- О! - воскликнул Клямин. - То, что нужно!
Первую рюмку он решил пропустить без тоста. Хотя ему было что сказать… Осетровый бочок оказался несколько суховатым, да и икорочка слегка обветрилась, заждалась, родимая… Когда он в последний раз лакомился икрой? Не так уж давно, в командировке, на ранчо у какого-то Теймура. Все пытался понять: откуда в таком далеком ауле оказались редкие дары моря?
«Селекция, дорогой! Учил в школе? Берем барана, режем, потрошим, выделываем шкуру. Долго выделываем. Пока эта шкура не превращается в черную икру, - объяснял горский князь Теймур. - И в этот дом. И в этот автомобиль… Селекция!»
Дымился суп в широкой тарелке с голубой короной на дне. Пряный запах возбуждал аппетит. Кухня ресторана «Глория» славилась в городе… Клямин прикрыл в блаженстве глаза - хорошо ему было. Так за что же он, собственно, мог поднять рюмку? За то, что с Натальей все закончилось спокойно, разрешилось само собой - собралась и уехала. И вновь он, Антон Клямин, остался таким же вольным казаком, каким себя знал. Не надо ломать голову, решать вопросы, к которым он не был готов. Так какого черта он торопился уехать из Ставрополя? Надеялся, что объявится Наталья? Его дочь? Какая там дочь! Откуда? Что он - водил ее за ручку через улицу в детский сад? Сидел у ее постельки, когда она болела, переживал? Или хотя бы помнил ту женщину, которая ее родила? Знал ее имя? Какие-то смутные воспоминания двадцатилетней давности. Возможно даже, он имеет в виду вовсе не эту, а другую женщину. Мало ли их было за годы службы, все в памяти перемешались…
А правда была в одном… Тогда, в минуты встречи на вокзале, пять дней назад, он увидел девушку. С изумительными губами, глазами, нежной кожей рук, лица. Чем бы это все кончилось, Антон Григорьевич? Хорошо, что она уехала. Радоваться ты должен, болван…
Вот он и произнес свой тост. Мысленно, про себя. Теперь и выпить можно, пора. Но странно - пить ему расхотелось. Клямин приподнял рюмку, посмотрел сквозь толщу узора на свет. Лучи распадались на цветные блестки - фиолетовую, оранжевую, голубую… Какая из них ее, а какая его? Вероятно, его - желтый, усталый, увядший цвет… Куда она ему? Только в дочери и годится…
Он встал, прошелся по комнате. Остановился у зеркала. Стройная фигура в прекрасном сером костюме, с нелепой салфеткой - что-то похожее на зоб… Он сорвал салфетку, швырнул в сторону… Вот теперь он хорош. И молод.
На тумбе под зеркалом лежал прозрачный пакет с корнем калгана. Таким случайным, чужим среди богатой полировки, дорогих безделушек, набранных Кляминым по случаю в его безалаберной жизни. Он поднял пакет. Да что же это такое? Ни выбросить, ни потерять. И в аварии уцелел, и из самолета не выпал. Точно прирос к нему этот корень… Клямин переложил пакет на подоконник. Но там, на белой его плоскости, пакет выглядел еще более уродливо. «Швырну-ка я его в форточку - и все», - подумал Клямин, но не швырнул - было лень. Водка уже начала шуметь в голове. Он еще раз оглядел себя в зеркале, поправил галстук, сунул в карман пакет с корнем, направился в прихожую и отворил дверь.
Квартира старика Николаева была напротив, через площадку. По лестничному маршу тихо скреблись звуки скрипки - Додик Борисовский продолжал учение. Клямин тронул шершавую кнопку звонка непослушными пальцами. И кнопка тотчас же отозвалась резким учрежденческим тарахтением. Старик плохо слышал, и Клямин сам когда-то приспособил ему этот школьный колокол. Мертвого поднимет из могилы…
Старик все не открывал.
Клямин надавил еще раз. Казалось, сейчас распахнутся все двери и соседи выбегут, как школьники, на переменку. «А может, старик на посту?» - подумал Клямин и собрался было уже спуститься по лестнице во двор, как послышался грохот засовов. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось тяжелое лицо соседа.
- Дед! - воскликнул Клямин. - Выпить хочешь?
- А я и так пью. Заходи, будешь третьим.
Клямин рассмеялся. Только сейчас он обратил внимание на то, что у старика как-то по-особому поблескивают глазки.
- А кто у тебя? Женщина? Старик шмыгнул носом.
- Я тебе, Антон, когда-нибудь шандарахну по башке бутылкой. В порядке воспитания.
- В порядке надзора, - поправил Клямин. - А может, возьмешь его, - Клямин кивнул в сторону комнаты, - и ко мне. Закусон знатный.
Старик вновь шмыгнул носом.
- Или заходи, или ступай к себе. Продует меня, простужусь.
- Ладно, я сейчас. Чтобы не с пустыми руками, - решил Клямин. Он вернулся к себе, достал расписной деревянный поднос, поставил на него тарелки с закуской и непочатую бутылку водки, положил злополучный пакет с корнем, сунул ключи от квартиры и, выйдя на площадку, толкнул коленом дверь Николаева.
Старик все ждал, придерживая рукой отворот рубашки. Меховой жилет струпьями шерсти ниспадал на его потертые штаны, из-под которых виднелись нелепые ярко-зеленые носки. «Прибарахлился старик», - подумал Клямин.
- А я звоню, звоню, - сказал он. - Весь дом всполошил. А ты все не отворяешь.
