[774]. Писание отождествлялось с Писаной Торой, когда-то хранившейся в храме. Однако его истолкование (мидраш) сделалось Устным преданием, которое ученик раввина получал от своего наставника, заучивал наизусть и передавал своим ученикам. Истолкование становилось тем, что «произносится» (шна) и точно, слово в слово, передается из поколения в поколение; это была мишна («повторяемое предание»), исходящая не из исписанного свитка, а от вдохновленного Богом человека.
Раввины в Явне, передававшие мишну, именовались таннаим («произносящие»). Писаный канонический текст был открыт для всех, но лишь «повторяемые предания» вдыхали в его слова жизнь. Впрочем, «повторение» не подразумевало, что раввин обязан слово в слово воспроизводить прозрения своего учителя. Полностью их усвоив, дальше он мог импровизировать, передавать их по-новому, отвечая на политические и интеллектуальные вызовы своего времени. Этими новыми прозрениями раввин делился со своими учениками, которые, в свою очередь, их преображали. Таким образом, мишна представляла собой живой, постоянно развивающийся корпус знаний[775].
Отвлеченное богословие раввинов не интересовало. Их занимали в высшей степени практические вопросы. Они задались целью создать систему законов, которая позволит иудеям оставаться верными Моисееву преданию в трагически изменившемся мире – так что не могли позволить себе роскошь ностальгически цепляться за прошлое. Например, правило об уплате десятины в Заиорданье было сформулировано в ходе ожесточенных споров и не имело никаких оснований в писании. Однако равви Элиезер радостно его приветствовал: «Тайна Господа с теми, кто боится Его, и Завет Его образует их!»[776] «Идите и скажите мудрым! Нашему решению можно верить!»[777] Мишна сознательно отступала от канонической Еврейской Библии. Вместо того, чтобы цитировать писание, раввины опирались на Гиллеля и Шаммая, трудившихся в Иерусалиме в начале I в. н. э. Мишна никогда не претендовала на то, что все ее правила исходят от Моисея. Эта идея возникла гораздо позже[778].
Экзегеза была не уединенным занятием, а общим делом, напряженным и шумным. Ученики изучали «повторяемые предания» своих учителей, бесконечно декламируя их вслух и яростно о них споря. Позднее один палестинский раввин так описывал эту сцену: «Слова летают туда-сюда, когда мудрецы входят в дом изучения и обсуждения Торы; один отстаивает одно мнение, другой – другое, третий – третье»; они перекидываются идеями, «словно воланом»[779]. Хотя решение выносилось большинством голосом, мнение меньшинства также тщательно сохранялось; ни один вопрос не решался «раз и навсегда»[780]. Сейчас какое-то мнение кажется неправильным – но кто знает, в каком будущем споре оно может пригодиться? Поговаривали даже, что изучать «повторяемые предания», чтобы понимать все возможные последствия того или иного решения, приходится самому Господу Богу[781]. Как объяснял один позднейший раввин, здесь просто не может быть «последнего слова»:
Если бы мы получили Тору в готовом виде, нам некуда было бы и ногу поставить. Где в писании основание для такого утверждения? [Вот оно]: «И говорил Господь к Моисею… Моисей сказал к Нему: «Господь Мира, научи меня Закону». Сказал Он к нему: «Следуй за большинством. Если большинство признает обвиняемого невиновным, оправдай; признает виновным – обвини». Итак, в Торе можно найти сорок девять причин применить закон о нечистоте и сорок девять причин не применять закон о нечистоте[782].
Бог дал Моисею Тору, обладающую множеством значений; и дело толкователя – танна — найти значения, соответствующие потребностям времени.
Однако сам по себе текст еще не наделяет мудростью, необходимой, чтобы верно истолковывать Тору. Как и в Индии, и в Китае, ученик познает ее истинное значение, живя бок о бок с учителем, служа ему, наблюдая за его поведением, следя за тем, как воплощается Тора в мельчайших подробностях его повседневной жизни. Один злосчастный ученик, неверно истолковав один текст и не заметив другого, неправильно понял указания писания о ритуальной чистоте и в результате нарушил одну из заповедей (мицвот). Ошибка его была в том, что он положился на тексты. Если бы он обратил внимание на то, как соблюдает мицву его равви – интуитивно понял бы ее значение. Писание часто трудно для понимания, но в каждый момент своей жизни его воплощает учитель. Наблюдая за тем, как он ест, разговаривает, двигается или молится, ты видишь Тору во плоти.
Мишна – не слишком привлекательное писание. Эмоциональности библейского языка ей недостает; она состоит не из увлекательных историй, а из сухих законов и правил. Но мысль о повествовании, в котором один сюжет неизбежно вытекает из другого, была слишком болезненна для раввинов: слишком хорошо они знали, чем эта история закончилась. О Мишне говорят иногда, что это гремучая смесь из острой боли и лживой надежды, способ удержаться на краю бездны ужаса и отчаяния[783]. Мир раввинов разлетелся вдребезги, и им осталось лишь подбирать осколки. С историями о Небесном Храме, которые все еще сочиняли писцы, они не хотели иметь ничего общего; они обеими руками держались за повседневную реальность, дискутируя, например, о функции такого-то помещения в храмовом комплексе[784] или о том, как патрулировала окрестности храма ночная стража[785].
Важнейшей фигурой в Явне стал равви Акива, доведший до совершенства систему мидрашей, нередко извлекавших из «Закона и Пророков» смыслы, резко расходящиеся с изначальными намерениями библейских авторов. В одной истории, популярной и через много лет после его смерти, рассказывается: слава о гениальности Акивы достигла небес, и сам Моисей решил прийти к нему на занятие, но обнаружил, к немалому своему смущению, что не понимает ни слова из Акивиных объяснений Торы, данной ему на Синае! «Сыны мои превзошли меня», – гордо заметил он, вернувшись на небеса[786]. Раввин Ишмаэль считал, что Акива порой заходит слишком далеко. Не лучше ли держаться как можно ближе к изначальному тексту?[787] Но метод равви Акивы взял верх, поскольку оставлял писание открытым: слово Божье бесконечно, и ни одно истолкование не в силах его исчерпать.
Но Акива был трагической фигурой, и его судьба продемонстрировала тщетность надежд раввинов. В 130 году римский император Публий Элий Адриан во время поездки по стране посетил Палестину. У него был обычай возводить в честь своих посещений какие-либо здания; и, прибыв в Иерусалим, все еще лежащий в руинах, он решил даровать этой стране совершенно новый город под названием Элия Капитолина, в честь самого себя и богов римского Капитолия – проект, разумеется, преисполнивший иудеев ужасом. На следующий год Адриан издал серию указов, запрещающих обрезание, обучение Торе и посвящение в раввины. Тут даже самые умеренные раввины поняли, что новой войны с Римом не избежать. Мятеж возглавил Симон бар Косиба, стойкий воин, которому удалось три года не подпускать римлян к Иерусалиму. Равви Акива приветствовал его как Мессию и нарек именем Бар Кохба, «Сын Звезды». Но римские легионы последовательно снесли с лица земли одну иудейскую крепость за другой. Затем евреев изгнали из страны, запретив им жить в Иудее, а равви Акива умер смертью мученика: за поддержку мятежа римляне заживо содрали с него кожу.
Раввинам пришлось переехать в город Уша в Нижней Галилее. Хотя новый император Антонин Пий (царст. 158–161 гг. н. э.) смягчил законодательство Адриана, теперь они понимали, что восстановить Храм не удастся, и бросили все силы на свое новое писание, которое назвали Мишна. По-видимому, это была письменная версия их дискуссий в Явне в сочетании с позднейшими, более трезвыми размышлениями[788]. Устные дискуссии и устная передача остались нормой, но после разгрома восстания Бар Кохбы раввины почувствовали, что предания необходимо записывать. Они полагали, что изначальные еврейские писания – Танах – относятся к фазе истории, ныне ушедшей навеки, однако могут использоваться выборочно, для легитимизации своей точки зрения. Полный текст Мишны представляет собой гигантское собрание раввинистических законов и правил для нового мира, упорядоченных в шести седарим («ордерах»): Зраим («Семена»), Моэд («Праздники»), Нашим («Женщины»), Низикин («Ущербы»), Кодашим («Святыни») и Техарот («Правила чистоты»). Эти разделы, в свою очередь, подразделяются на шестьдесят три трактата. Мишна открыто и гордо отделяет себя от Библии, крайне редко цитирует ее или на нее ссылается. Нигде она не возводит свой авторитет к Моисею, да и вообще не обсуждает свой авторитет или происхождение: ее компетентность утверждается без доказательств, как нечто очевидное и не подлежащее сомнению. Поскольку раввины – живые воплощения Торы, библейская поддержка их заповедям не требуется[789]. После катастрофы Бар Кохбы они покончили с апокалиптическим пылом, с мессианскими мечтами об искуплении. Быть может, храм погиб навеки; но теперь иудеи, как некогда изгнанники в Вавилонии, напоминали себе о присутствии Бога, ритуализируя свою повседневную жизнь. Шесть ордеров были выстроены как своего рода текстуальный храм