[824]. В этом Евангелии Иисус изображен как популярный пророк «малых сих»: как Илия, он сорок дней провел в пустыне, борясь с Сатаной; его хождение по водам моря Галилейского напоминает Исход из Египта; чудесное насыщение целой толпы – манну, накормившую израильтян в пустыне. Как и Моисей, он дал с вершины горы новые заповеди, а его двенадцать учеников представляют двенадцать колен Израилевых. Марк писал вскоре после страшной гибели Храма – и пытался противостоять тому пламенному мессианству, что разожгло трагическую Иудейскую войну. Он изобразил Иисуса как страдающего, побежденного Мессию, его миссию – как путешествие на Крест, пронизав повествование предсказаниями его смерти[825].
Распятие было отвратительной чертой осады Иерусалима. Иосиф рассказывает, что голодающие люди бежали из города, но римляне хватали их и, как и Иисуса, «сперва бичевали, затем мучили всеми возможными муками… и наконец распинали перед городской стеной». Весь город был окружен крестами с людьми, прибитыми к ним в различных гротескных позах:
И так солдаты, из гнева и ненависти, питаемой ими к иудеям, прибивали тех, кого ловили, к крестам в разных позах, в виде шутки; и число их было столь велико, что недоставало места для крестов и крестов для тел[826].
Известия об этих зверствах гремели по всей стране. Для Марка смерть Иисуса была мифом — еще одним случаем страдания невиновного, какие происходят во все времена – и его рассказ о распятии Иисуса представляет собой хороз текстов из писания[827]. Основной его источник – псалом 21, жалоба добродетельного человека, который сделался «поношением у людей и презрением в народе»:
Я же червь, а не человек,
поношение у людей и презрение в народе.
Все, видящие меня, ругаются надо мною,
говорят устами, кивая головою:
«Он уповал на Господа; пусть избавит его,
пусть спасет, если он угоден Ему»[828].
Марк приписывает эти издевательства «первосвященникам и книжникам», стоящим у подножия Креста Иисусова[829]; как и в псалме, он заставляет римских солдат бросать жребий о его одежде[830]; и он, единственный из евангелистов, вкладывает в уста Иисусу страшный крик отчаяния: «Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил?»[831] Опирается Марк и на другие псалмы: Иисуса предают друзья[832], он испытывает скорбь и тоску[833], в беде ему подают уксус вместо воды[834].
Марк связывает смерть Иисуса с трагедией Иерусалима. Незадолго до ареста Иисус предсказывает разрушение города, а когда умирает, «завеса Храма разодралась надвое сверху до низу»[835]. Марк ясно дает понять, что в мире, где правит Рим, последователям Иисуса стоит ожидать страданий. Избрание в сыновство Богу означает уже не царскую власть, а нищету и унижения[836]:
Но вы смотрите за собою, ибо вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними… И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется[837].
Царство Божье близко: Иисус у Марка предсказывает, что разрушение Иерусалима – это начало Конца, и последователи его увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных «собрать избранных своих от четырех ветров, от края земли до края неба»[838].
Евангелия от Матфея и Луки, основанные на текстах Марка и Q – это также мидрашим. Матфей описывает Иисуса как Мессию не только для иудеев, но и для язычников, поэтому в его рассказе о рождении Иисуса первыми приходят почтить его персидские волхвы. Рассказывая о событиях жизни Иисуса, он нигде не упускает шанс процитировать подходящий отрывок из писания. К чудесному рождению Иисуса он применяет пророчество Исаии о рождении Езекии в греческом переводе: «Дева зачнет и родит сына, и нарекут ему имя Эммануил [С нами Бог]»[839]. Когда волхвы спрашивают Ирода, где им искать Мессию, Матфей цитирует пророчество Михея о том, что «вождь, который упасет народ мой Израиля», придет из Вифлеема[840]. В сущности, все Евангелие от Матфея имеет целью показать, что весь корпус писаний указывает на Иисуса как на последнее и главное откровение Божье. В Нагорной проповеди Иисус становится новым Моисеем – провозглашает Новый Закон как комментарий к Ветхому, указывающий на его неадекватность: «Вы слышали, что сказано отцам вашим… а я говорю вам…»[841] Древний закон возмездия – «око за око, зуб за зуб» – превращается в «подставь другую щеку»[842]; «возлюби ближнего своего» преображается в «любите врагов ваших»[843]. Возможно, это отсылка к раввинам из Явне, чье влияние уже начинало ощущаться в те годы. Движение Иисуса, доказывает Матфей, превосходит движение из Явне: «Ибо говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, не войдете в Царствие Небесное»[844].
