Давид был сражен. Практика на своем положительном языке оспаривала теорию, которая вечно ссылается на будущее.
– На кой шут я подпишу такой товарищеский договор! – грубо крикнул Куэнте-толстый. – Бросай на ветер, коли тебе охота, свои денежки, Бонифас, а я свои попридержу… Я предлагаю уплатить долги господина Сешара и в придачу дать еще шесть тысяч франков… то бишь!.. три тысячи франков векселями, – поправился он, – сроком на год… ну… на год с небольшим. И это уже достаточно рискованно… Нам придется снять двенадцать тысяч франков со счета Метивье. Вот вам и пятнадцать тысяч франков!.. Нет, шабаш! Я больше ни одного су не прибавлю за это открытие, да и то при условии, что разрабатывать его буду я сам. Вот так находка, о которой мне твердил Бонифас… Ну-ну! Благодарю покорно, я думал, что ты умнее. Ну нет, это уж дудки!
– Вопрос сводится к следующему, – сказал тогда Пти-Кло, не испугавшись этой выходки, – угодно вам рискнуть двадцатью тысячами франков и купить изобретение, которое вас обогатит? Помните, господа, размеры барыша всегда зависят от степени риска… Ставка в двадцать тысяч франков может принести целое состояние. Игрок в рулетку ставит один луидор, чтобы выиграть тридцать шесть, но свой луидор вернуть не рассчитывает. Поступайте так же.
– Дайте подумать, – сказал Куэнте-толстый, – я не так силен в делах, как мой брат. Я – человек простой, покладистый и смыслю только в одном: обошелся тебе молитвенник в двадцать су, продавай его за сорок! В изобретении, которое только еще разрабатывается, я вижу одно разоренье. Повезло с первым чаном, сорвешься на втором, попробуешь еще, увлечешься, сунешь руку в шестерни, потеряешь и голову…
И Куэнте рассказал историю какого-то купца из Бордо, разорившегося на том, что по совету одного ученого он вздумал возделывать болотистые земли; Куэнте привел шесть различных случаев, которые лично наблюдал по соседству, в департаменте Шаранты и Дордони, в промышленности и в сельском хозяйстве; он горячился, не желал ничего слушать, возражения Пти-Кло не только не успокаивали, но еще больше его раздражали.
– По мне, лучше заплатить дороже, да приобрести кое-что понадежнее этого изобретения и получать небольшой, но верный доход, – сказал он, поглядывая на брата. – По-моему, дело не настолько еще подвинулось, чтобы основывать предприятие! – сказал он в заключение.
– Ну, так ради чего же вы пришли? – сказал Пти-Кло. – Что же вы предлагаете?
– Освободить господина Сешара и обеспечить ему в случае успеха тридцать процентов с дохода, – с живостью отвечал Куэнте-толстый.
– Ах, сударь, – сказала Ева, – а на что же мы будем жить, пока будут производиться опыты? Мой муж уже испытал позор ареста, он может воротиться в тюрьму, ему терять больше нечего, а с долгами мы расплатимся…
Пти-Кло, глядя на Еву, приложил палец к губам.
– Неразумно, чрезвычайно неразумно! – сказал он, относясь к братьям Куэнте: – Бумагу вы видели, папаша Сешар сам признавался вам, что его сын, запертый им на ночь в подвал, изготовил из сырья, самого что ни на есть дешевого, превосходную бумагу… Вы пришли договориться насчет приобретения патента. Угодно вам его приобрести? Да или нет?
– Видите ли, – сказал Куэнте-большой, – нравится это или не нравится моему брату, я беру на себя риск уплатить долги господина Сешара; я даю шесть тысяч франков наличными, и господин Сешар будет иметь тридцать процентов с дохода; но выслушайте меня внимательно: ежели в течение года он не выполнит условий, которые сам внесет в договор, он обязан будет возвратить нам эти шесть тысяч франков, патент же остается за нами, а мы уж как-нибудь выкрутимся.
– Уверен ли ты в себе? – сказал Пти-Кло, отводя Давида в сторону.
– Да, – сказал Давид, обманутый тактикой братьев и трепетавший при мысли, что Куэнте-толстый сорвет переговоры, от которых зависит его будущность.
– Итак, я иду составлять договор, – сказал Пти-Кло братьям Куэнте и Еве. – Вечером каждый из вас получит копию соглашения, утром вы обсудите условия, а в четыре часа дня, по окончании судебного заседания, подпишете его. Вы, господа, выкупите векселя у Метивье. Я же подам ходатайство о приостановке дела в окружном суде, и мы распишемся во взаимном отказе от претензии.
Вот каковы были обязательства Сешара:
«Мы, нижеподписавшиеся, и пр…
Господин Давид Сешар-сын, типограф в Ангулеме, утверждает, что нашел способ равномерно проклеивать бумагу в чане, а также способ снизить себестоимость производства любых сортов бумаги более чем на пятьдесят процентов посредством введения в бумажную массу растительных веществ, как примешивая их к применявшемуся доселе тряпью, так и применяя их в чистом виде, а посему Давид Сешар-сын и господа братья Куэнте заключили между собою товарищеский договор в целях разработки патента на изобретение на основании следующих условий и статей…»
По одной статье договора Давид Сешар лишался полностью своих прав в случае, если бы условия, изложенные в данной редакции соглашения, тщательно обдуманного Куэнте-большим и принятого самим Давидом, не были им выполнены.
