоть какие-то деньги на проезд?