ют силу любви и почитания – и шаг за шагом воплощают в жизнь красоту правильного поведения»[657].
Ритуалы требуют присутствия других: самовоспитанием невозможно заниматься в одиночестве. Сунь-цзы согласился бы с индийцами – без наставника писание не понять:
«Ритуалы» и «Музыка» представляют нам проблемы без объяснений; «Песнопения» и «Документы» рассказывают о давно минувшем и не всегда связны; «Анналы Весны и Осени» кратки и местами малопонятны… Вот почему я говорю, что нет в учении ничего полезнее, как присоединиться к тем, кто уже учен или идет по дороге учения, и нет быстрее пути, чем полюбить таких людей[658].
Ничем нельзя заменить теплую, эмоциональную связь ученика с учителем: «Если ты, во-первых, не в силах полюбить таких людей и, во-вторых, неспособен к ритуалу – слепо следуя «Песнопениям» и «Документам», ты выучишь лишь массу разрозненных фактов и ничего более»[659]. Как и Чжуан-цзы, Сунь-цзы оплакивал то, что называл «одержимостью» – эгоцентрическое настаивание на одной доктринальной позиции в ущерб другой, на которое следует отвечать ритуальной «уступчивостью» и любовью к учителю.
Сунь-цзы был конфуцианцем до мозга костей, однако испытал на себе глубокое влияние даосизма. Как и Чжуан-цзы и Лао-цзы, он был убежден, что Путь можно уразуметь, «закрыв» критическую активность сознания, сделав ум «пустым, единым и спокойным». «Пустота» сознания означает, что оно всегда открыто для новых впечатлений, а не цепляется за знакомые, и воспитывает глубинную отзывчивость к Другому – всему, что не есть мы сами; ум должен быть «един» в своем отказе втискивать всю сложность реальности в какую-либо гладкую и удобную систему, формируя уверенность на основе абстракций, и «спокоен» в нежелании предаваться эгоцентрическим «мечтам и шумным фантазиям». «Таковы, – заключает Сунь-цзы, – свойства великого и чистого просветления»[660]. Тщательно деконструируя узколобое, сосредоточенное на себе мышление, любой человек может достичь паноптического видения мудреца:
Достигший такого просветления может сидеть у себя в комнате и видеть все, что происходит между четырьмя морями, может жить в настоящем и рассуждать о давно прошедших временах. Взор его проникает во всякое бытие и понимает его истинную природу, исследует эпохи порядка и беспорядка и постигает стоящие за ними принципы. Он обозревает небо и землю, правит всем сущим, владеет великим принципом и всем, что ни есть во вселенной[661].
Но человек, достигший такого просветления – не «бог», он просто полностью развил свой человеческий потенциал: «Широка и пространна его добродетель – кто узнает ее? Форма его тени подобна, вечно изменчива – кто узнает ее? Сияние его соперничает с солнцем и луной, величие его простирается в восьми направлениях. Таков Великий Человек»[662].
«Чжоу-и» («Книгу перемен»), древнее пособие для гаданий, которому еще предстояло превратиться в «И-цзин», шестую Классическую книгу, Сунь-цзы не упоминает. В III и II вв. до н. э. серия комментариев, известных как «Десять крыльев» или «Приложения», придала загадочным строкам-утверждениям «Чжоу-и» новые значения, превратив их из текстов для гаданий в протонаучное, рациональное описание упорядоченной, динамичной и благожелательной к человеку вселенной, источника всякого блага[663]. «Крылья» были призваны вдохновлять и поощрять: они изображали космос как вовлеченный в бесконечный процесс изменения и преображения, безличный, безмятежный и простой – слово «и» в заглавии означает также «легкий». «Великий Предел» (Тайчжи), неописуемый и непознаваемый источник бытия, порождает две силы, инь и ян – соответственно, пассивную (женскую) и активную (мужскую). Первый набор схем, развившихся из инь и ян – Восемь Триграмм, диаграмм, состоящих каждая из трех линий, каждая из которых была прямой или прерывистой; в «Крыльях» они больше не предвещают удачу или неудачу, но становятся космическими, небесными силами. Затем Триграммы умножаются и превращаются в Шестьдесят Четыре Гексаграммы, представляющие собой все формы перемен, ситуаций, возможностей и институтов, какие только возможны на земле.
Вместо веры во власть иррациональных и недобрых духов, чьи намерения можно распознать лишь при помощи темных и недостоверных гаданий, теперь китайцы развили систему, поведение которой, как объясняет Первое Крыло, поддается объективному предсказанию:
Система «перемен» [т. е. «И-цзин»] достаточна для неба и земли и, следовательно, всегда позволяет определить путь неба и земли и к нему приспособиться. Взглянув вверх, мы различаем пути неба; взглянув вниз, изучаем порядки земли. Так мы узнаем причины того, что скрыто, и того, что явно. Если мы исследуем круг вещей, то поймем суть жизни и смерти[664].
