Курт. Да, в том числе.
Гофер (задумчиво вздыхая). Мы, конечно, уезжали в спешке. Некогда было собрать все вещи. Нужно было срочно везти жену, Фриди, и детей в безопасное место (берет паузу). Ужасное было время…
Курт. Да, мы пока еще не вернули себе виллу. Сейчас в ней размещена французская оккупационная администрация.
Гофер (взглянув на Курта). Ну, положим, я здесь ни при чем. Курт. Я сюда приехал не об энциклопедии разговаривать.
Гофер. А зачем же?
Курт (подходя к теме разговора). Думаю, будет уместно, если вы заплатите ренту за все семь лет, что вместе с семьей прожили в нашем доме.
Поначалу Гофер пораженно замолкает, потом приходит в себя. В конце концов, происходящее хорошо вписывается в привычную картину мира: перед ним еврей, и этот еврей хочет денег. Гофер пытается переменить тему, хотя заинтригован появлением гостя и жаждет узнать новости из Инсбрука.
Гофер. Как там кафе?
Курт. Открываемся. Как вы знаете, его закрыли после бомбардировок 1943 года. Правда, трудно было собрать деньги, а репарация идет очень медленно.
Гофер. Да, я был в Инсбруке, когда бомба упала на соседнее кафе. Хорошо, что это было не прямое попадание. Гебль очень расстроился, но у него было много других проблем. Такое хорошее кафе… Студентом, до войны, я ходил туда. Лучшие штрудели во всем городе…
Курт (польщен и невольно улыбается). И не только штрудели… У нас много разной выпечки, но я не об этом…
Гофер. Ах да! Выпьем по стакану вина. Друг прислал превосходное австрийское белое…
Гофер зовет жену и просит принести из подвала бутылку дорогого австрийского вина. Они переходят в столовую, где Гофер откупоривает бутылку и наполняет два стакана. Оба пробуют его и соглашаются, что да, действительно, вина Австрии одни из тончайших в мире.
Разговор продолжается, и Гофер приглашает Курта остаться на обед. Тот соглашается. Вместе с семьей Гофера они усаживаются за стол со знакомым всем кушаньем на нем: равиоли со шпинатом (Schultzkrapfen) часто готовят в Южном Тироле. Фриди вносит их из кухни, раскладывает по тарелкам и провозглашает: Maultaschen! – так называется похожее немецкое блюдо. Потом Курт злорадно вспоминал, как Гофер злобно глянул на жену и прикрикнул на нее за то, что она вспомнила немецкое, а не южнотирольское слово.
Гофер оборачивается к Курту и произносит: «Все немцы такие! Никогда нашу еду правильно не назовут».
В этот момент австрийцы Курт Шиндлер и Франц Гофер объединяются против немцев. Немцы никогда не понимают австрийцев.
С этого началась традиция самых невероятных обедов. На протяжении нескольких лет после войны Курт совершал продолжительную поездку из Инсбрука, взимал с Гофера арендную плату, обедал у него, пил вино и уезжал. Спорных вопросов они больше не касались.
Мой отец не нуждался в помощи Инсбрукского суда для розысков Гофера. Да и зачем она была ему нужна, если он сумел выбить из экс-гауляйтера реституционные деньги? В 1953 году срок приговора, вынесенного в отсутствие Гофера, сократили до пяти лет; в 1955 году его и вовсе перевели в категорию Belasteter. Эта категория – одна из пяти, по которым военные преступники распределялись в ходе послевоенной денацификации, – включала тех, кто подлежал немедленному аресту и заключению на срок до пяти лет, но чьи преступления не подразумевали вынесения смертельного приговора.
Постепенно Гофер стал снова пользоваться своим настоящим именем и вернулся к своему довоенному занятию – торговле. Место его жительства тоже переставало быть секретом; время от времени он давал интервью прессе, а в них всегда подчеркивал, что до сих пор предан фюреру. В 1960-х годах австрийские власти снова вяло попытались привлечь его к ответу, но в 1974 году все закончилось пшиком, потому что обвинитель отказался от пересмотра дела, поверив заявлению Гофера, что он не участвовал в разговорах о подготовке к «хрустальной ночи».
Бывший друг Гофера, Гебль, в 1951 году под именем Петер Губер проживал в баварском городе Альёттинг, но австрийские власти не переставали искать его. Шиндлеры тоже охотились за ним, потому что были недовольны исходом судебного дела и делали попытки начать новый реституционный процесс в Баварии, – предполагаю, что из-за немалых прибылей, полученных им за те семь лет, когда он владел кафе.
В 1951 году Инсбрукский суд обнаружил, что Гебль не раз похвалялся своими пронацистскими героическими поступками. В ходе этого расследования Гебль, как хамелеон, опять совсем переменился.
Теперь он утверждал, будто никогда не поддерживал ни нацистскую партию, ни СА, не был их активным членом и никогда не привозил в Австрию никаких нацистских пропагандистских материалов. Он говорил, что не помнит, распространял ли эти материалы. Он никогда не ввозил в Австрию оружия, не участвовал ни в каких насильственных действиях. Он конечно же никогда ничего не взрывал ни сам лично, ни вместе с другими; категорически отрицал причастность к взрывам на электростанции в Ахензее и линии электропередачи в Шарнице, причем заметил, что никаких серьезных повреждений там не было.
