Еще была видна узкая черная речушка, по которой проходила государственная граница Союза Советских Социалистических Республик и Норвегии.
Чужая страна за рекой ничем не отличалась от нашей: те же сопки, редколесье, замшелые валуны, голубые озера. И было странно думать, что там другая жизнь; что люди там говорят на другом языке. А в домиках с низкими крышами тревожат людей по ночам непонятные для нас думы.
Работать с Виктором Николаевичем было интересно. Он знал, откуда взялись разные камни, зачем растут на камнях деревья, куда плывут облака, о чем кричат птицы. Он все знал. Иногда он говорил Павлухе:
— Мы с тобой сухопутные моряки. Ходим по свету, открываем новые земли, новые дороги.
— Ну уж, — возражал Павлуха. — Сейчас ни одной новой земли нипочем не открыть.
— А уж это ты брось. Вот здесь, например, пять лет назад были голые камни. Даже волки околевали здесь от тоски. А сейчас посмотри, какое веселье. Пейзаж без жилья только в золоченой раме хорош. Я, Павлуха, по этаким пейзажам ноги до колен истоптал.
Вечером они разводили костер, вываливали на сковородку консервы. Виктор Николаевич говорил:
— По всему свету наш брат, геодезист, ходит, землю столбит. Мы с тобой спать ложимся, а на другой стороне земли, может, двое проснулись, завтрак себе готовят. Ты знаешь, что они на завтрак едят?
— Не…
— И я не знаю. На той стороне земли все иначе. Там ни березок, ни сосен — сплошные пальмы.
Павлуха ложился возле костра на сосновые лапы, глядел в розовое небо.
Солнце здесь не садится в июне — ходит по небу кругами, ночью задевает за верхушки сопок каленым боком. Деревья тогда похожи на зажженные свечи, а в распадках стынет горячий солнечный шлак, играя сизыми и пунцовыми красками.
Эта земля не хуже, хоть тут и нету пальм, думал Павлуха. Виктор Николаевич веселый человек. Роман тоже веселый. И все здесь веселые. И погода стоит отличная, как будто север отступил к самому полюсу, но и там его тревожат веселые люди.
Много на земле веселых людей. Они не смеются беспрестанно, не пляшут без конца, не горланят песни без передышки. Они просто идут на шаг впереди других. С ними не устанешь и не замерзнешь. Давно уже стало известно, — больше всех устают последние. А что касается погоды, она всегда хороша, когда весело у человека на сердце, когда ему некого бояться, нечего стыдиться и незачем врать.
Павлуха думал, засыпая у костра: «С получки денег мамке направлю. Роману отдам за кормежку. Я ему должен. Если останется, куплю себе рубаху в красную клетку. Может, Виктору Николаевичу мои сапоги подарить?..»
Взбираясь на сопки, ночуя в распадках, Виктор Николаевич сосал иногда большие белые лепешки из серебристой коробочки. Таких коробочек у него было несколько.
Павлуха полюбопытствовал:
— Что это вы под язык кладете, — может, витамин какой?
— Точно, Павлуха, витамин «Ю», специально для стариков, которые не хотят дома сидеть.
В тот день установили они на невысокой горушке теодолит и хотели было начать съемку. Но после полудня из расщелины наполз туман. Он набился в лощину, осел на волосах серым бисером, прилип к щекам и ладошкам.
— Ты не верти ничего, — предупредил Павлуху Виктор Николаевич. — Собьешь прибор, опять полдня на ориентировку уйдет.
— Что я, малолетка? Я небось понимаю, — сказал Павлуха.
Виктор Николаевич разулся, чтобы дать ногам отдых.
Павлуха посмотрел на его истрепанные ботинки. Спросил, опустив голову:
— Виктор Николаевич, почему вы меня на работу взяли?
Геодезист тоже глядел в землю.
— Крючок ты, Павлуха. И чего у тебя в носу свербит?
Он поднял Павлухину голову, глянул ему в глаза и сказал:
— Я, Павлуха, одному человеку задолжал… Младшему моему сыну.
— Он умер? — Павлуха спросил и тут же пожалел об этом.
— Нет, почему. Он живой… У меня их трое, сынов. Старший в Москве, в авиации. Средний в Калининграде — моряк. Младший… — Виктор Николаевич помолчал, словно раздумывая, говорить или нет. Потом сказал: — Младший в тюрьме.
Павлухе показалось, что туман сгустился, стало трудно дышать.
— До шестого был отличник, — продолжал Виктор Николаевич. — В шестом классе — четверочник. В седьмом и так и сяк. В восьмом — танцор… Я тогда на Камчатке работал. Старшие поразъехались… Старуха-то от меня скрывала…
«Вы моего батьку на Камчатке не встречали?» — хохотел спросить Павлуха. Промолчал и подумал: «Почему же все-таки он меня на работу принял?»
Павлуха посмотрел на геодезиста. Тот сидел на пеньке, запрокинув голову. Он широко открывал рот, словно старался откусить кусочек тумана, потом вдруг повалился с пенька на землю. Подбородок и грудь у него вздрагивали, как от редких ударов.
— Елки! — вскрикнул Павлуха, бросился к старому геодезисту, чтобы помочь ему сесть. Но Виктор Николаевич поднял руку и потряс головой: мол, не трогай, я сейчас, сам…
Павлуха ползал вокруг него на коленях.
— Виктор Николаевич, чего же вы?.. Виктор Николаевич, негоже ведь так… — И вдруг крикнул: — Дядя Витя!
