евние законы и пророчества так, что теперь они предсказывали жизнь, смерть и воскресение Иисуса. На протяжении почти тысячелетия и восточные, и западные христиане применяли к каждому стиху писания в отдельности теорию «четырех смыслов», придавая Библии значение, которое и в голову не пришло бы ее оригинальным авторам. Хотя некоторые мусульманские улемы, как Ибн Таймия, пытались толковать Коран буквально, шииты с первых лет вчитывали в некоторые стихи собственные эзотерические верования, а влиятельные мистики, такие как выдающийся ученый Ибн Араби, настаивали на том, что каждый раз, когда мусульманин читает строку из Корана, она должна означать для него нечто новое.
В отличие от науки, писание всегда обладало моральным измерением; главная его задача – побуждать к сострадательным, альтруистическим действиям. Цель его не в том, чтобы подтвердить читателю или слушателю правоту его устоявшихся мнений, но чтобы полностью их преобразить. Как говорил своим ученикам Чжу Си, неверно вчитывать в священные тексты свои собственные идеи, да и вообще не следует ожидать от писаний ясного выражения каких-либо догматических учений. Искусство писания требовало как своего продолжения активных практических действий; иначе писание оказывалось оборванным на середине, лишенным естественной динамики. В ведической Индии действием, к которому побуждало писание, был ритуал жертвоприношения, призванный поддержать хрупкий мировой порядок. В Китае Мандат Неба настаивал, что правитель должен проявлять сострадание к «малым сим». Конфуцианцы сделали следующий шаг и придали Мандату глобальное значение. Ритуалы, поощряющие чжун-цзы проявлять эмпатию по отношению к членам семьи, должны расширять их сознание так, чтобы их забота распространялась концентрическими кругами, пока не охватит весь мир. Буддисты разработали разновидность йоги, в которой практикующий простирает свою сострадательную любовь во все части света, пока не достигнет состояния полной беспристрастности и равной любви ко всем живым существам. Более того, Будда отправлял своих монахов странствовать по свету, чтобы помогать страдающим людям справляться с болью. Махаяна в конце концов порвала с арахантами, поскольку они, удалившись в затвор собственного спокойствия, пренебрегали долгом деятельного сострадания к миру. Для джайнов их ритуалы, выражавшие любовь, заботу и почтение ко всем существам, одушевленным и неодушевленным, были намного важнее собственных канонических писаний.
Монотеистические традиции с самого начала были преданы идеалу социальной справедливости. Пророки Израиля гневно осуждали правителей, что наслаждались своим богатством и пренебрегали горестями бедняков. Иисус настаивал, что его последователи должны служить нуждающимся и презираемым, кормить голодных, заботиться о больных, посещать заключенных в темницах. Семь подлинных посланий Павла направлены на искоренение неравенства, поскольку во Христе нет больше ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины. Важнейшая добродетель, настаивает Павел – милосердие или любовь:
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы[1694].
Позднейшие христиане, писавшие от имени Павла, уже когда стало понятно, что Иисус в ближайшее время не вернется на землю устанавливать новый мир, пытались его «приручить». Как мы уже видели, они отвергли радикальный взгляд Павла на равенство полов и призвали собратьев-христиан соблюдать правила греко-римского домостроя; однако «подрывной» смысл христианства так и не был забыт и проявился позднее у Франциска Ассизского и так называемых «еретиков»-катаров. Писание, настаивал Августин, не учит ничему, кроме милосердия; к этому он добавлял, что если вы живете сострадательной жизнью, посвященной добрым делам, то писание вам вовсе не нужно.
Наконец, Коран дал мусульманам «задание» от Бога создать справедливое и милосердное общество, в котором богатство будут распределять справедливо, а с бедными и уязвимыми обойдутся по совести. Таким образом, для искусства писания чрезвычайно важно то, что средневековые монахи называли intentio: сосредоточенность или «интенсивность» ума, побуждающая читателя изменять мир при помощи практических альтруистических действий. По знаменитому замечанию Августина: «Любовью я называю движение ума к [цели] плодотворно наслаждаться Богом ради него и себя, а ближним – ради Бога»[1695]. Быть может, самым запоминающимся образом выразил этот идеал Чжан Цзай в «Западной надписи»: «Покажи любовь к сироте и к слабому… Даже те, кто устал и немощен, болен или искалечен, те, у кого нет братьев, детей, жен и мужей – все страдающие мои братья».