Даже бессовестный Гебль признавал, что это был очень дерзкий кульбит. Он подвел то основание, что, мол, его предыдущие свидетельские показания, сделанные в период ареста в военном 1942 году, были даны для SS, когда он старался представить себя «в лучшем свете» и создать впечатление, что «активно работает на пользу движения». Он утверждал, что делал такие заявления в расчете на то, что их никто и никогда не будет проверять.
Суд пришел к выводу, что он преувеличивал свое участие в событиях, что он не участвовал в «хрустальной ночи», не помогал взрывать ни электростанцию в Ахензее, ни водопровод в долине Аахена. Суд же решил, что Гебль перед аншлюсом ввозил в Австрию пропагандистские материалы нацистов, участвовал в различных нацистских побоищах и зажигал огненную свастику на склоне горы.
Однако Геблю удалось вырваться от австрийцев. Однажды на Мария-Терезиен-штрассе, у кафе, Гуго заметил автофургон, который, как он знал, принадлежал Геблю. Он немедленно сообщил об этом в полицию, а та конфисковала его и передала информацию общественному обвинителю.
Оказалось, что в Инсбрук приехал не Гебль, а его жена Берта. Ее привез Йозеф Шнееле, мясник известного мюнхенского ресторана Donisl, который Гебль взял в аренду у немецкой пивоваренной компании. На следующее утро, в восемь часов, Гебль позвонил лично и объяснил, что автофургон был продан третьему лицу (просто соответствующие бумаги еще не готовы), поэтому его нужно вернуть, так как иначе получится, что австрийские власти наложили руку на имущество чистокровного немца. Пока еще он не мог приехать в Австрию лично, но предупредил, что его юристы «уже начали работать».
Шнееле рассказал, что несколько раз ездил в Инсбрук вместе с фрау Гебль, но самого Гебля никогда не возил, потому что у него «своя машина, спортивный Porsche». Он не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, ездил ли в Инсбрук сам Гебль. В эту поездку вместе со Шнееле отправилась его девушка, и они зашли «в бывшее кафе “У Гебля”». Я задумалась, почему Шнееле выбрал кафе, с которым его не связывало ничего личного. Возможно, ему было любопытно увидеть место, о котором рассказывал Гебль; но скорее ему поручил это Гебль, которому хотелось знать, как Гуго управляется с кафе, которым он владел несколько лет.
Полиция отказалась возвращать фургон, потому что он так и оставался зарегистрированным на Гебля. Гуго одержал маленькую победу.
Инсбрук, 1952 год
13 июня 1952 года в штаб-квартире Шиндлеров на Андреас-Гофер-штрассе прямо за рабочим столом скончался Гуго Шиндлер. Ему было шестьдесят четыре года. Он сражался на одной мировой войне, уцелел в другой – столь же опасной, хотя и в другом отношении, – выстроил, потерял и снова выстроил в Инсбруке бизнес-империю местного масштаба. Он, единственный из пяти детей Софии и Самуила, пережил Вторую мировую войну.
Гуго больше не вернулся на виллу Шиндлеров. Ею все еще пользовались французские власти. Как-то раз вместе с Эдит он заглянул туда – и для потомства сохранилась фотография, на которой хорошо заметна радость на их лицах. По крайней мере, он понял, что со временем семья опять поселится здесь.
Он не дожил до суда над Францем Геблем, хотя дело тянулось уже давно. В июне 1955 года Гебль подал заявление на право свободного въезда и выезда из Инсбрука, чтобы навещать свою 80-летнюю мать. Суд ответил, что он может обратиться за рассмотрением дела в любое время, но отказал в свободном въезде и выезде из Австрии и напомнил, что ордер на его арест никто не отменял. 13 апреля 1956 года Инсбрукский суд постановил, что конфискация автофургона Гебля была законной, и не принял апелляцию его юриста.
В 1957 году Германия и Австрия объявили амнистию некоторым нацистам. Гебль обратился в суд с просьбой об остановке судебного производства и об отказе от возмещения издержек по нему, потому что ему срочно требовалось разрешение на въезд в Австрию. Через два дня его желания были удовлетворены. Маленьким плюсом от скоропостижной смерти Гуго стало то, что теперь никто не следил, как Гебль в своем Porsche мчит по Мария-Терезиен-штрассе мимо кафе, которое приносило ему «необычно большую прибыль», как отмечалось в полицейском отчете 1947 года.
В Мюльхейме бывший гауляйтер так и вел тихую жизнь гражданского человека. Единственный раз возмездие настигло семью Гофера в 1964 году, когда австрийский суд отклонил заявление с просьбой о возврате ей загородной резиденции под Инсбруком. Франц Гофер скончался от естественных причин в 1975 году, в возрасте семидесяти двух лет. Он был похоронен в Мюльхейме, в могиле без памятника.
Через десять лет, в 1980-х годах, случайно оказавшись в Тироле, мы с сестрой Софией листали двадцатитомную энциклопедию, невольно унаследованную от гауляйтера. Текст читать было уже трудно, но рисунки были все так же красивы. Были там и другие книги, когда-то принадлежавшие Гоферу, а теперь оказавшиеся у нас, в том числе и его личный экземпляр каталога немецкой военной формы.