сказ.
— На пятое марта, — посчитал по пальцам Дьячков.
— Какие товары в обмен на оленей нужно везти?
— Патроны, чай кирпичный… Вот, у меня список есть, — Дьячков достал из кармана листок бумаги, протянул Чекмареву. — Куркутский здесь написал.
Василий Михайлович быстро просмотрел список, кивнул:
— Эти товары есть! На ярмарку поедем все. С чуванцами не торговаться. Сколько захотят за оленей, то дать…
— Заломят такое… — начал Каморный.
Дьячков возразил:
— Чуванцы народ честный, справедливый. Я сам чуванец. Я знаю свой народ.
— Правильно говоришь, Федор, — поддержал его Чекмарев. — Отбирай товары, и четвертого выезжаем. А пока будем возить товары из Усть-Белой.
Чекмарев с острым ощущением удовольствия бежал на лыжах.
Только сегодня ночью стихла пурга. И вот уже с необыкновенно высокого светлого неба ласково светит желтое солнце, нестерпимо сверкает снег. Василий Михайлович выехал на берег Анадыря. Летом этот берег крут, обрывист, а сейчас он едва приподнимается над занесенной рекой. Где-то глубоко под двойным одеялом льда и снега течет быстрая холодная вода, но еще долго, очень долго надо ждать, пока она освободится от зимнего панциря и заструится меж оживших берегов.
Василий Михайлович поправил за спиной винчестер и двинулся вдоль реки к рощице. После однообразного сидения в доме из-за пурги, он вышел поразмяться и поохотиться. Завтра он едет на ярмарку в Ерополь.
Из-за рощи прямо на него вылетела упряжка. Василий Михайлович едва успел увернуться от нее. Нарты промчались мимо Чекмарева, он у вил, ел испуганное лицо каюра и узнал его. Это был Оттыргин.
— Отты, Отты! — закричал Чекмарев вслед упряжке, которая все еще неслась на полном ходу.
Каюр с силой воткнул остол в наст между полозьями нарты и налег на него. Упряжка остановилась.
Помахав рукой в знак приветствия, Василий Михайлович заскользил к нартам. С них медленно встал каюр. «Что-то важное с поста привез, не иначе, — подумал Василий Михайлович. — Ишь как гнал собак…»
— Здравствуй, Отты! — сказал Чекмарев.
Он протянул руку Оттыргину и увидел измученное лицо каюра. Чекмарев крепко сжал руку молодого друга:
— Что случилось, Отты?
— Плохо дело, — закачал головой каюр.
— Что плохо? — Василий Михайлович уже безошибочно угадал, что Оттыргин привез какое-то неприятное известие.
— Антон плохо, — виновато произнес Оттыргин. — Совсем плохо. Много дней с закрытыми глазами лежал, хотел к верхним людям уйти. Потом глаза открыл. Просил тебя привезти. Я вот приехал.
— Да что же случилось, что с Антоном? Что на посту? — недоумевал Чекмарев. Почему Мохов зовет его? Ведь они так мало знакомы.
Оттыргин торопливо, точно боясь, что Чекмарев его не дослушает, рассказал, как ночью Август Берзин, Галицкий, Мальсагов, Антон, Ульвургын и сам Оттырган с Вуквуной подъезжали к Ново-Мариинску, как их встретили неожиданные выстрелы в лицо, как был ранен Антон Мохов.
— Я увез Антона вверх по реке Большой, — заканчивал Оттыргин свой печальный и непонятный Чекмареву рассказ. Там его лечил шаман.
— Этого еще не хватало! — сердито воскликнул Чекмарев, теряясь в догадках. — Как он сейчас?
— Мясо ест, чай пьет, — Оттыргин устало опустился на нарты. — Тебя звал.
— Почему Антона сразу не привез ко мне?
— Думал, и здесь стреляют, — Оттыргин покачал головой. — Однако, на посту плохо.
— Чего уж хорошего, если в своих стреляют, — проворчал Чекмарев. Он все еще не мог поверить в правдивость того, что услышал от каюра, хотя и знал, что не в характере Оттыргина сочинять небылицы.
Василий Михайлович вначале не думал о том, что Оттыргин несколько дней добирался в Марково сквозь пургу. Об этом он вспомнил, когда его глаза заметили, что на нарте, кроме пустого мешка, в котором обычно хранилась еда каюра и корм для собак, ничего не было. Чекмарев перевел взгляд на упряжку. Собаки истощены. Василию Михайловичу стало стыдно своего раздражения. Оттыргин сделал все, что мог, и сделал так, как считал лучше. Чекмарев мягче произнес:
— Все будет хорошо, Отты.
— Я тебе бумагу привез. Антон написал, — Оттыргин, сердито встреченный Чекмаревым, не сразу вспомнил о письме Мохова.
Каюр, порывшись за пазухой, протянул письмо. Василий Михайлович выхватил его из рук каюра, нетерпеливо развернул, чуть надорвав бумагу, и быстро прочитал.
От лица его отхлынула кровь.
Он сжал в кулаке бумагу, прошептал:
— Неужели это правда?
Оттыргин молчал, устало сидя на нарте.
Василий Михайлович расправил письмо, перечитал его еще раз, потом глухо сказал Оттыргину:
— Поехали в Марково.
Пока каюр отогревался в Совете и жадно ел, Чекмарев послал за Федором Дьячковым и Давидом Каморным. Они были, как и Чекмарев, оглушены вестью о том, что случилось в Ново-Мариинске.