Когда веки геодезиста крепко сомкнулись, выдавив две светлые крупные слезы, Павлуха вскочил и побежал к дороге.
Шоссе проходило невдалеке от горушки. Еще со склона Павлуха заметил пятнадцатитонный МАЗ, груженный мешками.
— Стой! — закричал Павлуха и, расставив руки, бросился наперерез зеленому самосвалу с быком на радиаторе. Он споткнулся в своих сапожищах, упал плашмя на дорогу. Его обдало горячим горьким дымом. Машина пронеслась над ним и, скрипнув тормозами, швырнув из-под шин острую щебенку, остановилась.
Из кабины выскочил перепуганный шофер. Он схватил Павлуху за волосы. Руки у него тряслись.
— Живой?
— Живой.
— Живой… Вот я тебе как смажу по ноздрям, — сказал шофер, набирая воздуху в легкие, и закричал: — Чего ты под машину лезешь! Без глаз?! Дуракам везет — между колес упал…
Павлуха узнал в шофере своего лохматого соседа по общежитию. Он вцепился ему в рукав.
— Чего ты… Т-ты не махайся… Дядя Витя же…
— Племянник нашелся. Драть тебя без передыха, чтобы глаза промигались. Иди, иди!.. — Лохматый залез в кабину, погрозил Павлухе кулаком, дал газ, и тяжелая машина, дрогнув зеленым кузовом, покатила дальше.
— Стой! — завопил Павлуха. — Стой!
Он снова побежал к горушке. Виктор Николаевич лежал на спине, подсунув руки со сжатыми кулаками под лопатки. Лицо его было серым. На нем резко и холодно блестела седая щетина. Если цвет волос действительно зависит от соединения металлов, то в волосах Виктора Николаевича остался лишь чистый нержавеющий никель.
Павлуха схватил теодолит вместе с треногой. Коленки его подгибались от тяжести. Он больше не кричал: «Стой!» Он расставил треногу посреди шоссе.
— Теперь станете… — бормотал он. — Натурально станете, бензинщики бесчувственные…
Машина остановилась. В кузове на скамейках рядами сидели пограничники, а у самой кабины торчали уши серой овчарки.
Из кабины на дорогу выскочил старший лейтенант с пистолетом в деревянной кобуре, прицепленным к поясу.
— Ты чего здесь посреди дороги расставился? Колышкин! Трохимчук! Убрать треногу!
Из кузова выпрыгнули двое солдат. Пограничники торопились. Наверно, у них было очень важное дело. Наверно, их нельзя задерживать. Но разве Павлуха думал об этом? Он закричал, ухватив офицера за пояс:
— Виктор Николаевич умирает! Геодезист. Его в больницу нужно. Товарищ старший лейтенант!
— Это ты специально треногу поставил, чтобы машину остановить?
— Известно…
— Сименихин, — подойдя к машине, сказал офицер. — Пойдете с мальчишкой. Колышкин пойдет с вами.
Из кузова выпрыгнул сержант с санитарной сумкой через плечо.
Машина рванулась с места, и тут же пропал ее след, только запах бензина повис над дорогой.
Павлуха бежал, оглядываясь. Рядом шагали два солдата в зеленых пограничных куртках с карабинами через плечо.
Виктор Николаевич лежал в той же позе. А возле него на траве светлела коробочка со стариковским витамином «Ю».
Сержант поднял ее, покачал головой.
— Валидол… — Он снял сумку, опустился на четвереньки и зашептал: — Сейчас, отец, сейчас…
Павлуха отвернулся, когда острая игла шприца воткнулась в руку Виктора Николаевича.
— Теперь только осторожность, — сказал сержант. — Слушай, пацан, у вас найдется палатка или одеяло? Что-нибудь такое.
— Одеяло.
— Треногу нужно разобрать, — сказал солдат, — из нее носилки удобно сделать. Пойдем, пацан, за треногой. — Солдат взвалил на плечи рюкзак, взял серый ящик из-под теодолита и направился к дороге. Павлуха, захватив котелок и чайник, побежал за ним.
У дороги они разобрали треногу. Солдат Колышкин ушел обратно. Павлуха сел прямо на пыльный щебень.
Люди живут, — думал он, — и все время работают. А витамин «Ю» этот, наверное, ни шиша не помогает — придумали для отвода глаз. А если не работать человеку, тогда все витамины будут ни к чему. Вот положи сейчас Виктора Николаевича на пуховую перину, подавай ему по утрам какаву, ставь градусники, и будет он уже не человек, а бесполезный лежачий больной. И все тогда будет ни к чему. Худо — лежит человек и слышит, как спотыкается его собственное сердце; и человек уговаривает его: постучи, дружок, еще, ну что же ты меня предаешь?
Павлуха принялся щупать свою грудь, искать сердце. Но не обнаружил его ни слева, ни справа. Тогда он стал искать пульс и тоже ничего не нашел.
Пришли солдаты-пограничники. Они принесли Виктора Николаевича на самодельных носилках. Глаза у геодезиста уже приоткрылись. Он смотрел прямо в небо, в вечную синеву, куда, по старым преданиям, улетают тихие души усопших. Но смотрел строго, словно делил небеса на треугольники и мысленно забивал колышки в тех местах, где удобно возводить мосты, строить воздушные города, прокладывать дороги и линии высоковольтных передач.
По шоссе катил пятнадцатитонный МАЗ. Он затормозил резко. Из него выпрыгнул лохматый Павлухин сосед, крикнул: