— И чего вы сегодня ходите? — говорила она деду. — Вы бы легли на диван.
Старик глядел в засохшее небо.
— Не лягу я на диван… Я теперь, Мария, навсегда лягу. Вот здесь, в небесную тень под забором… Мария, готовьте мое снаряжение. Пора мне бежать к сотоварищам.
— Может, вам для такой цели новый костюм надеть и штиблеты?
— Не смейтесь, Мария. Я перед сотоварищами во всем рыбацком предстану.
Бабка отряхивала корни травы. Старик смотрел на нее долгим сердитым взглядом.
— Какая у меня перед людьми должность? На базаре даже эта глупая Ольга подзаныром торговать перестала. В затоне на судах вахтенные дежурят. А я, выходит, забор стерегу. Говорят, по традиции. А уж какая это традиция — забор охранять… Была от меня польза рыбьим малькам, чтоб не гибли. Сколько я за три года канав накопал, столько землечерпалка за три дня наработает.
Мальчишки сидели возле дверей на скамейке, опустив грузные от сочувствия головы.
— Все из-за твоей газеты, — прошептал Славка.
— Мелешь, — ответил ему Васька тоже шепотом.
Варька шла домой. Чтобы не думать ни о чем, она пела.
Возле Варькиного дома куры ныряли в горячую пыль. Пашка и Петька боролись в обхват. Варька брызнула на братьев водой из ведра. Братья воинственно зашумели носами.
— Вы, самоеды, бабушка где? — спросила Варька.
Братья переглянулись. Встали рядком, подтянули штаны повыше, к самому горлу.
— Батька бушует, — сообщил Пашка.
— Он тебя драть будет, — сказал младший, Петька, жалостливо оттопырив губу. — Нас уже драл.
Варька поставила рыбу на крыльцо. Батька дерет не шибко, он больше ярится и делает вид, что страшен. Придется побегать. По такой жаре!
На крыльцо выскочила бабка. Босиком. Закричала на братьев:
— Я вам чего велела? А вы чем занялись?
Братья трусцой побежали к забору, к большой куче будылья. Набрали по охапке и направились в дом. Впереди Пашка, позади Петька, выпятив животы барабаном.
Бабушка увидела ведро с рыбой. Схватила его, заметалась по двору.
«Окатить бы себя водой из колодца», — подумала Варька.
Бабка спрятала рыбу.
— Бушует, — сказала она. — Ты уж, Варька, не возражай.
Бабушка подтолкнула Варьку в дом, впереди себя. Заголосила с порога:
— Да нешто я думала!.. Упаси бог, я по дурости!
Бабушкин голос стал пустым, визгливым — словно скребли по железу.
Отец прицеплял возле зеркала галстук. Ворот полосатой рубашки был смят.
— Варька, — сказал он, — попроси мою тещу, твою разлюбезную бабушку, пускай она смолкнет.
Отец заправил рубашку, стянул брюки ремнем туго, так что слова у него стали прерываться и хрипнуть. Ворот рубахи не слушался — торчал вперед.
— Я вам кто?! — закричал отец, подскочив к бабушке. — Вы чего добиваетесь? Чтобы я сам себе в лицо наплевал? Чтобы я потерял о себе последнее представление?
Бабка собирала на стол тарелки. Она вздыхала, с раскаянием закатывала глаза.
— Я же ж сослепу. Не шуми, свою крупицу и воробей тянет.
Пашка и Петька деловито толкались у плиты. Пихали в топку будылье. Разговор с ними уже был закончен. Они чувствовали себя в полной безопасности. Они теперь были зрители и с нетерпением ждали, когда отец примется за свою старшую дочку. Варька погрозила им кулаком. Братья безжалостно ухмыльнулись.
Бабка нарезала хлеб.
— Ты хоть поешь, — сказала она отцу.
— Не буду… — Отец накинул суконный пиджак. — Варька, скажи моей теще, пусть не заботится. Я знаю, где я поем.
Размашисто перекрестясь, бабка крикнула:
— Господи!
«Ужас, — подумала Варька, — такая моя семья. Бабка только и говорит о гордости, а у самой ее ни на грош — одна хитрость. Батька? Он и на мужика-то похож, только когда небритый. Разве отец этого ненавистного Васьки стал бы так вести себя? Наверное, когда входит он в свою коммунальную квартиру, все встают, даже если и не видят его». Коммунальная квартира представлялась Варьке просторной, в коврах, с зеркалами и креслами. Варька стала возле дверей, придала себе гордую, независимую осанку.
Братья вскочили из-за плиты. Им уже надоело ждать. Они жаждали справедливости.
— Папка, Варьку забыл, — сказал Пашка.
Петька ткнул в Варьку пальцем.
— Варька-то, вот она, дожидается.
Отец повернулся к Варьке. В его глазах не было злости. Он не таращил их, как бывало, чтобы напугать. В отцовских глазах Варька заметила тоску и обиду.
— Эх ты, — сказал он. И, скорее по привычке, потянулся к ремню.
— За что? — Варька попятилась к двери.
«Дура, чего стояла?»
Отец выдернул ремень с треском.
— И говорить мне с тобой неохота, торговка. — Он топнул ногой, как бы подав сигнал к началу.
Братья замерли в восторженном ожидании. А Варьке что ждать — дверь открыта.
Батька драл Варьку за соответствие. Он говорил: «Если ты на рояле играешь, нечего тебе на базаре делать. И вообще».
Батька никогда не договаривал своих мыслей, считал: если родитель дерет, стало быть, учит.
