Не то что глаза взрослых собак, которых привели сюда продавать. Лучше уж не смотреть в глаза старой овчарки, привязанной к забору, за которую озябший и продрогший хозяин просит сорок рублей, но готов отдать и дешевле, с неприязнью поглядывая на свою остроухую, которую никто не хочет покупать. В глазах его тоже собачья тоска: неужели придется тащиться домой со старухой, неужели никто так и не даст хотя бы тридцатки, легкой этой пачечки денег, которая одна только способна оправдать зря потраченное время и которая разлилась бы по жилам, попадись она в руку, радостным теплом и удовольствием. Проклятый день, проклятая сука! Собака робко поглядывает на хозяина, не понимая вины перед ним, печально опускает усталые глаза, не зная, что же ей нужно сделать, чтобы вновь, как когда-то давным-давно, понравиться хозяину, который теперь, как она понимает, недоволен ею. За что?
Лучше уж не смотреть на эту пару, лучше вернуться к рыбкам, к веселым их танцам за прозрачными стеклами, завороженно вглядеться в переливчатую игру чешуи смарагдовых гуппи, забыться в цветном этом сне, который радует душу таинственной и непознаваемой красотой.
А какой же сон видит уморившийся за день молодой мраморный дог, свернувшийся у забора на подстилке из сырых газет? С трудом поддерживает дрожью последнее свое тепло, спрятав голову под неуклюжей лапой. Какому же мудрецу понадобилось когда-то выводить эту породу голых гигантов? Из поколения в поколение поднимали собаку вверх, увеличивали в размерах, одевая в короткошерстную, бело-черную рубашку, чтоб в конце концов увидеть у своих ног лежащего в горделивой позе устрашающе огромного пса, похожего на мраморное изваяние… Сама природа, изуродованная и побежденная человеком, лежат в ожидании приказа у ног своего властелина, вознесшегося в своей прихоти и гордыне до высот предвечного разума, творящего самое природу.
Угрюмая женщина, кутаясь в воротник из серебристого песца, поглядывает исподлобья на толпящихся вокруг людей в надежде увидеть наконец-то покупателя. Нет, она не собаку продает, а всего лишь навсего огромную груду дрожащего возле ее ног мяса, одетого в мраморную рубашку. Совсем недавно, чуть ли не вчера, каких-то восемь-девять месяцев назад… Ах, да что вспоминать! Это была ошибка. Да, конечно, прелестный неуклюжий щенок, за которым даже лужицы приятно было вытирать на паркете, которого приятно было целовать в большую морду, приятно кормить молоком и мясом, готовить всякие кашки, баловать косточкой из супа, конфеткой. Ну и что? Это была лишь ошибка. Ей, конечно, известно, что продавать взрослую собаку безнравственно. Но почему бы не продать, если не прижилась, если надоела, если слишком много ест и слишком много приходится тратить времени на гулянье с ней? Она же в конце концов не себя продает, а молодую собаку, которая тысячу раз успеет привыкнуть к новому хозяину, если найдется какой-нибудь дурак… В хорошие руки она вообще готова отдать ее бесплатно. Не в деньгах счастье. Что же ей оставалось делать, как не прийти сюда, если на все ее объявления о продаже породистого мраморного дога никто не откликнулся!
— Милорд, — говорит она глуховатым голосом. — Ты простудишься, дурачок. Встань сейчас же! Вставай, вставай, нечего тут валяться в мокряди. Ты слышишь меня, Милордушка? — В голосе ее звучит виноватая нотка.
Милорд поднимает тяжелую голову и пристально, красным, будто заплаканным, глазом глядит на любимую свою хозяйку в надежде услышать и другой приказ: идти домой, в теплое и светлое жилище с синим ковриком на лакированном паркете и большой эмалированной миской, которая так сладко, так безумно вкусно пахнет теплой и густой едой.
Но хозяйка молчит, согревая подбородок и нос в пушистом меху, а глаза ее напряженно всматриваются в лица медленно проходящих людей, словно ищут кого-то в толпе, ждут.
Милорд звучно и жалостливо зевает, глаза слезятся от холода, пробравшего его до костей, он понуро опускает голову на лапы и мелко-мелко дрожит всем телом, как от страха. Значит, надо ждать, раз хозяйка ждет: он-то уж знает, что за непослушание люди наказывают.
Кошкам и маленьким собачонкам — тем проще: сиди за пазухой в тепле, гляди по сторонам, подремывай и жди. А тут такая неудача! Такие большие ноги, такая голова, такой длинный хвост, голый и холодный, и такая короткая шерсть. Что за день такой выпал в жизни Милорда! Когда же он кончится!
А денек в зените. Полуденное солнце играет в черных лужицах, в черных, будто нефтью облитых, ледяных, искрящихся бугорках под ногами. Косматые нутрии сутуло прячутся в тени полуоткрытых ящиков, устланных сеном. Кролики пушисто горбятся в корзинах. Уши альбиносов розово светятся на солнце.
— А вот акробаты! — опять доносится из толпы, которая так плотно заполнила все проходы между торговыми рядами, что подойти к рыбкам, кажется, уже невозможно.