— Что же будем делать? — Федор Дьячков не скрывал своей растерянности, и Чекмарев впервые подумал, что напрасно выдвинул его в председатели Марковского Совета. Дьячков как-то прятался за спину других и сам ни разу не внес какого-либо предложения, не решал вопросов самостоятельно. Вот почему Василий Михайлович сердито спросил его:
— Ну а ты что думаешь делать?
Дьячков беспомощно пожал плечами.
Каморный, как всегда хмурый и темнолицый, сверкнул на Дьячкова горячими цыганскими глазами:
— Ну, что ты? Говори, что делать. Ты председатель!
— Я не знаю. Может, ошибка все это? — с какой-то надеждой нерешительно произнес Федор.
— По ошибке весь ревком уничтожен! — вскипел Каморный. Он обернулся к Оттыргину, который сидел на полу, прислонившись к горячей печке. — Кто такой Чумаков?
Оттыргин крепко спал и не слышал вопроса Камерного.
— Пусть спит, — остановил Каморного Чекмарев, — через всю пургу ехал. Да и все, что знал, рассказал.
Каморный сжал пятерню в кулак, решительно сказал:
— Если все это правда, то мы заменим ревком!
— Да! — коротко подтвердил Чекмарев. — Теперь мы знаем, как действовать!
— Отомстим убийцам, кто бы они ни были! — Каморный говорил так, словно давал клятву. — Красный флаг должен навсегда остаться над этими снегами!
— Я поеду в Ново-Мариинск, — сказал Дьячков, но Чекмарев возразил:
— Ты поедешь на ярмарку в Ерополь. Ее нельзя сорвать. Нельзя обманывать доверие оленеводов. Помни всегда об этом.
— В Ново-Мариинск поеду я! — заявил Каморный. — Разузнаю, что там и как.
— Правильно, — согласился Чекмарев. — Тебя там не знают, но прошу, будь осторожнее, не горячись. Постарайся узнать о Наташе и ее подруге. А я завтра же с Оттыргиным бегу к Мохову. Привезу его сюда, если он годен к дороге. Пока о том, что случилось в Ново-Мариинске, никому ничего не говорить!
— Ясно! — поднялся Каморный. — Поеду собираться.
Дьячкова охватило беспокойство, когда его небольшой караван с товарами подъезжал к Ерополю. В селе было тихо и безлюдно, словно село вымерло. «Что там случилось? Где же табун?» — Дьячков тщетно пытался найти взглядом оленей возле Ерополя. «Табун же должен быть здесь, — размышлял он. — Мы же запоздали на целые сутки, а Куркутский должен был чуванцев привести вчера. Пурга помешала или Черепахин побывал со своей бандой?..»
Дьячков всматривался в нахохлившиеся под снеговыми шапками хибарки, где-то между ними мелькнули две-три детские фигурки, и снова безлюдье. Дьячков сказал своему каюру:
— Придержи собак. Тихо поедем.
За ними затормозили и остальные упряжки. Люди настороженно смотрели на село. Руки сами тянулись к винчестерам. При первой же команде Дьячкова, малейшей опасности люди были готовы броситься на снег, спрятаться за нарты и открыть стрельбу по врагу. Черепахину не удастся напасть на них так же неожиданно, врасплох, как на Шарыпова, как в Усть-Белой. Лица у людей были напряжены. В глазах тревожное ожидание и решимость бороться.
— Стой! — крикнул Дьячков каюру и вскинул винчестер.
Прямо перед марковцами на дорогу из крайнего домика вышло двое с ружьями. Один из них поднял руку, помахал ею:
— Эге-ге-гей!
Голос у него был веселый, приветливый. Дьячков присмотрелся и узнал в нем того самого человека, который задержал их с Куркутским в первый приезд. Дьячков облегченно Выдохнул:
— Свои!
Каюры погнали упряжки быстрее. Вот и часовые. Дьячков позабыл поздороваться, торопливо спросил:
— Где олени? Где Куркутский?
— Тебя ждут! — сердито отозвался бородатый часовой. — Чего замешкался?
— Да где же табун?
— На заимке. В Комарьеве. Так сход решил. Табуну-то нельзя близко к селению подходить. Вот туда все и подались, а мы тута остались. Вас ждем.
— Значит, в Комарьеве? — Дьячков совсем успокоился и крикнул своим спутникам: — Тут две версты, не больше!
— Поспешай, Федор, — попросил часовой, и в его голосе послышались беспокойные нотки. — Как бы чуванцы не раздумали и не повернули. Мы уж и склады понаделали из снега. Вона они!
Он указал на невысокие, аккуратно сложенные из крепкого слежавшегося снега продолговатые сооружения с овальными крышами. Они стояли почти в центре села, между домами. Дьячков только сейчас их заметил. И подумал, что это Шарыпов распорядился так их поставить. Легче будет охранять мясо от зверя, а главное — от недобрых людей.
— Как бы склады пустые не остались. — Еропольцы присматривались к товарам, которые были в мешках на нартах.
— Не останутся, — улыбнулся Дьячков, понимая, с какой надеждой еропольцы ждут оленину.
Проехав село, марковцы оказались на берегу замерзшей реки и двинулись на север. Дорога на заимку была уже протоптана людьми. Теперь Дьячков и его спутники ехали спокойно, весело, ничего не опасаясь. Они шумно погоняли собак. Дорога сделала крюк, обежав большой дугой густую рощицу. За ней оказалась заимка. Едва караван миновал рощу, как марковцы увидели несколько приземистых полузанесенных снегом построек, из труб которых поднимался дым. Вокруг построек толпилось много народу, а чуть в стороне, тесно сбившись и пугливо вздрагивая, то и дело вскидывали ветвисторогие головы олени.