Мидраш у Луки не так настойчив, как у Матфея, однако и он показывает, что писания указывают на Иисуса как на последнее откровение Израилю. Победная песнь Марии, беременной Иисусом, полна ожиданий грядущего Царства: это пространный хороз, предсказывающий скорую победу «малых сих», который связывает воедино разрозненные библейские фрагменты и придает им совершенно новый смысл[845]. К этому времени – Матфей писал в 80-х, Лука, возможно, в начале II века – христиане утверждали, что, воскреснув из мертвых, Иисус являлся своим ученикам, прежде чем взойти на небеса. Одно из таких явлений, описанное Лукой, дает нам возможность увидеть, как непосредственно переживался мидраш ранними христианами.
Через несколько дней после смерти Иисуса, рассказывает Лука, двое его учеников с печалью шли из Иерусалима в Эммаус. По дороге к ним присоединился незнакомец и спросил, чем они так расстроены. Они рассказали ему трагическую историю позорной смерти их Мессии, и незнакомец упрекнул их за неспособность «веровать всему, что предсказывали пророки», говорившим, что «должно Христу пострадать и войти в славу свою». Затем, «начав от Моисея и из всех пророков», незнакомец показал, что все эти писания предсказывают страдания Мессии[846]. Придя туда, куда собирались, апостолы упросили нового друга остаться с ними; и, когда он благословил хлеб, преломил и дал им, «открылись у них глаза», и они поняли, что их спутник – не кто иной, как воскресший Христос. В тот же миг он скрылся из глаз. «Не горело ли в нас сердце наше, – говорили они друг другу, – когда он говорил с нами на дороге и когда изъяснял нам писание?»[847]
В «Пирке Авот» раввины утверждали: где двое или трое собираются, чтобы вместе изучать писание – там Шхина посреди них. Двое последователей Иисуса пережили схожий опыт, однако для них Присутствие Бога, прежде заключенное в утраченном Храме, теперь воплотилось в личности Иисуса. Экзегеза стала эмоциональным переживанием, от которого «горит сердце». Они переживали это Присутствие в ритуальной трапезе, воспроизводящей его смерть, в прозрениях, когда разрозненные тексты писаний таинственным образом сходились и сливались вместе, в беседе с незнакомцем. Особенно важно было это для общины Луки – смешанной общины, состоящей из иудеев и язычников, которые, преодолевая свои предубеждения и предрассудки, «открывали глаза» для более широкого взгляда на мир.
Все три синоптических евангелия – от Матфея, Марка и Луки – описывают случай, когда трое учеников, Петр, Иаков и Иоанн, увидели, как от Иисуса исходит божественный свет: «И преобразился пред ними: и просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет»[848]. Рядом с ним явились Моисей и Илия, и голос с небес провозгласил: «Сей есть Сын мой Возлюбленный, в котором мое благоволение; Его слушайте»[849]. Возможно, это описание пасхальных видений учеников или видения, пережитого членами движения Иисуса во время их мидрашистских занятий[850]. Оно явственно напоминает видение Иезекииля о «существе, подобном человеку», осиянном светом и «чем-то, подобным славе [кавод] Яхве». Ранние христиане, по-видимому, прозревали в человеке Иисусе нечто от божественной «славы», какое-то сияющее отражение божественного. Евангелие от Иоанна (ок. 100 г. н. э.) отражает другую традицию, возможно, малоазийскую, но его пролог, изображающий Иисуса как Слово (Логос) Божье, существовавшее прежде всего, мог изначально представлять собой отдельный документ, которым пользовались все церкви[851]:
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть