одится расстаться не только с мечтой о колокольне, но и с надеждой на какую бы то ни было работу в России. Хуже того, в Зимнем дворце, одном из самых блестящих его творений, на глазах Растрелли начинаются переделки. Валлен-Деламот, которому благоволит новая императрица, хвастает, что выбрасывает в окна целые стены, построенные Растрелли. Благородному человеку об этом впору бы умолчать. Валлен-Деламот — одаренный архитектор (подтверждение тому — Гостиный двор, величественная Арка складов Новой Голландии, костел святой Екатерины, Академия художеств, Малый Эрмитаж). Но благородство далеко не всегда сопутствует одаренности… Это Джакомо Кваренги хотя и ненавидел барокко, проезжая чуть ли не ежедневно мимо Смольного собора (строил рядом здание Смольного института), снимал шляпу и повторял: «Вот это храм!» Но Кваренги — гений. Он просто отдавал должное другому гению.
Что же касается Валлен-Деламота, то так случилось, что именно ему выпало построить свой, хорошо нам известный Большой Гостиный двор вместо того, который на том же месте намеревался построить Растрелли — вернее, задумала Елизавета Петровна. Она пожелала видеть на Невской перспективе не просто удобное и обширное место для торговли всевозможными товарами, но настоящий дворец торговли, какого во всей Европе не сыщешь. Она вообще обожала строить дворцы: большинство петербургских дворцов построены для нее или в ее время. И этот поручила не кому-нибудь, а несравненному Растрелли. Его проект был великолепен. Как всегда. Елизавета утвердила его без единой поправки. Но строить распорядилась за счет купеческого сословия. Купцам это, понятно, не понравилось, но возражать матушке-государыне не посмели. Только оттягивали выполнение ее воли как могли. И дождались. Как только Елизавета скончалась, убедили новую власть строить скромнее и дешевле. Работу поручили Валлен-Деламоту. Еще один неосуществленный замысел — еще одна утрата. Но при абсолютной уверенности, что постройка Растрелли была бы еще одним петербургским шедевром, нельзя не отдать должное гармоничному, строгому Гостиному двору Деламота.
Наверное, мое утверждение, что непостроенная колокольня Смольного собора — одна из самых горестных утрат нашего города, кому-нибудь покажется спорным. Мол, не было ее, значит, и утратить невозможно. С точки зрения формальной логики — правильно. Но колокольня ведь не миф, она уже существовала на бумаге, в макете, даже фундамент уже уложили. И было ясно — станет она одним из прекраснейших сооружений Петербурга. Так что смею настаивать — утрата.
Правда, сейчас кое-кто утверждает, будто Растрелли сам отказался от строительства колокольни: решил, что она помешает видеть собор со Шпалерной — с главной перспективы. Но это сегодня Шпалерная — главная перспектива. Следует вспомнить: в те времена главным проспектом Петербурга была Нева. Именно на нее были ориентировано все лучшее, что строили в городе. Взгляду на собор с Невы колокольня никак не могла стать помехой. Кроме того, колокольня, по православной традиции, должна стоять к западу от храма. Так что, еще только планируя постройку, Растрелли прекрасно понимал, как они будут соотноситься, храм и колокольня. Поэтому вдруг сделать открытие, что она будет чему-то мешать, просто не мог.
А утраты… Они преследовали зодчего и при жизни, и после смерти. Началось все с Зимнего дворца. Страшный пожар 1837 года из всех дивных интерьеров Растрелли пощадил только дворцовую церковь и Иорданскую лестницу. Кроме них из подлинных интерьеров мастера до нас дошел всего один — большой Белый двухсветный зал в Строгановском дворце.
Большая церковь. Интерьер Растрелли
Следующей жертвой (на этот раз жертвой ненависти императора Павла к своей покойной матери) стал Летний дворец Елизаветы Петровны (о его судьбе я рассказывала), за ним — храм во имя Казанской Божьей Матери.
Так органичен воронихинский Казанский собор на Невском проспекте, что кажется, будто стоял он здесь всегда. Но это не так. До конца XVIII века на его месте был другой храм.
Пожар Зимнего дворца в 1837 году
Перед тем как отставленный от дел, но еще полный сил зодчий отправился в Берлин ко двору Фридриха II с тайной надеждой получить достойную работу, он составил «Общее описание всех зданий, дворцов и садов, которые я, граф Растрелли, обер-архитектор двора, построил в течение всего времени, когда я имел честь состоять на службе Их Величеств Всероссийских, начиная с года 1716 до сего 1764 года». Я уже не однажды цитировала это описание.
Под номером шестьдесят в нем следует такая запись: «На Большом проспекте я построил церковь с куполом и колокольней, всю в камне, в честь св. девы Казанской, которая почитается в этой провинции как чудотворная. Алтарь, равно как и весь интерьер, украшен весьма богатыми лепными позолоченными орнаментами, с бесчисленными прекраснейшими образами, установленными в алтаре. Именно в этой церкви состоялось венчание императора Петра III с ныне царствующей императрицей».
Не знаю, деликатность или осторожность побудила его умолчать о главном: именно в этой церкви Екатерину провозгласили императрицей. Сын этого забыть не мог. Церковь сделалась ему ненавистна. Он приказал ее снести и поставить вместо нее храм по образцу собора святого Петра в Риме. Конкурс выиграл бывший крепостной графов Строгановых, Андрей Никифорович Воронихин. Но это уже совсем другая история.
С семейством Строгановых Растрелли был дружен, построил для них дворец на углу Невского и Мойки. Это лучше других сохранившееся творение великого мастера. По мнению многих специалистов — и самое совершенное. Граф Сергей Григорьевич Строганов, желая как-то по-особенному отблагодарить Растрелли, заказал портрет зодчего прославленному итальянскому портретисту Пьетро Ротари, приехавшему в Петербург по приглашению императрицы. Так что именно благодаря Строганову мы получили возможность всмотреться в лицо гения — породистое, гордое, печальное. А может быть, просто задумчивое.
Что касается творений Растрелли, их рисовали многие. На рисунке Михаила Махаева, сделанном вскоре после окончания строительства Строгановского дворца, запечатлен не только дворец, но и стоящий в некотором отдалении храм: изящный, стремительный силуэт, будто пронзающий небо. У некоторых авторов я встречала утверждение, будто первый храм во имя Казанской Божьей Матери строил Михаил Григорьевич Земцов. Но ведь Растрелли сам назвал его своей работой. Думаю, заподозрить великого мастера в том, что приписал себе чужую постройку, просто немыслимо. Казанский собор, построенный Воронихиным, справедливо признан шедевром. Но и ради него можно ли было уничтожать не просто другой шедевр, но храм, намоленный сотнями верующих? Тем более что хранил он чудотворную икону Казанской Божьей Матери, небесную покровительницу Петербурга. Ее привезли в город по велению Петра в 1710 году. Архимандрит Митрофаний предрек: «Пока Казанская будет в столице, в город не ступит вражья нога». Уже триста лет чудотворная икона охраняет город. Что же касается места для постройки нового собора, его было более чем достаточно. На том же Невском многие участки в то время еще были свободны.
У меня всегда было чувство, что страшная участь императора Павла связана с разрушением Казанской церкви. Большевики, сносившие храмы, были атеистами. С них и спрос другой. Но Павел…
Дольше других уничтоженных шедевров Растрелли (до 1962-го) простоял собор во имя Святой Живоначальной Троицы в Троице-Сергиевой пустыни. Монастырь этот в 1732 году основал настоятель Троице-Сергиевой лавры и духовник императрицы Анны Иоанновны архимандрит Варлаам Высоцкий. Был он известен большой строгостью жизни, благочестием и смирением. Царица его искренне уважала. Свое положение при дворе он умел использовать для делания добра. По свидетельству современников, «приемная его, как царского духовника, была постоянно наполнена просителями разных званий и состояний. Если бы просители эти отходили неудовлетворенными, то и собрания скоро бы прекратились». Он помогал многим, а кого-то и спасал от смерти — наказывать провинившихся Анна Иоанновна умела, не соразмеряя вину с наказанием. А вот духовнику своему всячески старалась угодить.
«Указали мы приморскую дачу, которая преж сего была сестры нашей благоверной государыни царевны и великой княжны Екатерины Иоанновны и приписана к Стрельнинскому дому, отдать Троицкаго Сергиева монастыря Архимандриту Варлааму в вечные владения, и на оную дачу дать ему Загородный дом царицы Параскевы Федоровны находился на набережной Фонтанки между Лештуковым переулком и Семеновским мостом против Апраксина переулка». Подписывая этот указ, государыня вовсе не помышляла о создании нового монастыря. Она просто видела, что отец Варлаам тяготится придворной суетой, нуждается в тихом месте для молитвы и размышления. А он с радостью принял подарок: он-то мечтал поставить рядом со столицей монастырь, который прославит имя и дела преподобного Сергия, как прославлены они подмосковной лаврой. Церковь в доме Прасковьи Федоровны (покойной матушки Анны Иоанновны, жены соправителя Петра Великого Иоанна Алексеевича. — И. С.) была разобрана, перевезена на приморскую дачу и собрана. В журнале канцелярии Святейшего Синода 6 июня 1735 года записано «доношение» архимандрита Варлаама: «Церковь Успения Пресвятыя Богородицы на Приморскую того монастыря дачу, отстоящую от Санкт-Петербурга на 24 версте, перевезена и поставлена и мая 12-го дня им Архимандритом освящена во имя преподобного Сергия Радонежского чудотворца.». А уже 5 июля Анна Иоанновна «шествует на молебен» в первую церковь монастыря, которому предстоит прославиться в том числе и разнообразием великолепных храмов. Первым начали строить каменный храм во имя Пресвятой Троицы. Шел уже 1756 год. На троне была Елизавета Петровна. Так что вполне понятно, что строительство поручили Растрелли. Правда, в одних источниках автором называют его, в других — Пьетро Антонио Трезини (однофамильца и земляка великого Доменико Трезини. —