Еще предупреждение, резкая тишина, пара часовых вышла из-за ближайшего склепа и прошла мимо, не замечая тех, кто смотрел на них сверху. Тонкий снег и замерзшая земля хрустели под их сапогами, звучали как медленный огонь, пока стража не пропала из виду.
— Видел хоть раз такое защищенное кладбище, Ольгун? — он закатил глаза. — Конечно, знаю. Но это Лурвью, разве тут много расхитителей…? Тихо! Я не ворую в гробницах! — а потом тише. — Лишь раз, и то была не гробница. И то был экстренный случай. Молчи и помогай мне понять, куда идти. Ты можешь все сразу! Зачем быть богом, если не можешь говорить и молчать одновременно?
Даже если Ольгун мог замолчать, он, к сожалению, не мог и говорить. Судя по уколу эмоций, что кипели в организме Виддершинс как плохой завтрак, размер кладбища и смесь вер приводили божество, как и ее, в смятение.
Результатом были часы блужданий, почти бесцельных, воровка и божество пытались, но не могли найти одну могилу среди моря склепов. Она бежала по вершинам обледеневших мавзолеев, скользила и спрыгивала, чтобы ее не заметили часовые. Она спускалась на землю, где склепы были неровными или стояли далеко друг от друга для прыжка. Она пряталась за углами, пока дорога не становилась чистой, а потом быстро бежала по дорожке среди снежинок на ветру, которые, по мнению Шинс, хоть Ольгун и фыркал, заставили бы белого медведя надеть парку. На третий час ее бледные щеки стали красными от мороза, и она убедилась, что ее плащ замерз насмерть.
И потом, избежав встречи с десятком стражей, побывав возле склепов, что могли вызывать тысячу кошмаров, они случайно нашли ее.
Ни самую большую, ни самую роскошную. Хоть в этом церковь сделала могилу такой, каким был мужчина.
У нее была острая крыша, напоминала собор в миниатюре. Там даже была колокольня, хоть она и была просто для украшения. Витражи сияли в нескольких стенах, отражали белый снег, хоть солнца и не было, а свет внутри мавзолеев был лишь у некоторых. Другие стояли у камня, бесценные произведения искусства, лишенные функциональности и живой аудитории, что восхитилась бы ими.
Шинс могла остаться на крыше. Хоть крыша была с наклоном и скользкая от снега, она могла там удержаться. Но это казалось… неправильным. Она так далеко прошла, чтобы поговорить с ним, хоть это и ощущалось глупым. Она не могла делать это, сидя над его головой.
Она спрыгнула на снег, перекатилась на ноги и быстро подбежала к двери — дерево с надписями и резьбой слабо пахло старым лаком, она одна стоила больше многих гробниц дома. Над каменным порогом нависали карнизы, это давало тень, что скрывала Виддершинс от прохожих.
Этого должно было хватить.
Юная воровка прижалась спиной к углу у двери и скользила вниз, пока она не села, скрестив ноги, глядя на другие гробницы, на снег, на все и ни на что.
— Здравствуй, Уильям.
В отличие от бога Виддершинс, Уильям де Лорен, архиепископ, отказался отвечать.
— Не ожидал снова меня увидеть, да? — спросила она у мавзолея за спиной. Ее голос был нечетким, доносился до прохода и рассеивался в снежном воздухе. — От Давиллона сюда путь неблизкий, да? Столько усилий для разговора с… О, это глупо!
Ольгун испуганно заблеял — эмоционально, и Шинс сразу подумала об овце — Виддершинс вскочила на ноги, прижалась плечом к краю ниши и озиралась в поисках стражи.
— Потому что это глупо, — повторила она в ответ на его четко ощущаемый вопрос. — Он мертв. Уже год! Я говорю со стеной, Ольгун. И дверью. И, может, с крыльцом, хоть я не знаю, может, это веранда. Но я не говорю с единственным священником, который не похож на грязного козла!
Картинка проступила в ее разуме, стала четкой. Она не хотела смотреть.
— Старый грязный козел!
Ольгун не унимался, как она ни старалась, и картинка стала четкой. Шинс не могла отвернуться.
— Несдержанный старый грязный козел! Ах… ой-ой…
Она сжалась на крыльце — или веранде — в этот раз ноги вытянулись перед ней, она увидела светловолосую кудрявую женщину в мыслях.
— Да, я много говорила с Женевьевой после ее смерти. Это тоже было глупо.
Она перегнула и знала это раньше, чем Ольгун указал ей, раньше, чем слова вылетели изо рта.
— Знаю, знаю… — тяжкий вздох, пар на холоде. — Было не так, да? И она злилась бы на меня за такие слова. Хорошо, мы ведь здесь?
Она подвинулась, чтобы хотя бы обратиться прямо к мавзолею.
— Прости, Уильям. Я… в последнее время сама не своя, — она тихо рассмеялась и выдавила. — Наверное, то, что я здесь, доказывает это, да? Я никогда не покидала стены Давиллона. А теперь… Как я вообще сюда попала? Я не шла в Лурвью. Я… просто шла. Не собиралась идти к тебе. Я решила сделать это, когда поняла, как близки мы были.
Ее затылок загремел от покашливания божественного горла. Ольгун, похоже, напоминал, что это было его предложение, которое Шинс не хотела принимать, пока не поняла, что он не отстанет.
Она, конечно, не признала этого и говорила, голос становился ломким, как тонкие сосульки наверху.