Крыльцо… Сарай… Колодец…
Возле сарая вильнуть — отец непременно споткнется о старые оглобли, заросшие травой. Он об них всегда спотыкается… Варька вильнула, обернулась и спросила:
— За что?
— Знаешь, — пропыхтел отец. — Сговорилась с бабкой меня позорить. А за побег тебе будет прибавка. — Он поднялся, отряхнул штаны. — За ловушку тоже, Я колено ушиб.
Отец замахнулся, и вдруг ремень выскочил у него из кулака, словно зацепился за ветку. Отец пробежал немного по инерции. Обернулся. На заборе сидел мальчишка. Держал в руке ремень и вежливо улыбался.
— Извините. Я не нарочно…
— Ладно, — без злобы сказал отец. — Он взял у мальчишки ремень, затянул его туго поверх брюк. — Не люблю, когда люди на заборах сидят. Слезай с забора.
Варькой овладел испуг более сильный, чем страх перед батькиной поркой. «Откуда он появился? — думала она, глядя на Ваську. — Если ему уж так нужно прийти, пусть бы пришел потом».
Варька шмыгнула за сарай.
Из плохо обмазанной стены сарая торчали камышины. Слышно было, как возится, похрюкивая, поросенок.
«Этому только жрать», — с неприязнью подумала Варька. Она села на жестяную траву. Прижалась спиной и затылком к стене. Тень от сарая не прикрывала колен.
Прямо перед Варькой подсолнухи. Целое поле. Будто сто тысяч лиц уставились на нее. Варьке стало не по себе.
— Бесстыжие, — прошептала она.
Подсолнухи словно ждут чего-то. Наверно, ветра. Тогда они заговорят, заволнуются. Станут хлопать шершавыми листьями. У Варьки такое чувство, словно она чего-то ждет, и даже знает чего, да только ей от этого одно унижение.
Подсолнухи уже не похожи на лица, они похожи на равнодушные черные затылки в желтых венках. Значит, толпа повернулась к Варьке спиной — презирает.
Зашуршала трава. Варька не повернулась на звук, только подобрала под себя ноги, сжалась вся. «Если он усядется рядом, повернусь и влеплю ему кулаком со всего маху».
Он уселся рядом.
— Варька, твой отец сюда идет. Может, тебе лучше удрать?
Варька не успела решить, что ей лучше, как из-за сарая вышел отец. Он посмотрел на нее, вздохнул и, поправив галстук, зашагал вдоль поля к двухэтажному зданию сельскохозяйственной школы.
— Он у тебя всегда такой? — спросил Васька.
— Нет. Не всегда. По вторникам… — прошептала она.
— Сегодня четверг, — сказал Васька.
Варька прикусила губу. «Если он меня тронет, повернусь и… скажу, чтоб проваливал».
— Ты не огорчайся, Варька, — заговорил он. — Первые беды самые горькие, но не самые большие…
«Конечно, — думает Варька, — тебя, наверное, никогда не лупили родители. Тебе легко умничать».
Варька не слушала Ваську и только думала: «Зачем он все говорит. Может быть, замолчать боится?»
Васька взял ее за плечо.
— Варька, бабка тебя околпачивает. Она же все для себя старается.
Варька обернулась. Сказала:
— Какой ты умный.
Она думала, он замолчит. Но он отмахнулся. Тогда Варька сказала еще:
— Откуда у тебя такое нахальство — приходить и учить?
Он смутился, забормотал:
— Я же с добрыми намерениями…
— А если другому неинтересны твои добрые намерения?
Он сник сразу. Прошептал:
— Да?.. Ты так думаешь?
«Уйдет, — подумала Варька, — пусть бы уж говорил…»
— Варька, — послышался сухой бабкин шепот. Бабка вышла со двора. Огляделась.
— Куда пошел батька?
— В школу.
Бабка подобрала губы. Грудь у нее стала подниматься. Руки легли на пояс.
Варька покосилась на Ваську и покраснела.
— Хиба ж я со зла? — начала бабка негромким голосом. — А может, я по ошибке. Глаза ж у меня теперь старые… А кто мою хату спалил?! — вдруг закричала она. Махнула кулаком в сторону сельскохозяйственной школы. Ударила себя по бедру. — Кабы знала, какой ты есть человек, ни за что бы Раисе не позволила за тебя замуж идти. На порог бы легла!
У бабки кончился воздух. Она деловито отдышалась. Хотела набрать новую порцию, но тут ее взгляд упал на мальчишку.
— А это что за огарок?
— Спроси, — прошептала Варька.
Бабка подошла ближе. Вцепилась в Ваську глазами.
— Чи ты дикарь, чи у тебя штанов нету?
— Есть, — сказал Васька. — Трусы…
— Отворотись, — скомандовала бабка. — Мне на тебя смотреть совестно.
Васька засмеялся.
— Какая разница, если я отвернусь? — сказал он. — Лучше уж вы отвернитесь…
— Какие нынче дети растут! — заговорила бабка на одной скучной ноте. — У вас на плечах головы? А может, печные трубы без вьюшек? А если я тебя по твоей голой коже крапивой нашпарю? Ты сюда зачем заявился?..— Бабка перешла на заливчатый крик: — Репейные шишки! Крапивное семя! Весь город испоганили своим мерзким видом. Курортники! Водохлебы!.. Варька, гони его в шею!
Варька не шелохнулась. Она сидела закусив губу. Смотрела на подсолнухи, и в глазах у нее были слезы. Они не катились по щекам, не сыпались градом, они светились узкой тоскливой полоской по нижнему веку.