В последние годы «принцип любви» определенно выветрился: это проявляется не только в салафитском терроризме, но и в таких движениях, как христианский премиллениаризм, который, эксплуатируя нездоровое Schadenfreude [злорадство] Книги Откровения, с нетерпением ожидает конца света, после которого вновь рожденные христиане будут наслаждаться мучениями своих врагов с безопасных зрительских мест на небесах. Попытки раннего Нового времени вернуться «к источникам» (ad fontes) веры поставили под подозрение творческое начало, характерное для традиционного искусства писания, и вдохновили извращенный библейский буквализм. Например, Движение Реконструкции, основанное в 1980-х годах техасским бизнесменом Гэри Нортом, поставило своей целью исполнять абсолютно все библейские законы: вновь ввести рабство, казнить гомосексуалов и побивать камнями непослушных детей[1696]. То же рабское возвращение в прошлое очевидно и в идеологии саудовских ваххабитов: они не только восстановили исламские наказания VII века, но и преследуют шиитов и суфиев, поскольку эти течения возникли уже после смерти Пророка[1697]. Неудивительно, что подобные практики создают дурную славу и религии, и писанию.
Но не меньше тревожит и уход веры в частную жизнь, полностью противоречащий динамическому intentio жанра писания. Секуляризация – отделение религии от политики – возможно, сослужила религии добрую службу, «отвязав» ее от неизбежной для государства несправедливости, однако вовсе не повлекла за собой пророческую критику общества. Сведение религии к «личному поиску», по-видимому, субъективизировало ее и даже опошлило. Искусство писания было призвано помочь людям достичь радикального духовного преображения. Люди стремились достичь мудрости, обожения или стать буддами; теперь же мы всего-навсего сидим на диетах, выбираем себе стиль одежды, ходим по магазинам. В обществе потребления, как заметил один социолог: «Мы творим себя через вещи. И, меняя свои вещи, меняем себя»[1698]. Вместо того, чтобы очищать душу от эгоцентризма, йога превратилась в набор упражнений типа аэробики, в способ сбросить напряжение или развить физическую гибкость. Осознанность, призванная научить буддистов понятию анатта («не-я») – тому, что столь дорогое нам «я» иллюзорно, что его не существует – теперь используется, чтобы помочь людям сосредоточиться на себе и чувствовать себя более комфортно. Старинная идея кенозиса, похоже, совсем забыта. Глубинные интервью, проведенные в 2002–2003 годах, показали, что господствующей верой подростков и многих их родителей в США является нечто, что социологи называют «моралистическим психотерапевтическим деизмом». Цель религии – помочь человеку «хорошо себя чувствовать, быть в мире с собой и жить счастливо», а задача Бога – «решать наши проблемы и помогать людям чувствовать себя хорошо». Бог здесь – своего рода «космический психотерапевт»: всегда на проводе, решает все наши проблемы, помогает людям примиряться с собой и находить счастье[1699]. Сурового евангельского Христа заменил Иисус – «мой личный спаситель», нечто вроде личного тренера, сосредоточенного на моем индивидуальном благополучии.
Как показал британский психиатр Иэн Макгилкрист в своей важнейшей книге «Господин и его посланник: разделенный мозг и создание Западного мира» (2009), современный Запад столь рьяно культивирует рациональную активность левого мозгового полушария, что важнейшие прозрения правого полушария оказываются маргинализированы[1700]. Следовательно, трансцендентное – ключевое понятие в искусстве писания – мы больше не ищем в традиционных кенотических дисциплинах; оно свелось к мелочному и блеклому «самосовершенствованию» или к тому типу истерического благочестия, что проявился в Первом Великом Пробуждении, с нездоровой сосредоточенностью на своем «я». Ключевым в традиционном подходе к писанию было требование сострадания и альтруизма, чувств, базирующихся в правом мозговом полушарии. И сейчас, в современном мире, эти качества нужны нам как никогда.
В основе многих наших проблем, как национальных, так и международных, лежит неравенство, которого современное общество, несмотря на все наши благие намерения, не в силах преодолеть. Это стало очевидно в кошмарном зрелище: тысячи мигрантов плывут на утлых суденышках из Африки или с Ближнего Востока и буквально гибнут за возможность попасть в Европу. В июне 2017 года в Лондоне семьдесят два человека, многие из них мусульмане, сгорели заживо в Гренфелл-Тауэр, муниципальном многоквартирном доме, поскольку Совет Кенсингтона и Челси, богатейшего района города, отделал этот дом дешевой, но легковоспламеняемой облицовкой и не снабдил адекватными средствами противопожарной безопасности. В США, богатейшей стране мира, все больше людей не могут позволить себе достойную медицину. В аграрном обществе, как мы уже видели, аристократия зачастую считает крестьян низшим родом людей; однако аристократы хотя бы видят, как крестьяне гнут спины у них на полях. Мы на современном Западе, как правило, никогда не видим рабочих, производящих те товары, которые нас призывают покупать – и не задумываемся о том, что они рабски трудятся в условиях, не отвечающих никаким стандартам, за мизерную плату, в далеких бедных странах