шикарное кафе в городе. Они хорошо об этом знали, но беззлобно подшучивали надо мной, как и подобает подросткам, родитель которых садится на своего любимого конька.
Когда мы свернули на Мария-Терезиен-штрассе, я как раз с энтузиазмом превозносила достоинства австрийского кофе и выпечки, рассказывала, какую важную роль играли кофейни в эпоху Просвещения, и вдруг, посмотрев налево, прервала свою лекцию. Там, на втором этаже здания, где когда-то было наше старое кафе, красовалась вывеска «Шиндлер» (Das Schindler).
Я потеряла дар речи. После нескольких десятилетий забвения наша фамилия вдруг снова появилась на главной улице Инсбрука, да еще на том же самом доме, где когда-то было кафе.
Я решительно подошла к нему, распахнула тяжелую входную дверь и поднялась на второй этаж, прямо в кафе. Мое семейство, слегка занервничав, последовало за мной. А что, если сейчас я закачу сцену и устрою скандал? Лестничную клетку украшала большая, не очень четкая фотография того, первого, кафе, сделанная в 1930-х годах. Вдоль лестницы висели разнообразные награды, полученные рестораном. Я вошла в главный зал, в котором никогда не бывала, хотя хорошо знала его по фотографиям. Это было все равно что попасть на съемочную площадку. Даже возникло ощущение, что вот-вот выйдет Гуго и поздоровается со мной.
В моей голове зашевелились вопросы, а пока я старалась как можно правильнее по-немецки сформулировать вежливое, но твердое обращение к хозяину и наконец произнесла:
– Здравствуйте! Можно поговорить с руководством?
– Его сейчас нет. Чем могу помочь?
– Моя фамилия Шиндлер, – сказала я, рассчитывая, что эта простая фраза сразу же расставит все по местам.
Официант смотрел равнодушно. Я и сама не очень понимала, чего, собственно, хочу, и казалась самой себе глуповатой. Мои дети, видя свою фамилию везде и всюду, радостно открыли охоту за сувенирами: визитные карточки, салфетки и ручки перекочевывали со столика у входа в их карманы и сумки.
– Дайте, пожалуйста, электронную почту вашего руководителя, – попросила я, выходя.
Дома, в Лондоне, я разыскала в интернете владельца, Бернхарда Баумана, и написала ему электронное письмо. Мы встретились через год. Поначалу Бернхард немного нервничал; конечно, его несколько напугала указанная в моей подписи профессия – юрист. Без сомнения, он был наслышан о склочной натуре отца и опасался, не подниму ли я шум из-за неразрешенного использования фамилии Шиндлер.
Но за год я успела свыкнуться с мыслью, что нашелся человек, вернувший к жизни «наше» кафе, ведь, если не считать возрожденного названия, ситуация была точно такая же, как в конце 1960-х годов, после того, как Курт продал кафе. Не то чтобы я или сестра имели умение и желание управлять им; нет, я просто радовалась, что Бернхард, в XXI веке, вернул вывеску с фамилией Шиндлер на Мария-Терезиен-штрассе. Сейчас она оказалась единственной сохранившейся из всех еврейских фамилий, которыми называли магазины и компании до 1938 года, когда гауляйтер Гофер стер их с лица земли.
Обаятельный Бернхард оказался прекрасным, радушным и щедрым хозяином. Мне было интересно, как он стал управляющим. Бернхард рассказал мне, что родился в семье фермеров неподалеку от Зальцбурга. Он прошел обучение в ресторанно-гостиничном бизнесе, практиковался в Майами-Бич и Северной Германии, а потом открыл в Зальцбурге ресторан с тематикой, посвященной гольфу. Влюбившись в молодую женщину из Инсбрука, он переехал в этот город и, подыскивая подходящее для ресторана место, наткнулся на здание, где когда-то располагалось кафе «У Шиндлеров».
По словам Бернхарда, когда он посвящал в свои планы местных жителей и лицензионные службы Инсбрука, все в один голос советовали ему назвать свое кафе «У Шиндлеров». Его это несколько смущало. Он понятия не имел ни о Шиндлерах, ни о том, чем они занимались, и очень удивлялся, в чем тут дело. Только когда в городском архиве он нашел фотографии кафе, сделанные в 1920-х годах и позже, ему стало понятно, что фамилия Шиндлер может стать своего рода культурным багажом его нового бизнеса. А чтобы напомнить об истории кафе, он оформил его в стиле 1930-х годов.
Бернхард отказался от полного немецкого названия – «Кондитерская и кафе “У Шиндлеров”» – и выбрал простое название Das Schindler. Он хотел подчеркнуть, что Das Schindler, открытый весь день, предлагает завтраки, обеды и ужины и поэтому будет скорее рестораном. Кроме того, он зарегистрировал торговые марки Das Schindler, Schindlerei, Schindlers и Schindler; я очень впечатлилась, когда узнала, что он уже успел вычислить некоего швейцарского самозванца, который сделал попытку открыть собственный ресторан под таким же, но краденым названием. Забавно, но если бы я захотела открыть в Инсбруке кафе и использовать в его названии свою фамилию, то лицензию на это нужно было бы получать у Баумана.
50. Современный Das Schindler
Бернхард вспоминал, что еще до марта 2010 года, когда открылся Das Schindler, он пережил немало волнений. Так, очень рискованно открывать ресторан на втором этаже: посетители должны быть уверены, что им стоит подняться по лестнице. Никакой проблемы не было. Люди шли потоком. И Бернхард не верил своей удаче: оказывается, он открыл идеальную формулу солидного заведения с хорошей историей, о которой еще помнили жители Инсбрука.
Как и при Гуго, здесь зазвучала музыка. Бернхард даже разыскал пианиста Августа Рокаса, работавшего в кафе «У Шиндлеров» еще в 1950-х годах, и попросил его сыграть для гостей на церемонии открытия, хотя в 2010 году тому уже было за восемьдесят. В первые же несколько месяцев все места в Das Schindler были раскуплены, и часто столики заказывали те, кто хотел привести сюда новые поколения своих семей, чтобы прикоснуться к частице истории Инсбрука.
Das Schindler, Инсбрук, 2019 год
Бернхард Бауман – достойный наследник дела Гуго Шиндлера. Он, очень сердечный человек, лично приветствует каждого входящего и помнит многих своих гостей по именам. Он выбрал превосходного шеф-повара, который готовит из самых свежих местных продуктов и делает превосходные торты типа «Захер» и конечно же штрудели. За первые десять лет своей работы Das Schindler стяжал множество наград.
Сегодня вечером мы с мужем и детьми пришли сюда на прощальный ужин. Заканчивается мой отпуск и мое расследование – в той или иной степени. Я думаю о трех поколениях своей семьи, о Курте, Гуго и Софии, и эти мысли мешаются с непринужденной семейной болтовней и ожиданием заказа.
Я знаю теперь, что жалобы, которые Курт возводил на людей, с которыми мы были в родстве, либо преувеличены, либо попросту несправедливы. Мы приходились родней Францу Кафке, Адели Блох-Бауэр и даже Альме Шиндлер, но столь далекой, что об этом не стоило даже говорить. Я не смогла обнаружить никакой связи с Оскаром Шиндлером: да, Самуил Шиндлер происходил из той же части Пруссии, но вряд ли Оскар был евреем.
Но ведь некоторые из самых интересных рассказов Курта о его дяде, о докторе Блохе, о гауляйтере Гофере на поверку оказались правдой. Теперь я знаю их во всех подробностях. Мне очень радостно понимать, кого я вижу на снимках, унаследованных от Курта. И теперь я гораздо лучше представляю, что происходило в Австрии в прошлом веке и как темная страница ее истории повлияла на жизнь моей семьи и образ мыслей наших современников.
Почти все три последних года я по необходимости прожила в прошлом, но вот сейчас я сижу в самом что ни на есть настоящем ресторане XXI века под названием Das Schindler. Чувство такое, будто призрак былого воскрес и занял свое место среди живых. Пожалуй, самое лучшее во всем этом, что мой пристальный взгляд в прошлое обогатил и настоящее, и будущее. В Австрии я нашла множество новых друзей. А самое главное – семья, расколотая враждой, судебными тяжбами и войной, теперь воссоединилась, а ее члены постоянно поддерживают контакты между собой.
Приносят первое блюдо: современную австрийскую версию пасты с трюфельным маслом и свежими грибами для вегетарианцев и стейк для мясоедов, но меня больше интересует сладкое. Споров не возникает. Все мы заказываем яблочный штрудель.
Мы смотрим из окна на Мария-Терезиен-штрассе и, когда солнце заходит за Нордкетте, поднимаем бокалы и провозглашаем тост за кафе и за Курта, хорошего, пусть и очень сложного человека.
Шиндлеры вернулись домой.
ЭпилогПамять и памятники
Уоппинг, Лондон, 2020 год
Снова и снова я думаю о том, как все-таки трудно разбираться с полярно противоположными воспоминаниями. Правда, с отцом все куда труднее. Сейчас он мне одновременно и яснее, и непонятнее. Я теперь больше знаю о его внешней жизни, а вот внутренняя жизнь и мысли во многом так и остались для меня непостижимыми.
Хуже всего иметь дело с очевидной неправдой или очень возможной неправдой, и больше всего досаждало мне его отсутствие при событиях «хрустальной ночи». Думаю также, что в 1948 году, находясь в лагере для перемещенных лиц, он не думал ехать в Израиль, хотя и уверял власти в обратном. В те времена с деньгами было туго, и, думаю, его заботило только одно: где бы найти источник финансирования.
Даже не отрицая, что память крайне ненадежна, зная о феномене «памяти-вспышки», нельзя все же восполнить некоторые ее провалы. Только когда в 2019 году в Лондоне появилась сестра с коллекцией марок Курта, я убедилась в этом на собственном примере.
В двух неуклюжих дорожных сумках мы обнаружили целую связку открыток, отправленных им из заключения, из тюрем Брикстона, Вондсворта, Мэйдстоуна и Форд-Оупена. На них всегда была строгая приписка: «Не выбрасывать!» Я совсем забыла, что он это делал. А ведь таким способом он хотел достучаться до своих молодых дочерей. Мне стало ясно, что так он хотел показать нам, как нас любит, хотя и находится не рядом. Желание судить его совершенно испарилось. Наоборот, мне захотелось стряхнуть с себя отчуждение и гнев.
Эти открытки и сотни пустых конвертов красноречиво говорили еще и об отцовской неприкаянности. Он жил во многих странах, по самым разным адресам, нигде не задерживаясь. Его детство и большая часть взрослой жизни прошли в Австрии, и после смерти, я чувствую, ему хотелось бы быть там.