- Что же мне делать?
- Я пришлю за вами две машины, месье. Прямо сейчас. Две машины... Вы говорите, на Лионском вокзале?
- Да, у ресторана "Трэн-Бле".
Две большие черные машины, взятые напрокат. Они остановились одна позади другой, и шоферы - оба в бежевых костюмах - вышли из них одновременно.
Я помог им погрузить чемоданы. Опустив спинку двойного заднего сиденья в большей из машин, они поместили и кофр. Меня восхитила легкость, с какой они перетаскивали чемоданы, словно это не составляло для них ни малейшего труда.
Я сел в головную машину рядом с шофером. Он медленно тронулся с места, а вторая машина следовала за нами на расстоянии нескольких метров. К ветровому стеклу была прикреплена табличка: "Шоферы Франции".
Бульвар Дидро. Аустерлицкий мост. Было девять часов утра. Я опустил стекло. В машину проник легкий ветерок, пропитанный ароматом листьев и пыли.
Шофер небрежно вел машину, придерживая руль одной рукой. Другой шофер двигался за нами почти вплотную, так что порой машины едва не сталкивались буферами.
Мы ехали по набережным вдоль ограды Ботанического сада. В какой-нибудь сотне-другой метров от нас в глубине квартала высился купол госпиталя Валь-де-Грас, где минувшей осенью меня продержали три месяца, прежде чем навсегда освободить от воинской повинности. Семь лет в коллеже, полгода казарм и три месяца в Валь-де-Грас. Отныне никто и нигде не сможет меня замуровать. Никто. Наконец я начинаю жить. Я до конца опустил стекло и оперся локтем на его край. На набережных уже зазеленели платаны, мы проезжали под сводом их крон.
По улицам струились потоки машин, наш автомобиль скользил совершенно бесшумно. Приглушенно играло радио - помню, когда мы подъезжали к мосту Согласия, оркестр исполнял "Апрель в Португалии". Меня так и подмывало насвистать эту мелодию. Париж, освещенный весенним солнцем, казался совершенно незнакомым городом, куда я попал в первый раз, от набережной Орсэ за мостом Инвалидов веяло в это утро очарованием Средиземноморья и каникул. Точно мы ехали по Ла-Круазетт в Каннах или же по Английской набережной в Ницце.
Мы проехали через Сену по мосту Альма, вторая машина катила с нами рядом. Шоферы переглядывались. Потом машины свернули на улицу Жана Гужона и в самом ее начале одна за другой остановились, въехав колесами на тротуар. Мы вышли из машин, все трое. Дверцы обоих черных лимузинов хлопнули, как в стародавних гангстерских фильмах. Мужчина в белой рубашке и синих брюках ждал у двустворчатой двери из светлого дерева, похожей больше на дверь в квартиру, нежели на входную дверь. Он подошел к нам. Был он мал ростом, с повадками отставного жокея.
- Все чемоданы в порядке?
Говорил он решительным тоном, меня удивившим. На нас он не обращал ни малейшего внимания. Его интересовали только чемоданы.
- Все в порядке, - подтвердил я. - Все. Я проверил.
Видя мое рвение, он мне улыбнулся. Быть может, вначале он подумал, что по молодости лет я отнесусь к поручению легкомысленно.
Он распахнул входную дверь. Огромный вестибюль, выложенный черной и белой плиткой.
- Чемоданы поставьте здесь.
Оба шофера и я один за другим внесли все чемоданы в дом. Мужчина внимательно следил за тем, чтобы мы расставляли их вдоль стены по росту, начиная с самого большого. Когда работа была окончена, он вынул из кармана потертый коричневый кожаный бумажник и расплатился с шоферами, вручив каждому по пачке денег, которые предварительно сосчитал, слюнявя указательный палец.
Мы остались вдвоем, он и я, посреди вестибюля. Я не решался ни шевельнуться, ни промолвить хоть слово. Он оглядел вереницу чемоданов. Без сомнения, пересчитывал их. Потом поднял ко мне лицо. Несколько секунд помолчал и, выпрямившись, торжественно объявил:
- Мадам спит.
После чего он расслабился. Скрестил руки на груди и снова мне улыбнулся. Это был уже другой человек. Он подошел ко мне и кончиками пальцев потрепал меня по плечу.
- Спасибо, что оказали мадам эту услугу... Мадам говорила мне о вас... Она сказала, что хочет вас видеть...
- Правда?
Его, должно быть, удивила порывистость моего вопроса, но когда оба шофера ушли, я подумал, что сейчас выпроводят и меня и мне больше никогда в жизни не придется встретиться с мадам Люсьен Блен.
- Идемте...
Мы прошли по узкому, плохо освещенному коридору, в конце которого он открыл дверь и посторонился, пропуская меня вперед. В этой гостиной мое внимание с первой минуты привлекли голубые деревянные панели, краска на которых местами облупилась, и застекленные двери, выходившие в маленький сад...
- Можете подождать здесь...
Он указал мне на обтянутый синим бархатом диван у стены. Я сел.
- Хотите чего-нибудь выпить?
- Спасибо, нет.
- Мадам Блен всегда просыпается поздно, - ласково сказал он, словно хотел заранее подбодрить меня и предупредить, что ждать придется долго. Вы и в самом деле не хотите чего-нибудь выпить? Кофе, например? Или апельсиновый сок?
- Нет, спасибо.
- Если передумаете, нажмите эту кнопку.
