мной заодно с вашим должником. Ежели ваш сын не покроет эти издержки, придется их покрыть вам… Но все это вздор! А вот дело посерьезнее: не пройдет и двух-трех часов, как Давид может очутиться в тюрьме. Неужто вы это допустите?
– А велик ли долг?
– Да что-то около пяти или шести тысяч франков, не считая того, что он должен вам и жене.
Старик насторожился; он недоверчиво поглядел на трогательную картину, представшую перед его глазами в этой белой и голубой комнате: прекрасная женщина, вся в слезах, склонилась над колыбелью, Давид, вконец изнемогший под гнетом горестей, стряпчий, который, надо полагать, заманил его сюда, как в ловушку… Медведь подумал: «А полно, не желают ли сыграть на его родительских чувствах?» – и побоялся попасть впросак. Он подошел к колыбели, приласкал младенца, протянувшего к нему ручонки. Среди всех волнений последних дней ребенка по-прежнему холили, как какого-нибудь наследника английского пэра, и на его головке красовался вышитый чепчик на розовой подкладке.
– Э, Давид – человек ученый, он должен знать способ расчесться. Умел войти в долги, сумеет и выпутаться из них! А с меня довольно забот о внуке! – сказал этот дедушка. – И его мать меня одобрит.
– Я позволю себе переложить на чистый французский язык ваши истинные чувства, – с язвительной миной сказал стряпчий. – Полноте, папаша Сешар! В вас говорит зависть к сыну. Сказать вам все начистоту? Давид своим нынешним положением обязан только вам; вы втридорога всучили ему вашу типографию, вы разорили его этой поистине ростовщической сделкой! Да, да! Нечего качать головой, ведь вы прикарманили денежки за газету, проданную братьям Куэнте, а это была единственная ценность вашей типографии… Вы ненавидите сына не только потому, что ограбили его, но и потому, что из него вышел человек, на голову выше вас! Вы рисуетесь любящим дедушкой, чтобы скрыть равнодушие к сыну и невестке: любовь к ним обошлась бы вам недешево hic et nunc[40], тогда как внук будет нуждаться в вашей любви только in extremis[41]. Вы выказываете любовь к малышу, вы боитесь, как бы не сказали, что вы не любите никого из своих родных. Ну а вы не желаете прослыть человеком бездушным! Вот какова подоплека ваших чувств, папаша Сешар…
– Вы позвали меня за тем, чтобы все это мне выложить? – сказал старик угрожающе, глядя то на стряпчего, то на невестку и сына.
– Неужели, сударь, – вскричала бедная Ева, обращаясь к Пти-Кло, – вы поклялись нас погубить? Никогда мой муж не жаловался на отца… – Винокур угрюмо посмотрел на Еву. – Давид сто раз мне говорил, что вы по-своему любите его, – сказала она старику, понимая причины его подозрительности.
Следуя наказу Куэнте-большого, Пти-Кло старался окончательно рассорить отца с сыном, чтобы отец не вздумал помочь Давиду выйти из бедственного положения, в котором он находился.
«В тот день, когда мы упрячем Давида в тюрьму, – сказал ему накануне Куэнте-большой, – вы будете представлены госпоже де Сенонш».
Прозорливость, свойственная любви, подсказала г-же Сешар, откуда исходит эта продажная враждебность, как раньше она почувствовала измену Серизе. Легко вообразить себе, как удивлен был Давид столь непонятной осведомленностью Пти-Кло о делах его отца. Прямодушный изобретатель не подозревал о связи своего защитника с Куэнте и тем более не мог знать, что в лице Метивье он имеет дело с братьями Куэнте. Молчание Давида показалось оскорбительным старому винокуру; стряпчий воспользовался замешательством своего клиента и почел своевременным откланяться.
– Прощайте, дорогой Давид! Теперь вы предупреждены: апелляционная жалоба не в силах приостановить вашего ареста, а у ваших заимодавцев нет иного выхода, и они им воспользуются. Итак, спасайтесь!.. А еще лучше, поверьте мне, повидайтесь-ка с братьями Куэнте, они народ денежный и, ежели ваша работа по изобретению закончена и ежели оно оправдывает возлагаемые на него надежды, войдите-ка с ними в товарищество. Право, они, что ни говори, славные ребята!..
– Какое изобретение? – спросил Сешар-отец.
– Неужто вы думали, что ваш сын – такой фофан, что очертя голову забросил типографию? – вскричал стряпчий. – Давид на пороге открытия дешевого способа изготовления бумаги: стопа бумаги будет обходиться в три франка вместо десяти, он сам мне говорил…
– Еще новый способ меня одурачить! – вскричал Сешар-отец. – Рыбак рыбака видит издалека! Ежели Давид это открыл, какая ему во мне нужда? Тогда он миллионер! Прощайте, любезные, почивайте покойно!
И старик стал спускаться вниз по лестнице.
– Постарайтесь скрыться, – сказал Пти-Кло Давиду и бросился вслед старому Сешару, чтобы окончательно его взбесить.
Адвокат догнал винокура, все еще продолжавшего что-то брюзжать себе под нос, на площади Мюрье, проводил его до Умо и на прощанье пригрозил, что взыщет издержки по исполнительному листу, если они не будут оплачены в течение недели.
