— Вы думаете, что большевики этому поверят?
— Конечно, конечно, — закивал Черепахин.
К Олафу начала возвращаться уверенность в незыблемости своего положения. Он вспомнил встречу с Томасом и Россом в Номе, вспомнил Стайна. Нет, Штаты так просто не отступятся от этого края. Если же Свенсон и пострадает от большевиков, то тем больше у него будет оснований требовать возмещения убытков. Как, каким способом? Подумать об этом у него будет время.
— Это очень рискованно… — начал, растягивая слова, Свенсон, не зная еще, чем он закончит фразу. Олаф уже думал о том, нельзя ли из предложения Черепахина извлечь пользу. Он припомнил, какие товары видел в складе фельдшера, когда был в Марково. Не обильно, но все же на кругленькую сумму. Особенно привлекали Свенсона железные бочки со спиртом. Это самый доходный товар.
— Хорошо. Пусть будет так, как вы хотите. — Олаф положил руку на плечо Черепахина. — Я беру вас под защиту звездного флага.
— Спасибо! — Черепахин прослезился. — Вы настоящий друг. Я всю жизнь буду вам благодарен. Потом я вас отблагодарю…
Олаф остановил его:
— Не нужно об этом. Мы должны помогать друг другу, как христиане. Я, конечно, убежден, что большевики не только вернут мне все, но еще и принесут свои извинения. Я немедленно еду в Ново-Мариинск и буду радировать в Штаты о беззаконии.
— На посту же ревком! — в ужасе прошептал Черепахин. — Вас могут убить, как Громова!
— Я американец! — с гордостью и вызовом произнес Свенсон. — Кто позволит себе поднять руку на гражданина Штатов или его имущество — пожнет бурю!
— Истинно! Истинно! — кивал Черепахин, переходя от отчаяния к надежде, от сомнения к твердой уверенности. — Вас они не тронут. Но мне нельзя ведь с вами ехать…
— Да, вам нельзя ехать со мной.
— Что же мне делать? — У Черепахина опустились плечи. Сгорбившись, он тупо смотрел в костер.
В яранге тихо переговаривались женщины. Они с любопытством посматривали на коммерсантов. Новая жена Свенсона с беспокойством следила за Олафом. Она видела, как изменился, помрачнел, задумался ее большой муж после приезда Черепахина, и недоброе предчувствие закралось в ее сердце.
В ярангу донесся взрыв восторженных криков. «Кончилась борьба», — машинально, без всякого интереса отметил Свенсон и решил закончить разговор с Черепахиным и отвязаться от него. У Олафа сложился план, как использовать Черепахина.
— Дайте мне расписку или письмо, которое я бы мог показать большевикам. Мне нужно иметь доказательство, что все ваши товары принадлежат мне.
— Как, расписку? — у Черепахина приоткрылся рот. — Это же… документ…
— Чем же я докажу, что ваши товары принадлежат мне? — рассердился Олаф. — Не желаете, не надо. Вы сами же просили.
— Да-да-да, — Черепахин заерзал на месте, протянул руки к огню, но тут же их отдернул. — Но расписка… Я не знаю, как… Это же…
— Тогда прекратим говорить об этом. — Свенсон хотел подняться, но Черепахин ухватил его за рукав и почти закричал:
— Нет, нет! Подождите… я дам, дам… расписку…
Свенсон успокоил фельдшера:
— Я в свою очередь дам вам расписку, что беру ваши товары на сохранение по вашей просьбе и обязуюсь вернуть их по первой вашей просьбе.
— О! Вы благородный человек! — Черепахин еще крепче сжал руку Свенсона. У фельдшера задергались губы. «Кажется, этот дурак и истерик заплачет», — с брезгливостью подумал Свенсон, но Черепахин овладел собой. Он склонился над раскрытым блокнотом, который дал ему Олаф, и старательно писал. Черепахин не видел, как у Свенсона на лице мелькнула и исчезла усмешка.
К яранге с шумом, гамом подошли зрители. Они выкрикивали имя победителя:
— Линако! Линако! Линако!
В ярангу вошел Линако, все еще обнаженный, разгоряченный борьбой. Отсвет костра окрасил его тело в медный цвет. Линако улыбался. Лицо его блестело.
— Я победил! — звонко шлепнул он себя по широкой мускулистой груди и потребовал у Свенсона. — Давай веселой воды!
— Садись у костра, — широким жестом пригласил Свенсон Линако. Затем, взглянув на побежденного в схватке чукчу, стоявшего позади удачливого соперника, пригласил и его. В ярангу набились оленеводы. Свенсон указал им место у костра:
— Садитесь! Всех угощаю! Ко мне хороший друг приехал.
Оленеводы и охотники радостно загалдели, стали рассаживаться.
Около Свенсона, прогнав жену американца, уселся чукча с маленьким на удивление лицом. На подбородке торчало несколько длинных волосков. Глаза чукчи, хитрые и безжалостные, изучающе ощупывали Черепахина. Это был хозяин яранги и отец жены Свенсона. На нем была богатая, расшитая бисером кухлянка.
Черепахин протянул расписку американцу. Руки фельдшера сильно дрожали. Олаф взял листок бумаги, потом быстро написал свою расписку и передал ее фельдшеру:
— Это я делаю в благодарность за сообщение, которое вы привезли, предупредив меня о беззаконии большевиков. Я утром еду в Ново-Мариинск и спасу наши товары. Большевики не посмеют их растащить.