«Духи» прежних времен трансформировались в упорядоченные силы природы; теперь между ними «нет несогласия». Так что наука «И-цзин» «объемлет все вещи и путь их, помогает всему под небом, и нет в ней ошибок». Она понимает Тянь («Небо» или «Природу») и радуется ему, поэтому «понимает судьбу. Итак, не о чем тревожиться. Пока [все живые существа] довольны своим положением и всерьез привержены доброте, возможна любовь»[665].
Быть может, звучит упрощенно, но философия, стоящая за этим, ясна: люди неразрывно связаны с космосом. Невозможно говорить о «Природе» или «Небе», не говоря о «Человеке»: они образуют нераздельную триаду, так что каждое земное событие следует интерпретировать в этом холистическом контексте. В «Великом Приложении» («Дачжуань»), самом важном из Крыльев, мудрец описан как человек, понимающий вещи от начала до конца:
Есть сходство между ним – и небом и землей, а потому нет между ними противоречий… Он постигает преображения неба и земли без единой ошибки; вечно применяется он ко всем вещам без исключения… Вот почему деяния его подобны деяниям духа, не обусловлены местом, и вызванные им перемены не ограничены никакой формой[666].
«Крылья» помещают человечность именно в ряд природных феноменов, так что мудрец – человек, полностью раскрывший в себе человечность – столь безупречно встраивается в систему Неба-и-Земли, что сам становится божественным, точь-в-точь как описывал Сунь-цзы.
Дальше «Великое Приложение» переходит к рассказу о Фу Си, первом Мудром Царе, постигшем взаимодействие внутри священной триады:
Он взглянул вверх, чтобы исследовать образы [гуань сян] в Небе, и вниз, чтобы исследовать модели [фа] на Земле. Он исследовал вэнь [схемы] окраски птиц и зверей и их соответствие местности. Он взирал на то, что близко, и на то, что далеко. Затем создал он восемь триграмм, чтобы общаться с силами духовного разума и категоризировать сущности мириад предметов[667].
Царственная «добродетель» (дэ) Фу Си давала ему возможность читать и истолковывать космос как текст. Глядя на звезды, он видел в них архетипичные «образы» космоса и создавал собственные «образцы» в триграммах. И в то же время он видел, что эти космические «образы» соответствуют земным «схемам» (вэнь) в окраске птиц и зверей, позволяющей им маскироваться на местности. Такое восприятие сродства, существующего между Землей и Небом, вдохновило Фу Си на создание технологий, помогающих людям продуктивно жить в этом мире. «Он изобрел узловатые веревки [для записей] и создал ловушки и сети для охоты и рыбной ловли. Возможно, [эти идеи] он взял из гексаграммы ли» [Гексаграмма 30, «Огонь», из «И-цзин»][668].
Фу Си создал знаковую систему, параллельную вселенной, так что каждая система открывает истину другой. Вдохновленные его примером, последующие мудрецы создавали еще более сложные технологии. Созерцая И (Гексаграмма 42, «Возрастание»), Шэнь-нун изобрел сельскохозяйственную науку, увеличивающую продуктивность почвы. Яо и Шунь установили Великий Мир, помедитировав на первые две Гексаграммы, «Небо» (Тянь) и «Землю» (Кань), и осознав, что их гармоничное взаимодействие необходимо воспроизвести и в человеческих делах. Другие гексаграммы подали им мысль строить корабли и приручать быков, а Гексаграмма 38, «Ги» («Противоположность»), дала идею луков и стрел, которые помогли отбиться от внешних врагов. Последним их изобретением стала письменность (извлеченная из Гексаграммы 43, «Гуай» – «Разрешение»): ее они использовали для создания правительственных документов и составления договоров, так что «чиновники были под контролем, и народ – под надзором»[669]. Таким образом, «Перемены» исследовали взаимоотношения монархии, науки, техники и цивилизации. Мудрые Цари знали, что процветание человечества зависит от внедрения в общественную жизнь этих космических «схем», дающих возможность жить в гармонии с целым.
«Анналы Весны и Осени», автором которых теперь считался Конфуций, тоже оказались связаны с гаданием. В эпоху Сражающихся царств были созданы и передавались устно три важных комментария на «Анналы»: Гунъян, Гульян и Цзо-чжуань[670]. Гадание, толкование снов и экзегеза текстов тесно связаны во многих культурах, поскольку все эти занятия требуют от толкователя находить в темных образах скрытый смысл