На другой день, в половине восьмого утра, Пти-Кло принес Сешарам договор и сообщил Давиду и его жене, что Серизе предлагает им двадцать две тысячи франков наличными за типографию. Купчую можно будет подписать вечером.
– Но, – сказал он, – ежели Куэнте узнают об этой сделке, они, пожалуй, откажутся подписать договор; от них можно ожидать всяких неприятностей, вплоть до распродажи вашего имущества…
– Неужто он выплатит такие деньги? – сказала Ева, удивленная столь нечаянным оборотом дела, в котором она уже разуверилась. – Случись это месяца три назад, мы были бы спасены!
– Деньги при мне, – коротко отвечал стряпчий.
– Да это просто волшебство! – сказал Давид, расспрашивая Пти-Кло о причинах такого счастья.
– Все очень обычно: купцы в Умо желают издавать газету, – сказал Пти-Кло.
– Но я лишен права издавать газету! – вскричал Давид.
– Вы?.. Да… Но не ваш преемник… Впрочем, – продолжал он, – это не ваша забота!.. Продавайте типографию, кладите денежки в карман и… предоставьте Серизе обходить рогатки: он вывернется.
– О да, – сказала Ева.
– Вы обязались не издавать газеты в Ангулеме, – продолжал Пти-Кло, – ну что ж, лица, финансирующие Серизе, будут печатать ее в Умо.
Ева, ослепленная надеждой получить тридцать тысяч франков, не знать больше нужды, смотрела на товарищеский договор как на дело второстепенное. Вот почему чета Сешар проявила уступчивость, когда речь зашла о том пункте договора, который только еще вчера казался им неприемлемым: Куэнте-большой требовал, чтобы патент был взят на его имя. Теперь ему удалось без труда доказать, что, коль скоро права Давида точно оговорены в договоре, не все ли равно, на кого из участников предприятия будет взят патент? А его брат прибавил: «Бонифас дает деньги на патент, он принимает на себя расходы по поездке в Париж, глядишь – еще тысячи две франков из кармана! Пускай он хоть патент выбирает на свое имя, а иначе… мое вам почтение!» Итак, хищник одержал победу по всем статьям. Товарищеский договор был подписан около половины пятого вечера. Куэнтебольшой галантно преподнес г-же Сешар шесть дюжин столового серебра и дивную шаль от Терно, желая этими дарами загладить, как он выразился, их бурные споры! Едва успели стороны обменяться копиями договора, едва успел Кашан передать Пти-Кло расписки и прочие документы, а равно и три роковых векселя, подделанных Люсьеном, как вслед за оглушительным грохотом почтовой тележки, остановившейся перед домом, на лестнице послышался голос Кольба:
– Сутарыня! Сутарыня! – кричал он. – Пятнатсать тисяш франков!.. Налишни теньки! Из Буатье (Пуатье) от каспатина Люсьена!
– Пятнадцать тысяч франков! – вскричала Ева, всплеснув руками.
– Получайте, сударыня! – сказал почтальон, входя в комнату. – Пятнадцать тысяч франков доставлены с дилижансом из Бордо! Ну и измучились же мы с ними! Два человека тащат сюда мешки. Деньги от господина Люсьена Шардона де Рюбампре… Примите, сударыня, вот этот кожаный мешочек, в нем пятьсот франков золотом и, видимо, письмо.
Читая письмо, Ева подумала, что она грезит. Вот оно:
«Милая моя сестра, вот пятнадцать тысяч франков. Вместо того чтобы лишить себя жизни, я продал свою жизнь. Я больше себе не принадлежу. Мало сказать, что я секретарь некоего испанского дипломата – я его раб.
Я сызнова начинаю страшное существование. Пожалуй, лучше было бы мне утопиться.
Прощай! Давида освободят; за четыре тысячи франков он, конечно, купит небольшую фабрику, составит состояние.
Забудьте о вашем бедном брате. Я так хочу!
Люсьен».
– Какая судьба! – вскричала г-жа Шардон, увидев мешки с золотом. – Рок преследует моего бедного сына, обращая его в орудие зла, как он сам писал, даже когда он делает добро.
– Славно мы сладили дельце! – вскричал Куэнте-большой, когда они вышли на площадь Мюрье. – Часом позже отблески этого золота упали бы на договор, и наш молодчик… Фюит!.. Ну а через три месяца, как он обещал, будет видно…
В тот же вечер, в семь часов, Серизе купил типографию; он внес деньги и обязался оплатить наем помещения за последнюю четверть года. На другой день Ева передала главноуправляющему сборами сорок тысяч франков для покупки на имя мужа ренты в две с половиной тысячи франков. Потом она написала свекру в Марсак, чтобы он подыскал ей небольшое имение тысяч за десять, в которое она пожелала вложить свое личное состояние.
Замысел Куэнте-большого был чудовищно прост. Он сразу же решил, что проклейка в чане – дело невозможное. Единственный верный источник обогащения он видел в удешевлении бумажной массы путем примеси растительных веществ. Итак, он сделал вид, что якобы не придает большого значения удешевлению сырья, а все надежды возлагает на проклеивание в чане. Что же было тому причиной? В те времена ангулемские фабрики занимались почти исключительно производством писчей бумаги, известной под названием «экю», «цыпленок», «школьник», «раковина», – именно таких сортов, которые требуют проклейки. Бумажная промышленность Ангулема издавна славилась производством этих сортов бумаги. Стало быть, эта отрасль производства, освоенная с давних пор ангулем