– Я вам заплачу, ежели вы изыщите средство, как мне лишить сына наследства без ущерба для внука и снохи!.. – сказал старый Сешар и рысцой побежал от Пти-Кло.
– Как хорошо изучил Куэнте-большой свой мирок!.. Ах, как был он прав, говоря: из-за этих семисот франков издержек старик откажется уплатить за сына семь тысяч долгу! – вскричал этот щуплый стряпчий, возвращаясь в Ангулем. – Тем не менее мы не позволим себя перехитрить этой старой лисе – фабриканту; пора потребовать кое-что посущественнее обещаний.
– Давид, друг мой, что же нам делать?.. – сказала Ева мужу, когда Сешар-отец и стряпчий ушли.
– Поставь самый большой горшок на огонь, голубушка! – вскричал Давид, обращаясь к Марион. – Я открыл…
Услыхав эти слова, Ева с лихорадочной живостью надела башмаки, шляпу, шаль.
– Одевайтесь, друг мой, – сказала она Кольбу, – вы проводите меня; надо же узнать, есть ли какой-нибудь выход из этого ада…
– Сударь! – вскричала Марион, когда Ева ушла. – Образумьтесь, а не то ваша жена умрет от горя. Достаньте денег, расплатитесь с долгами, а потом уже ищите вволю ваш клад.
– Замолчи, Марион, – отвечал Давид, – осталось преодолеть последнее препятствие. Я сразу получу патент на изобретение и патент на усовершенствование.
Во Франции патент на усовершенствование является самым уязвимым местом для изобретателя. Человек лет десять трудится над каким-нибудь изобретением в области промышленности, будь то машина или какое-либо открытие; он берет патент, он мнит себя хозяином своих трудов, но вот если он что-нибудь упустил, его побивает соперник: он усовершенствует его изобретение каким-нибудь винтиком и таким образом отнимает у него все права. Поэтому найти дешевый состав бумаги – далеко еще не все! Другие могут усовершенствовать этот состав. Давид Сешар старался все предусмотреть, чтобы никто не мог вырвать у него из рук богатство, завоеванное среди стольких невзгод. Голландская бумага (это название сохранилось за бумагой, изготовляемой исключительно из льняного тряпья, хотя Голландия ее более не выделывала) слегка проклеена, но проклеивают ее лист за листом ручным способом, что удорожает производство. Если бы ему удалось проклеивать бумагу в чане и при помощи какого-нибудь недорогого клея (что уже практикуется сейчас, но еще далеко не совершенным способом), вопрос о дальнейшем усовершенствовании естественно бы отпал. Итак, вот уже месяц Давид искал способ проклейки бумажной массы в чане. Он желал разрешить сразу две задачи.
Ева пошла к матери. По счастливой случайности, г-жа Шардон ухаживала за женой старшего товарища прокурора, которая только что произвела на свет сына, долгожданного наследника рода Мило де Невер. Ева, чувствуя недоверие ко всем должностным лицам, исполняющим обязанности судебных приставов, стряпчих и прочая, решила посоветоваться с законным заступником вдов и сирот, спросить, не может ли она выручить Давида, приняв на себя его обязательства и продав свои права; она надеялась, что кстати узнает причину двойственного поведения Пти-Кло. Судейский чиновник, пораженный красотою г-жи Сешар, был не только почтителен, как и подобает быть с женщиною, но и рыцарски учтив, к чему Ева вовсе не привыкла. Она уловила в глазах судейского то выражение, которое со времени своего замужества порою замечала только у Кольба и которое для таких красивых женщин, как Ева, служит мерилом их суждения о мужчине. Когда страсти, когда расчет или возраст погасят в глазах мужчины огонь беззаветного преклонения, что так ярко горит в дни молодости, он начинает внушать женщине недоверие, и она склонна уже настороженно присматриваться к нему. Куэнте, Пти-Кло, Серизе, все мужчины, в которых Ева угадывала своих врагов, смотрели на нее сухими, холодными глазами, но она не испытывала ни малейшего стеснения, беседуя с товарищем прокурора, который, однако ж, несмотря на его любезное обхождение, разрушил все ее надежды.
– Сомнительно, сударыня, – сказал он Еве, – чтобы королевский суд изменил решение, которое уже ограничило домашней обстановкой перевод имущества на ваше имя, предпринятый вашим супругом ради ограждения ваших прав при разделе. Ваше преимущество не должно служить прикрытием обмана. Но раз вы в качестве заимодавца имеете право получить свою долю из выручки от продажи описанного имущества и раз ваш свекор также пользуется подобным преимуществом в размере долга по найму помещения, вам, стало быть, представится возможность, когда суд вынесет приговор, возбудить другую претензию, короче говоря, потребовать, выражаясь юридическим языком, конкурса.
– Стало быть, господин Пти-Кло нас разоряет? – вскричала она.
– Поведение Пти-Кло, – продолжал судейский, – соответствует поручению, данному ему вашим мужем, который желает, как говорит его стряпчий, выиграть время. По моему мнению, вам, возможно, было бы выгоднее отказаться от апелляционных жалоб и вместе со свекром скупить при распродаже имущества наиболее ценное типографское оборудование: вам – в размере вашей доли при разделе имущества, ему – в пределах суммы арендной платы. Но не будет ли опрометчивостью такая поспешность? Стряпчие вас обирают.