— Мне пришлось уйти. Пришлось. Я… не думаю, что ты гордился бы мной, Уильям. Я все испортила. Я пыталась позаботиться обо всех, клянусь! — ее плечи, да и все тело, задрожали, хоть не от холода. — Но я всех подвела. Робин, Ренарда… боги… Джулиена…
То, что чуть не вырвалось, эта буря эмоций, что могла в любой миг прорвать дамбу, не успело этого сделать. Ее размышления прервал, разбив, как витраж, хруст шагов по покрытым инеем камням за ней.
Шаг принадлежал тому, о ком Ольгун не предупредил ее!
Глава вторая
— Морис?!
— Так ты приветствуешь людей, Виддершинс? — его слова были напряженными, почти маниакальными. — Признаю, последний раз был случайностью. Мне так показалось. А тебе? Я так думал. А теперь не так уверен, и земля холодная, и мне сложно дышать из-за тебя тут, и клинок ужасно близко к моему лицу, если подумать. Может, нормально поздороваемся?
Ее лицо было ошеломленным, глаза — большими, она напоминала лань, внезапно столкнувшуюся с акулой. Виддершинс встала. Морис — точнее, брат Морис из ордена Святого Бертранда, бывший помощник умершего архиепископа — почти надулся от отчаянного вдоха. Было ли это от облегчения, что ее колено покинуло его грудь, или что ее рапира уже не была в мышином шажке от его глаза, оставалось загадкой. Но это было не важно, потому что глубокий вдох с зимним воздухом заставил его покраснеть, схватиться за грудь и кашлять почти две минуты.
Он почти не изменился: соломенные волосы, выстриженные тонзурой, мягкие, но не слабые черты. Его коричневое одеяние монаха отчасти скрывал белый плащ. Его единственным украшением было Вечное око, символ Священного соглашения, представляющего 147 признанных богов Галиции.
И оно выделялось, потому что — не думая о традициях строгости и простоты монахов — было не из дерева, керамики или олова, а из серебра, что сияло даже без солнца.
Виддершинс не нужно было спрашивать. Она видела это раньше — не такой же, но схожий символ. Она взглянула на каменный фасад мавзолея и не смогла подавить улыбку.
— Он одобрил бы, — тихо сказала она, а потом пожала плечами, когда монах удивленно моргнул. — Простите за это, — сказала она, хоть ее тон был изумленным, а не безразличным, — просто вы подкрались ко мне.
— О, я…
— Зачем вы подкрались ко мне?
— Я не был уверен, что это была ты…
— А еще, — Шинс прищурилась, обдумывая ситуацию, — как вы подкрались ко мне?
— О, не понимаю, о чем…
Возмущенная воровка уже слушала не его.
— Вот как, — проворчала она. — Это, по-твоему, было смешно? То, что он не показался угрозой, не спасло бы его от смерти, если бы я пронзила чем-то острым его…! Ох, — она робко улыбнулась Морису, теперь искренне извиняясь, заметив, как его глаза становятся все шире, и как он бледнеет. — Позже это обсудим, — шепнула она уголком рта. А потом громче. — Ох, не знаю, сколько вам известно…
— Не здесь. Прошу, не на морозе. Недалеко хижина смотрителя. Укроемся от ветра, выпьем горячего чаю…
— И скроем меня от глаз стражи?
Морис выдавил улыбку.
— Я могу за тебя поручиться, но возникнет много вопросов — ты не вошла через ворота, или мне сообщили бы — и я не смогу им всего объяснить.
Шинс рассмеялась.
— Хорошо. После вас.
Нервно оглядываясь, словно она могла просто исчезнуть, монах вел ее по тропкам кладбища, огибая склепы, стараясь не выходить на основные дороги. Он много раз заходил вперед и проверял, чисто ли, а потом удерживал гостью на месте, пока не проходила стража.
После третьего такого случая Шинс встала за монахом, двигаясь неслышно по снегу.
— Зачем столько стражи, Морис? — прошептала она.
— Виддершинс… я понимаю, что мы знакомы, но правильнее будет называть меня «брат Морис». Хотя бы на святой земле, как эта.
— Уильяму это неправильным не казалось, — отметила она. — Так что со стражей, Морис?
Монах хмуро посмотрел на нее, а потом вздохнул и повернулся к танцующим снежинкам.
— Просто на случай мятежа на кладбище.
— Мятежа?
Морис точно раскрыл рот, она поняла это даже по его спине.
— Ты не заметила протестующих, кричащих на каждом углу? Надписи и листовки повсюду? Город только убрал один квартал, как в другом…
— Я избегала видных углов, — она пожала плечами. — И основные улицы. А вообще это место как Давиллон, но богаче и нахальнее.
— Лурвью, — процедил он, — не Давиллон. Такое тут не нормально.
— Точно. Так откуда мятеж?
— Мы дойдем до этого. Это тоже разговор «не для мороза».
Они притихли. Усилился ветер.
Шинс ждала, пока не стало ясно, что больше он ничего не скажет. Она спросила:
— Но почему, на самом деле, тут стражи?
Морис вздрогнул, словно обнаружил моль в своей одежде.
— Что?!
— Ладно вам, Морис. Вы — монах, еще и верный. Я вижу в вашей позе, слышу в голосе, когда вы пытаетесь врать.
— Я не врал, — проворчал он. — Просто… я жду, чтобы все тебе рассказать.