И он показал мне золоченый звонок на стене справа от дивана.
- До свиданья, месье. Наберитесь терпения.
Он исчез через ту же дверь, через которую мы вошли, она медленно закрылась за ним; дверь была так плотно пригнана к стене, что совершенно сливалась с ней. Иллюзия была тем более полной, что со стороны гостиной у двери не было ручки. Может, коридор, по которому мы только что прошли, был потайным? Я дал себе слово спросить об этом у мадам Люсьен Блен.
Я долго сидел на диване. Слева от меня китайская ширма. На низких столиках и на камине букеты желтых и белых цветов. Увядших. Прямо передо мной солнце освещало дверные стекла радужным светом, заливавшим траву и цветники сада. Этот садик, служивший продолжением гостиной, по форме напоминал носовую часть корабля, так что под конец мне стало казаться, будто я плыву по морю.
Тишина была гнетущей. Я встал и открыл одну из двустворчатых стеклянных дверей. Ветерок приподнял газовые занавески, я выскользнул в сад.
К черной решетке в рост человека, ограждавшей сад, был прислонен оранжевый шезлонг. Я разложил его посреди лужайки и сел. Светило солнце, до меня долетал приглушенный гул уличного движения, словно о решетку сада бил прибой. Мне было хорошо, я откинул голову на шезлонг. По синему небу плыли легкие весенние облачка.
Потом я опустил голову. Передо мной ротондой выступала гостиная с ее тремя стеклянными дверями. Справа были еще две стеклянные двери, изнутри закрытые ставнями. Может, это спальня мадам Люсьен Блен? Мне хотелось бы заглянуть в щелку ставен, проверить, правда ли, что она спит в этой комнате. Я вернулся в гостиную. На низком столике ящичек с сигаретами и начатая коробка спичек, на оборотной стороне которой значилось название ресторана. Я снова сел на диван. Английский табак обжигал мне гортань, я следил глазами за облачками дыма, таявшими над моей головой. Лучи солнца заливали комнату, потом в комнате вдруг сразу темнело, как перед грозой. С того места, где я сидел, мне виден был кусочек неба. Тишина и эти слишком резкие перепады освещения навевали на меня едва уловимую - о, почти совсем неуловимую - тоску.
Я переходил из гостиной в сад и из сада в гостиную до самого полудня, и никто так и не нарушил моего одинокого ожидания. Потом я открыл одну из дверей гостиной и на цыпочках, как мог быстро, прошел по анфиладе комнат. Некоторые были совершенно пусты. В других сгруженная мебель была накрыта чехлами. В последующие дни мне предстояло узнать, что все комнаты в квартире, кроме спальни и гостиной, были заброшены и служили свалкой. В них можно было найти всякую всячину - седла, сбрую, люстры, ковры и мебель, свезенные из тех домов, что в свое время принадлежали Люсьену Блену в Шантийи и на мысе Антиб, и чучела из его коллекции, например жираф, который одиноко высился посреди бывшей столовой.
Наконец я добрался до вестибюля, выложенного черными и белыми плитками, где все еще стояли выстроенные по росту чемоданы. В ту минуту, когда я потянул на себя входную дверь, чья-то рука сжала мое плечо. Я обернулся. Человек, встретивший меня и двух шоферов, улыбался мне, но в глазах его была тревога.
- Вы что, вздумали уйти?
Неужели он незаметно для меня шел за мной по пятам? Может, он с самого начала следил за мной? Он все крепче стискивал мое плечо.
- Надо подождать, пока проснется мадам.
В голосе его слышалась угроза. Он приблизил ко мне свое жесткое личико жокея, похожее на лицо ребенка, усохшее с годами.
- Я хотел немного пройтись.
- В самом деле?
- Да... Я хотел... купить газету.
Он разжал хватку.
- Только не долго. С мадам никогда заранее неизвестно. Она может проснуться в любую минуту.
На улице я с облегчением перевел дух. Я уже думал, что он никогда меня не выпустит.
На площади Альма на залитых солнцем террасах кафе ни одного свободного столика. Я шел куда глаза глядят, встречая мужчин и женщин, все - если память мне не изменяет - в костюмах светлых тонов и в платьях из вуали и муслина. Ветерок перебирал листву деревьев на авеню Монтеня, - свежий ветерок, создававший обманчивое ощущение, что идешь по приморскому бульвару.
Медленными шагами я прошел вверх, потом вниз по Елисейским полям. Прогулялся вдоль аркад "Лидо", заглянул в "Симфонию". Я бродил много часов подряд, не отдавая себе в этом отчета, должно быть, я исходил все улицы в этом квартале. Запомнились мне только те минуты, когда меня застиг ливень. Первый раз это случилось в саду на Елисейских полях возле ресторана "Дуаен", и я успел укрыться в старом музыкальном павильоне. Во второй раз - возле кинотеатра "Биарриц". А потом солнце снова заиграло на мокрых тротуарах.
К вечеру небо опять омрачилось. Под деревьями Рон-Пуэн на меня упали первые капли дождя, но я продолжал идти по авеню Монтеня, держась поближе к домам. Дул ветер, ветер с Атлантики, и я думал: "В конце авеню я увижу море". Надо мной кружили чайки. На площади Альма дождь хлынул сильнее, и я сел за один из немногих свободных столиков на застекленной террасе кафе "У Франсиса". Подошел официант, чтобы принять заказ. Но у меня уже не осталось денег.