— И, однако, тащат. Они из Марково в Ерополь отправили бесплатно из моих и ваших товаров 30 пудов муки, 15 пудов круп, 5 пудов маньчжурки, 3 места чаю «кирпича» и сто пачек спичек, — быстро, без запинки, точно дьячок молитву, перечислил Черепахин. — Они еще и в Пенжино оборванцам послали сто пудов нашей муки.
— Откуда вы знаете? — Свенсон не хотел верить. Ведь Черепахин сам сообщил, что бежал из Марково до приезда туда большевиков.
— Аренкау встретил в тундре. Большевики ограбили его, забрали всю пушнину. Он еле вырвался из Марково, отсиживается теперь в своем стойбище. У меня есть для вас от него письмо…
Фельдшер порылся за пазухой и передал пропотевший конверт Свенсону. Но ничего нового Олаф не узнал из письма. Скомкав бумагу, он швырнул письмо в костер, сказав презрительно в адрес своего приказчика:
— Тряпка! Трус! Только меня обманывать смел, а при виде большевиков в штаны наложил. С кем ты приехал? — спросил Олаф.
— В стойбище Аренкау я застал работников Малкова. Большевики хотели их убить. Они бежали и теперь вот со мной, — ответил Черепахин.
— Где они? Я хочу на них взглянуть! — потребовал Свенсон, а на нетерпеливо шумящих и жаждущих угощения чукчей прикрикнул: — Тихо! Я кончу разговор, и тогда будем пить веселую воду. А сейчас, — обратился Свенсон к своему тестю, — угощай пока всех чаем!
Черепахин сбегал за своими попутчиками, и они вошли в ярангу совсем закоченевшие. Их усадили поближе к огню. Свенсон испытующе рассматривал приехавших. У него была цепкая память. Он узнал этих замерзших, испуганно озирающихся людей. Вот тех троих Олаф видел у Малкова, а четвертого, в рваной кухлянке, с пухлым, по-бабьи оплывшим лицом, он видел, когда шла запись в отряд охраны общественного порядка в Усть-Белой. Тогда люди мялись и на призывы Стайна, которые переводил Малков, отмалчивались, переминались с ноги на ногу, и вот неожиданно выскочил вперед этот парень с круглым, толстым лицом. За этим парнем и другие добровольцы потянулись.
Едва спутники фельдшера расселись у костра! Свенсон заметил:
— А у вас, мистер Черепахин, можно сказать, имеется целый отряд мужественных и верных людей…
Черепахин криво улыбнулся:
— Какой там отряд? С единственным моим винчестером? Они без оружия. Большевики отобрали.
— О-о! Это поправимо, — усмехнулся Свенсон. — Я дарю каждому вашему солдату винчестер и патроны к нему.
— Благодарю, благодарю! — Черепахин еще не мог понять, чем вызвана необыкновенная и такая неожиданная щедрость американца. Скольких десятков шкурок горностая или песцов лишается Олаф из-за своего подарка! Широкий жест Свенсона растрогал Черепахина, и он спросил, готовый выполнить любую просьбу или желание Свенсона:
— Чем мы вас отблагодарим?
— Ничего не надо, — Олаф сделал протестующий жест и пояснил: — Неужели я могу оставить без помощи людей, которые стали жертвами большевиков? О, если бы я был русский — я бы не простил этого грабежа, издевательств, не отнесся бы так покорно ко всему, что они творят!
— Что же, по-вашему, надо делать? — слова Свенсона вызвали у Черепахина пока еще смутное, не совсем осознанное желание отомстить большевикам.
«Он хватает любую приманку, как голодная акула», — с удовлетворением подумал Свенсон, но не стал торопиться и уклонился от прямого ответа Черепахину.
— Давайте подкрепимся. Люди утомились, — Олаф обвел рукой набившихся в ярангу чукчей. Они с нетерпением ждали угощения американца. Олаф сделал знак своему помощнику — молчаливому рыжеватому человеку, и тот вскрыл большую жестяную банку со спиртом.
В яранге началось пиршество. Становилось жарко. Почти все, даже Свенсон, сняли с себя одежду и сидели обнаженные до пояса, только Черепахин и его спутники оставались одетые. Они все еще не могли как следует согреться. Чукчи быстро опьянели. Поднялся гвалт. Все говорили, не слушая друг друга. Свенсон часто подливал в кружку Черепахина, который пил осторожно, но не мог противиться новым и новым тостам Свенсона и наконец изрядно захмелел. Лицо его раскраснелось и блестело от пота. Свенсон и ждал этого момента. Он наклонился к Черепахину:
— Почему вы, мистер Черепахин, не защищали свое добро?
— Да как же… — пожал плечами Черепахин, и его губы размякли. Казалось, что вот-вот он расплачется. Голос его дрогнул: — Все забрали, все…
— Вернуть надо! — резко и требовательно произнес Свенсон.
— Но как же? — повторил Черепахин. Он ожидающе смотрел на Свенсона.
— Я бы на вашем месте, — Олаф сделал паузу, чтобы дать Черепахину время сосредоточиться и лучше воспринять его слова. — Я бы на вашем месте немедленно конфисковал все товары, которые большевики послали из Марково в Ерополь. Это же наши с вами товары! Это будет законно и справедливо!
Несколько секунд Черепахин молчал, уставившись на Свенсона, потом осевшим голосом спросил:
— Отобрать?
— Конечно! — Свенсон решил не отступать от своего намерения, которое родилось у него, когда он узнал от Черепахина, что в Ерополь направлен караван с продовольствием. Большевикам это не сойдет с рук просто так. Первый удар он нанесет через Черепахина. — Большевики, наверное, еще не успели раздать товары голодранцам! Вам надо спешить.