— Что вы хотели, Дмитрий Дмитриевич?
— Как ваш сын? — спросил Струков.
Напоминание о Трифоне, который после почти трехмесячной болезни едва стал подниматься с постели, не было приятно Биричу. Павел Георгиевич недовольно шевельнул щетками бровей, взглянул из-под них на Струкова почти враждебно. С чего это начальник милиции вдруг вспомнил о Трифоне? Старый коммерсант не мог забыть, как Струков помешал ему разделаться с шахтерами, которые так зверски избили Трифона. И за все время ни разу не навестил Трифона. А сколько вместе пили водки! Так что же надо теперь Струкову?
— Слава богу. Поднялся на ноги, — ответил он угрюмо.
— Я думаю, что сейчас настал момент, когда мы можем и должны привлечь к ответственности тех, кто посягал на жизнь вашего сына. Справедливость прежде всего. А преступление не должно остаться безнаказанным.
Бирич не мог скрыть своего удивления. Он уже давно свыкся с мыслью, что случившееся с Трифоном в кабаку Толстой Катьки забыто, как обычная пьяная драка. Сам же Струков тогда, кажется, так говорил. С чего же он решил ворошить старое, обидное? В то же время ему было приятно, что о его боли, его оскорблении и позоре не Забыто и за них хотят отомстить. Он нерешительно проговорил:
— Я не знаю, захочет ли сам Трифон…
— Разрешите мне его навестить? — Струков был настойчив. Он уже окончательно решил припугнуть шахтеров. Он покажет всем, что у него твердая рука. Струкову хотелось доказать тем, кому здесь принадлежит власть, что он стоит больше, чем они думают. К тому же в последние дни Струков все чаще и чаще вспоминало Колдуэлле и Фондерате. Недавно Рули как бы мимоходом обронил, что он ждет из Америки русского полковника. Кто это может быть? Конечно, сразу же на память Струкову пришел Фондерат. Все возможно в этом мире, и после краха Колчака Фондерат вполне может оказаться здесь.
— Трифон будет рад видеть вас, — сказал Бирич, заметив, что Струков о чем-то сосредоточенно думает.
— Благодарю, — Струков направился к двери.
Бирич вслед сказал:
— Свидетелем этого ужасного события был шахтер, — Павел Георгиевич запамятовал фамилию, но ее подсказал Тренев:
— Малинкин, Малинкин!
— Да, да, он самый, — подтвердил Бирич и усмехнулся. — Такой услужливый, с запоминающимся лицом.
— Знаю, — кивнул Струков. — И еще одна просьба, Павел Георгиевич. Дайте мне список всех должников по налогам и тех, кого ревком от налогов освободил.
— С превеликим удовольствием, Дмитрий Дмитриевич! — воскликнул Бирич. Он уже с симпатией смотрел на Струкова. Ему понравилось, что Струков сам взялся за дело, о котором Бирич хотел ему напомнить. Казна должна пополняться, и если Струкову удастся выколотить со всех налогоплательщиков их долги, то соберется порядочная сумма.
— Сегодня же список будет готов, — заверил он Струкова.
— Я зайду к вам после поездки на копи.
Струков вышел.
— Деятельный офицер, — похвалил его Бирич. — Если бы все мы так служили общему делу, все бы иначе в России сложилось.
— Судьба России еще будет решаться, — несколько высокопарно произнес Чумаков. — Большевики долго не продержатся! Дальний Восток уже отпал от России, возникла Дальневосточная республика.
Дошедшие до Ново-Мариинска сведения о возникновении новой республики были настолько противоречивы, что составить о ней определенное мнение было трудно. Охотск, ссылаясь на Иркутск, передавал, что Дальневосточная республика — буфер, который необходим Советской России для передышки, для предотвращения войны с Японией, держащей на Дальнем Востоке много своих войск; радиостанции Японии и Америки утверждали, что начался распад Советской России на множество республик и это — начало краха большевиков. Тренев не вмешивался в разговор Бирича со Струковым. Он с нетерпением ждал, когда останется один. Едва Струков заговорил о своем намерении собрать задолженность, как Тренев вспомнил о Туккае. Помешавшийся пастух Тейкылькута по-прежнему жил в Ново-Мариинске, но его видели редко. Туккай не любил покидать свою старую дряхлую ярангу. Чукчи из стойбища и береговые кормили его. Тренев вспомнил о тех мешках пушнины, которые ревком вернул Туккаю. «Как я мог о них забыть? — удивился Тренев. Он был недоволен собой. — Упустить такую прекрасную возможность. Три мешка отличной пушнины! Да это же приличная сумма. Надо немедленно, пока еще никто не успел опередить его, забрать меха у Туккая. Лучше всего дождаться вечера и тогда — в ярангу к Туккаю. А будет сопротивляться…» У Тренева крепко сжались кулаки. Он так был захвачен своей мыслью, что не сразу услышал Бирича, который окликнул его:
— Помогите нам, Иван Данилович, напомните имена тех, кто при ревкоме получал бесплатно или за гроши продукты и товары, кого освобождали от налога. Вы же были вхожи в ревком.
— Не утруждайте себя, господа, — отозвался наконец Тренев, — у меня есть списочек. Я для любопытства вел его. Хе-хе-хе! Уж очень мне странным было, что ревком так балует людей, да каких? Бездельников, оборванцев. Чуяла моя душа, что придет справедливое время. Вот оно и настало, а мой списочек из забавы в нужное дело превратился, — приглаживая сальные волосы, Тренев юркнул во вторую комнату, загремел сундуком, отодвинул его от стены и из-под половицы вытащил небольшой сверточек. В нем он разыскал нужную бумагу и убрал в тайник остальные. Поставив сундук на место, он вернулся к Биричу и Чумакову, которые на лежащих перед ними листках уже вывели по столбцу фамилий.
— Вот, — Тренев протянул Биричу список. — Я никого не забыл.
— О-о! — Бирич был поражен тем, что увидел. Оказывается, он почти о половине людей, занесенных В этот список, совершенно не знал. Павел Георгиевич только покрутил головой и, протянув список Чумакову, сказал: — Смотрите. Тут кого только нет. Даже Губанов. Ха-ха-ха! Знали бы ревкомовцы, кого подкармливали. Ну, его мы вычеркнем, а вот с Ульвургына все сполна получим.
Бирич поднял голову:
— Неоценимую услугу вы оказали нам, Иван Данилович. Благодарю вас от имени Совета.
Треневу почему-то стало жаль своего списка. «А не поторопился ли я? — подумал он. — Так задарма и отдал. Ничего за него не получу». Бирич словно угадал его мысли.
— Я попрошу Совет вознаградить вас.
— Благодарю, благодарю, — поклонился Тренев, приглаживая волосы. — Я для общества старался…
— Многих из этого списка, — Чумаков постучал по бумаге карандашом, — сейчас ни на посту, ни в стойбище нет. Они на охоте.
— А нам спешить некуда, — засмеялся Бирич. — Пусть охотятся, больше зверя бьют. Мы их встретим и поблагодарим за меха, за покрытие долгов.
— Да, через месяц все вернутся, — подтвердил Чумаков. — Весна нынче ранняя будет…
— До первого парохода мы успеем все недоимки собрать! С процентами даже. — Бирич углубился в список, и его карандаш быстро заскользил по бумаге.
Трифона было трудно узнать. Он стал необыкновенно худ. Пиджак висел на нем, словно с чужого плеча. На бледном истощенном лице борода и усы казались приклеенными. Щеки и глаза запали.
— Может, еще по одной? — хрипло спросил он, указав глазами на графин.
— Нет, нет, сейчас не могу, — отодвинул рюмку Струков. — Так, значит, вы ничего не можете мне добавить?
— Я был очень пьян, — пожал плечами Трифон. — Почти ничего не помню. В кабак к Толстой Катьке я пришел уже под основательной мухой. Помню, что там были только шахтеры. Отец говорил мне, что ему сообщили, кто меня избивал. Это Агибалов, Занин и Копыткин. Я бы их, сволочей… — он выругался и закашлялся. Кашель сотрясал все его тело. Струков подумал: «Не жилец ты на этом свете, Триша. Скоро на твоих поминках буду». Во время драки Трифону отбили, наверное, все внутренности. Струков оделся и, прощаясь, в шутку сказал:
— Если хочешь полюбоваться, как я буду гнать этих шахтеров в тюрьму, то выходи… — Струков посмотрел на ручные часы. — Выходи часов в пять. Раньше я не поспею. Сейчас пойду собираться.
— Обязательно выйду, — пообещал Трифон. — А вечером — ко мне. Очень хочу сегодня напиться.
На копи Струков приехал с пятью милиционерами перед обедом. Когда упряжки подъехали к холмам угля, который казался особенно черным на фоне снега, в воздухе плыл металлический глухой звон. Баляев стоял у подвешенного к столбику чугунного колеса, неведомо как сюда попавшего, и бил по нему киркой. От колеса отлетала коричневыми брызгами ржавчина. Гаврилович сигналил к обеду. Шахтеры, выкатывавшие из черных зевов штолен груженые тачки, опрокидывали их и, отряхивая с полушубков, с ватных тужурок, с облезлых кухлянок пыль и крошки угля, направлялись к бараку. Следом выходили забойщики, щурясь от резкого света после темноты копей.
Шахтеры с любопытством и настороженностью смотрели на приехавших милиционеров. Баляев, с киркой в руке, пристально рассматривал милиционеров — нет ли среди них знакомого. Затем подошел к Струкову:
— В гости али подсобить желаешь?
Кто-то из шахтеров засмеялся. На многих черных, заросших лицах замелькали белозубые улыбки. Струков строго посмотрел на Баляева:
— Не суйся не в свое дело!
— А ежели обернется моим? — не унимаясь, балагурил Гаврилович, но глаза у него не были веселыми, Струков молча отвернулся. К нему подбежал Малинкин.
— Добренького здоровья!
Струков узнал его, но ответил небрежным кивком и спросил:
— Где ваш старший?
— А вот он, наш Арифметик, — Малинкин указал на конторку, из которой вышел пожилой человек, опирающийся на палку. После переворота Совет назначил его заведующим копями как хорошо грамотного человека. Дольчик жил в Ново-Мариинске уже давно. Это был тихий, неприметный человек, служивший то писарем, то конторщиком, то делопроизводителем. Жизнь сгорбила его, обесцветила глаза. Зимой и летом он ходил в одном и том же длиннополом черном пальто на меховой подкладке. Шахтеры прозвали его Арифметиком.
— Чем, могу служить? — тихим, слабым голосом спросил Дольчик и осторожно коснулся своей маленькой белой бородки, словно хотел убедиться, на месте ли она.