Ржавые корыта, тазы, тазики, шайки громоздятся на открытых рядах. Плотные, тепло одетые женщины в клеенчатых фартуках бойко торгуют зеленовато-серыми циклопами, густо кишащими в корытах, образующими какие-то темные, уплотненные завихрения, пока капроновый сачок отдыхает в руках у хозяйки; дафниями цвета железного сурика, мелкими, как пыль, и крупными, подергивающимися в чистой воде, громоздко и бессмысленно-неуклюже, словно бы цель их непонятной жизни только и состоит в этом странном подергивании, в нелепом плавании, словно бы высшим благом их бессистемной жизни является тот миг, когда какая-нибудь голодная рыбка схватит их и проглотит. Одно слово — корм.
Так же бесчувственны кристаллы и полудрагоценные самоцветы, которыми торгуют любители и знатоки камней, разложившие в своем ряду агаты и сердолики, аметисты и кристаллы горного хрусталя, бирюзу, кусочки малахита, полупрозрачные осколки кремния, голубого лазурита, багрово-черные кристаллы пиропов, этих извечных спутников алмазов, похожие на переспелые зерна кисло-сладкого граната… Чего там только нет!
А рядом — песок для аквариумов, бурый гравий. На грязной площадочке, прямо на земле, выстроились всевозможные аквариумы, старые, обросшие неотмытой зеленью, и совсем еще новые — маленькие и большие. Тут можно купить любое оборудование для них: подогреватели, термометры, кормушки, фильтры, компрессоры для подкачки воздуха, распылители, рефлекторы для подсветки, реостаты. Все есть! Есть даже то, что и в голову не могло бы никогда прийти рядовому любителю аквариумных рыбок, на что еще и спроса-то нет, и непонятно, как это что-то, состоящее из затейливо выгнутых стеклянных трубок, будет работать, по какому принципу и для чего. Изобретатель разъясняет — любознательные слушают: кто-нибудь да купит это что-то. Тут, как говорится, предложения опережают спрос. На этом пятачке собираются технари, специалисты высочайшего класса.
Стоят напротив древние старушки, выставив на прилавок пузыречки из-под лекарств, банки из-под горчицы или меда, собранные на помойках, банки из-под джемов с навертывающимися крышками, какие-то моточки проволоки, резинки, пробочки, бутылочки из-под уксусной эссенции или из-под соуса «кетчуп». И на это тоже спрос. Выручка невелика, но все же прибавка к пенсии, да и день на воздухе для старого человека тоже не во вред, тоже прибавка к слабеющей жизни.
Водоросли всевозможных видов. Торгуют ими люди ученые, знающие цену себе и роскошным растениям, заключенным в стеклянные цилиндры. Нежно-зеленые водоросли светятся в воде под стеклом, как какие-нибудь редчайшие экспонаты выставки. На бумажных наклейках по-латыни написаны мудреные названия. Новичку не то что купить, остановиться страшновато возле этого ряда!
Веточки зелено-розовой людвигии покоятся в воде, словно какие-то диковинные цветы в глыбе прозрачнейшего льда; волнистая валеснерия и ветви ярко зеленой кобомбы, нежнейший папоротник, мощная японика и прочее, прочее — все это бесконечное разнообразие подводного растительного мира недвижимо и безмолвно красуется в хрустально-чистой воде, по-летнему сочно зеленея в лучах мартовского солнца.
Те же самые растения, плетьми лежащие в потемневшем оцинкованном тазу, кажутся каким-то бледным подобием… Там, в стеклянных колбах, в стеклянных высоких цилиндрах, — фирма! Здесь — ширпотреб. Там — предприимчивые люди, а тут — попроще. И цены, конечно, разные.
Как и на улиток: одни с рекламой, отпечатанной на машинке, другие — нет. Про одних сказано, сколько воды процеживает за сутки, очищая ее от всяких нечистот, одна-единственная улитка, сколько другая улиточка иной породы съедает рыбьего помета, осевшего на дне и загрязняющего воду, и сколько третья, ползая по стеклам аквариума, приносит пользы, очищая зазеленевшие стекла… Несколько улиток работают, как какой-нибудь комбинат, как сложнейшее очистное сооружение. Как не купить такое чудо! А другие свалены на дне голубоватой поллитровой банки из-под какого-нибудь фаршированного перца, сцепились друг с дружкой в багрово-черный ком… Кто их знает, пользу они принесут или вред? Может, они растения объедают? Продавец молчит: сам, наверное, не знает ничего — вот и молчит, как иной купец, посадивший в такую же банку десяток гуппи или бледных меченосцев и предлагающий чуть ли не каждому встречному купить их всех за рубль. Оптовая, так сказать, торговля.
— Всех за рубль! Десять штучек всего за один рубль. Кому нужны рыбки?! Всех за рубль отдам.
Никому они не нужны. Если такие дешевые, значит, плохие, думает покупатель, проходя мимо и даже не глядя на бледных от недостатка кислорода невеселых рыбок, которые, может быть, в других условиях играли бы всеми цветами радуги и не по гривеннику, а по рублю за пару пошли бы за милую душу. Таланта нет у человека! Ходит с утра до вечера со своей банкой и, если не подохнут его рыбки, готов их за полтинник кому-нибудь отдать, какому-нибудь мальчишке. Никто не покупает дешевых рыбок. Покупают дорогих! Нынче на мякине не проведешь. Живут по поговорке: дорого, да мило, дешево, да гнило! Деньги, слава богу, имеются. Кто же их будет экономить на собственном удовольствии? Ищи дурака! Умный не продешевит, а глупый не продаст и задешево. Таков закон рынка.