- Приятель у меня, заболтались. Представляешь, в собесе встретились. А не виделись с войны. Я его, чертяку, по фамилии вспомнил, - радостно пояснил Николаев, шествуя перед Кляминым и оберегая его поднос от неожиданных сюрпризов тесного, заставленного хламом коридора…
Войдя в знакомую комнату соседа, Клямин обомлел. В углу потертого дивана, за круглым столом, под желтым абажуром, сидел в банном халате хозяина пляжный коршун Макеев…
- Слышишь, Георгий, - радовался Николаев, - мы с тобой тут сидим, молодость вспоминаем. А он звонит не дозвонится. Знакомься, Георгий, мой опекун, лихой наездник Антон Клямин.
Макеев высунулся из-под абажура и дернулся назад, точно от ожога.
- Ты чего, Георгий? Мой сосед - Антон. Со своим угощением. - Старик Николаев не обратил внимания на странное поведение своих гостей. - Только вот что, Антошка… Дружка фронтового не совращай. Мы тут наливке вишневой радуемся. Покойной хозяйки моей припасы, а ты с водочкой…
Измученный наливкой Макеев с надеждой смотрел на поднос.
- Да поставь ты свой поднос. Держит, как официант. Старик засуетился, перенимая из рук Клямина поднос.
Но Клямин уже пришел в себя, и хмель, начинавший бродить в его голове, уступал место трезвости.
Тем временем старик Николаев рассказывал, как он пришел сегодня в собес по делам свояченицы, женщины тихой и пугливой. У нее возникло с пенсией недоразумение. Вдруг слышит - какой-то старик фамилию свою называет, имя-отчество. Правды добивается. В чем-то его ущемили, ветерана Первого Белорусского фронта, участника сражений в Восточной Пруссии, где он был ранен и потерял передние зубы… Пригляделся Николаев: батюшки, так ведь это Жорка Макеев, его заряжающий. Ну и ну! Сам-то он, Николаев, был командиром танка…
Глядя в бледное лицо пляжного сторожа, Клямин кивал головой в знак полного понимания.
- А дружок-то мой фронтовой в гору пошел, - продолжал радоваться встрече Николаев. - В главные, большие инженеры вышел. Я вот все в бухгалтерии копался. А он - орел! В персоналке ходит.
Клямин усмехнулся, пряча глаза в опрятную старенькую скатерть.
- Это кто же в главные инженеры вышел?
- Я! - воспрянул Макеев. - Я высел.
- В какие же, позвольте спросить?
- В больсие, - напирал шепеляво Макеев.
- Очень приятно. Не на бутыло-водочном ли заводике, что примыкает к городскому пляжу?
Николаев легонько тронул Клямина за плечо и наклонился, чтобы лучше видеть из-под абажура своего старого фронтового дружка.
- Ты не сердись на него, Георгий. Он немного поддамши. - И добавил строже: - Ты вот что, парень: моих друзей не обижай. Гостю - уважение.
- Пардон! - воскликнул весело Клямин. - Давайте-ка дернем, старички. По маленькой.
- О! - сказал Николаев. - Это дело. Георгий, гляди, какую нам еду принесли. Даже икорочка есть. Забыл, как она и выглядит, чернявая.
Николаев принялся разливать по стаканам наливку. Макеев покорно вздохнул. Клямин откинулся на спинку стула и почувствовал какое-то неудобство. Оглянулся. На стуле висел засаленный коричневый пиджак Макеева. Клямин поднялся, пинцетом сложил пальцы на кургузом воротничке и отбросил пиджак на сундук. Николаев пожал плечами и сказал, что его старый фронтовой друг изволил принять душ, что дома у друга какие-то нарушения с горячей водой. Он, Николаев, предложил ему свой халат.
- Нет голячей воды. Магистлаль лопнула, - мрачно подтвердил Макеев.
- Бывает, - согласился Клямин и посмотрел на Николаева.
Старик стоял, торжественный и важный, хмуря и без того рытый морщинами лоб. Одной рукой для прочности он ухватился за угол надутого щербатого буфета, в стеклах которого виднелся фаянсовый сервиз. Этот сервиз Клямин подарил покойной бабке Марии на день рождения. Сколько радости было тогда в этом доме!.. Прошло, все прошло. Антон любил заглядывать к старикам. В зимние вечера они, бывало, пили чай с брусничным вареньем.
- Тост у меня есть, други. Мы с вами не алкаши переулочные. С тостом надо, - произнес старик Николаев.
Его голос сейчас напоминал о добрых старых временах. И Клямин на какое-то мгновение забыл о присутствии Макеева.
- Хочу выпить в память о близких нам людях… Я вот один сейчас остался, свояченицу в расчет не беру. И тебя, Антон, хоть мы с тобой вроде и прижились… Самые близкие люди после родителей - жена, дети. Судьба так распорядилась, что я на старости лет остался без них, родимых. Это несправедливо, верно? Ну, дите свое я не знал - он умер годовалым. А я воевал, вообще его в глаза не видел. И то как вспомню, так сердце щемит… А вот хозяйку свою, Марию… Словом, что я хочу сказать? Я прожил большую жизнь. И знаю - человек тогда ценит, когда теряет…
Николаев посмотрел в стакан, потом резко запрокинул голову и махом опустошил его до дна. Клямин тоже выпил. Густая пахучая жидкость клейко вязала нёбо. Он поморщился. Николаев сел и положил тяжелую руку на плечо Клямина: