Теперь двигаться упряжкам по сыпучему снегу было труднее, но они упрямо пробивались на юг, и наконец наступил день, когда Чекмарев увидел впереди мачты радиостанции. Сначала он подумал, что ему это мерещится. Он протер глаза, но мачты не исчезали, и Чекмарев не сдержал чувств. Он закричал:
— Ная-а-а-ха-а-а-н! Эй, Никифор! Давай прямо к радиостанции!
— К тем столбам? — Никифор указал остолом на мачты.
— К тем, к тем! — смеясь, подтвердил Чекмарев.
Упряжки волновались. Собаки повизгивали, чуя впереди отдых и еду. Никифор пустил свою упряжку, и остальные двинулись за ней. Бревенчатое здание радиостанции, похожее на обычную рубленую избу, стояло на окраине села, и Чекмарев решил сразу же заехать туда, заказать разговор с Петропавловском, а потом уже направиться в Совет.
Чекмарев вспомнил родную Балтику, свой миноносец, походы на нем. Он полной грудью вдохнул ледяной ветерок, что тянул с моря, и почувствовал в нем тонкие, едва уловимые запахи не скорой весны. Василий Михайлович в эти недолгие секунды, что стоял у двери радиостанции, крепко сжимая ее ручку, забыл об усталости, о постоянно беспокойных мыслях и заботах. Наконец он решительно рванул на себя дверь радиостанции. Сквозь клубы пара Василий Михайлович прошел в маленькую комнату, из которой вела дверь в соседнюю. Там слышались голоса, Василий Михайлович быстро оглядел комнату. На стене висело две шубы из Оленьего меха и шапки. Сбоку от окна блестели стеклом барометр и термометр. Маленький столик, на который падал серый свет зимнего дня, был аккуратно прибран. Около пузырька с чернилами лежали ручка, стопка бумаги, толстая конторская книга. В углу комнаты зеленел железный шкаф. В его замке торчал ключ.
— Эй, хозяева! — весело крикнул Чекмарев. Он был в приподнятом настроении. После встречи с морем у него на душе, в сердце стало светлее, праздничнее. Он стянул малахай, швырнул его на лавку, под висевшие шубы. Из соседней комнаты вышел человек. Высокий, узкоплечий, сильно сутулившийся. На нем свободно висела форменная темно-синяя тужурка служащего почтового ведомства. Из обтертых рукавов выглядывали худые, обтянутые темно-коричневой морщинистой кожей руки.
— Чем могу служить? — прозрачно-синие глаза на исхудалом, изрезанном морщинами лице смотрели на Чекмарева почти испуганно:
— Кто вы?
Чекмарев назвал себя, и человек растерялся. Он развел руками и негромко, осторожно, как будто опасаясь, что у него сломается голос, с хрипотцой спросил:
— Как же быть? В селе-то нет Абакума Гордеевича.
Чекмарев видел, что человек почему-то в большом затруднении.
— А вы кто? — спросил он.
— Я старший телеграфист, — торопливо пояснил человек. — Савельев Фрол Степанович, а Абакум Гордеевич — председатель Совета. Только его нет. Он на охоту уже давно как уехал.
— А секретарь? — Чекмарев присел на лавку. — Секретарь Совета в селе?
— Они вместе ушли, — покачал головой Савельев. Ой застенчиво и чуть иронически улыбнулся. — Я нынче за начальство!
— А где же начальник радиостанции? — Чекмареву показалось, что он с трудом вытягивает ответы у Савельева, доставляет ему боль.
— Помер. Уже месяц как будет, — Савельев поднял руку, хотел перекреститься, но под пристальным взглядом Чекмарева смешался и торопливо заговорил: — Так что я теперь старший на радиостанции и в селе.
— Мне надо с Петропавловском поговорить! — требовательно произнес Чекмарев.
— Можно, можно, — закивал седой головой Савельев. Он достал из брючного кармана дешевые часы в медном корпусе, близко поднес их к глазам. — Через час можно!
— Тогда я буду ждать! — решил Чекмарев и, уже не слушая, что говорит ему Савельев, вышел к своим спутникам. Они терпеливо его ждали.
— Ты говорил, что у тебя тут есть знакомые? — обратился Чекмарев к Никифору.
— Сродственники матки, — Никифор махнул рукой в сторону дальнего края деревни. — Рыбачат…
— Поезжайте к ним, а за мной вечерком прибежишь.
Чекмарев вернулся на радиостанцию, Савельев укоризненно заметил:
— У нас тут морские ветра, гнилые. Беречься надо, а вы без — шубы на мороз. Прохватит, и станут ваши легкие таким же решетом, как мои.
Василия Михайловича тронула эта человеческая забота. Он видел, что Савельев все сказал искренне и просто, без нотки фальшивой участливости или желания понравиться, расположить к себе.
— Море — дом мой родной, не обидит, — отшутился Чекмарев, и снова коснулась его сердца тоска по морю. Он тряхнул головой, точно отгоняя ее, испросил:
— Вы принимали из Ново-Мариинска распоряжение Совета? — против желания у Чекмарева вопрос прозвучал грубо, обвиняюще, и это испугало телеграфиста. Он торопливо закивал.
— Да, да, да. Как же? Я самолично, очень точно. Вот, — полюбопытствуйте.
Савельев, еще более сутулясь, мелкими шажками подбежал к железному шкафу, щелкнул замком, достал желтую папку и, открыв, стал торопливо листать подшитые бумаги длинными костлявыми пальцами.
— Вот первая…
Чекмарев быстро пробежал текст радиограммы. Да, вот такую же он читал у Ермачкова. Чекмарев, вскинул голову и раздраженно спросил:
— Неужели вы не поняли, что ревком не мог давать такие распоряжения? Это же, — Чекмарев хлопнул ладонью по бумаге, — полный отказ от всего ранее сделанного ревкомом. И подпись не ревкома, а, — Чекмарев вновь заглянул в бумагу, — Совета! Почему это вас не насторожило?.
Савельев глотнул слюну, тихо ответил:
— Не разобрались сразу-то. Думали, что ревком сменил название. Советы-то ближе народной душе. Поторопились разослать в Пенжино, Каменское, Гижигу, а потом спохватились. Другие распоряжения Совета насторожили и надоумили, что там, в Ново-Мариинске, дела-то плохие. Не в пользу народа. Да вы полюбопытствуйте.
Савельев снова стал листать бумаги и знакомить Чекмарева с другими распоряжениями Совета, вплоть до декларации, о которой Василий Михайлович слышал уже от Каморного. Чекмарев с укоризной проговорил:
— И все это рассылали?
— Этих-то указаний мы не рассылали. А принимали и вот аккуратно подшивали. Даже тут, в Наяхане, никто о них не знает. Зачем смуту в души вносить.
— Молодцы! — Чекмарев захлопнул папку. — Вы правильно оценили действия Совета в Ново-Мариинске. Там совершен контрреволюционный переворот…
Савельев закивал. Чекмарев подтвердил его мысли и догадки.
Василий Михайлович уже заканчивал свой рассказ, когда Савельев, понизив голос, спросил:
— Вы Слышали, что случилось пятого апреля во Владивостоке?
— Нет, — Чекмарев непонимающе смотрел на телеграфиста.
Чекмарева обдало жаром, когда он прочитал первую, а за ней торопливо — следующие радиограммы. В городах и многих селах Приморской области японские войска внезапно напали на партизанские войска и революционные рабочие отряды. Погибло много людей и среди гражданского населения. Исчезли Лазо, Луцкий и Сибирцев. Партизанские отряды оставили города и отступили в тайгу.
Эта новость оглушила Чекмарева. Неужели то же самое произошло и в Петропавловске? Ему стало холодно и одиноко. Из аппаратной донесся возглас:
— Петропавловск слушает!
— Пройдемте, — Савельев поднялся и провел Чекмарева в аппаратную, где дежурил пожилой телеграфист с давно не бритым, апатичным лицом. Появление Чекмарева не вызвало у него любопытства. Он бесцветным голосом предложил:
— Говорите.
— Срочно прошу к аппарату председателя Камчатского губревкома, — начал Чекмарев, все еще находясь под впечатлением прочитанных радиограмм. Он назвал себя и добавил, что предстоит разговор о чрезвычайных событиях, и с облегчением услышал:
— Посылаем за товарищем Маловечкиным!
Этот ответ подсказал Василию Михайловичу, что в Петропавловске спокойно. Прошло минут двадцать. Наконец Петропавловск сообщил:
— Председатель Камчатского губревкома товарищ Маловечкин у аппарата. Докладывайте подробно.
Чекмарев уже не раз за время пути про себя произносил то, что он собирался сообщить в Петропавловск. Поэтому доложил он быстро.
— Нами получена радиограмма из Ново-Мариинска за подписью Клещина и Каморного. Где сейчас эти товарищи? — спросил Маловечкин.
— Каморный и Клещин находятся сейчас в Марково, — ответил Чекмарев. — Нам необходима ваша помощь.
— До начала навигации мы не сможем оказать вам необходимую помощь, — осторожно ответил Маловечкин, и Чекмарев понял, что Петропавловск опасается, как бы их переговоры не были перехвачены Ново-Мариинском или американцами. По этой же причине Василий Михайлович не сообщил, что на угольных копях в Ново-Мариинске имеются люди, готовые выступить против контрреволюционного Совета.
— По возможности информируйте нас о важнейших событиях в вашем уезде. Это нам крайне необходимо, — продолжал Маловечкин. — Возможен скорый приезд к вам нашего товарища.
Чекмарев облегченно перевел дыхание. С первым же пароходом, как только бухта вскроется, в Ново-Мариинск прибудет революционный отряд, и живоглоты понесут заслуженную кару. Алый флаг вновь будет реять над постом. К тому же возможен скорый приезд уполномоченного губревкома.
Вспомнив о просьбе Антона, Чекмарев попросил Маловечкина, если будет возможность, передать обо всем, что случилось в Ново-Мариинске, товарищу Роману во Владивосток.
Петропавловск немедленно откликнулся:
— У аппарата товарищ Роман. Где находится Мохов и его жена?
— В Марково, — Чекмарев растерялся от неожиданности. Или, быть может, он ослышался?
— Товарищ Роман просит передать привет Мохову и сообщить, что они скоро встретятся.
«Значит, товарища Романа можно ожидать в Марково До начала навигации!» — обрадованно думал Чекмарев. На собаках прибежит, конечно. Чекмарев не стал расспрашивать о событиях пятого апреля. Раз Петропавловск молчит об этом, Значит, так надо. Приедет товарищ Роман и обо всем расскажет, все станет ясным. Наверное, во Владивостоке стало известно о перевороте в Ново-Мариинске, и поэтому оттуда послали товарища Романа, который успел выехать в Петропавловск до выступления японцев.