— Мне нужны Агибалов, Занин и Копыткин, — сказал негромко Струков.
Ему не понравилось, что шахтеры не торопились войти в барак. Они остановились и следили за милиционерами, ожидая, что те намерены делать. Когда Струков назвал имена тех, за кем приехал, шахтеры зашумели, Дольчик не сразу ответил на вопрос Струкова. Он подумал, потом произнес:
— Есть такие. У каждого нарублено угля по…
— Зовите их! — оборвал Дольчика Струков. Его раздражала и медлительность старика и слишком пристальные и недружелюбные взгляды шахтеров. Дольчик захлопал бледными веками и сказал Малинкину:
— Позови шахтеров.
— Агибалов, Занин, Копыткин! — заорал, точно чему-то обрадовавшись, Малинкин. — Выходи! Господину Струкову требуетесь!
Шахтеры, бросая на Струкова угрюмые взгляды, продолжали стоять тесной толпой. Струков услышал, как о чем-то за его спиной зашептались милиционеры. «Трусят», — с досадой подумал он и крикнул сам:
— Слышали, кого назвали? Выходи!
— А зачем они вам?! — раздался крик из толпы шахтеров. — По какой надобности?
— Пусть выходят, скажу, — Струков не боялся толпы. Он ее презирал, но упорство этих людей раздражало его. — Трусят, что ли?
— А чего нам трусить? — первым выступил из-за спин товарищей Копыткин.
Тотчас к нему присоединились Агибалов и маленький, с лукавой усмешкой на лице шахтер Занин. Он приподнял смешливо брови, спросил Струкова:
— Водочкой попотчуешь? Давненько я ее, стервозу, не откушивал!
Шахтеры засмеялись. Занин у них был признанным балагуром. Струков точно не заметил ни насмешливого тона Занина, ни хохота шахтеров, за которыми угадывалось беспокойство. Он громко сказал:
— Вы арестованы! — и, обернувшись к милиционерам, приказал: — Взять их!
Наступила тяжелая тишина. Занин все еще продолжал в прежнем тоне:
— К Толстой Катьке свезти хочешь на своих рысаках?
— Я тебе покажу, мерзавец! — и Струков снова с яростью приказал милиционерам, которые замешкались: — Взять их! Быстро!
— Погоди, Дмитрий Дмитриевич, — послышался нервный громкий голос Рыбина. Рыбин, подталкиваемый Баляевым, бледный и решительный, пробирался среди шахтеров. Баляев настойчиво говорил ему:
— Тебе вступиться надо. Ты же свой для Струкова человек. А ежели ж тебя не послушают, мы всем народом в заступ пойдем, — и он ощупал в кармане револьвер.
Милиционеры, уже собравшиеся связать руки шахтерам, остановились в нерешительности и выжидающе смотрели на Струкова, Тот, удивленный появлением Рыбина, на мгновение смешался. «Почему здесь Рыбин? Что он делает? Почему весь в угольной пыли?» Струков ничего не понимал, и поэтому он глупо спросил:
— Это вы?
— Почему вы хотите арестовать шахтеров?
— Они изуродовали человека и должны нести ответственность. — Струков уже овладел собой. — Я их забираю…
Шахтеры вновь зашевелились. Рыбин спросил:
— Когда это случилось?
Струкову не хотелось называть имя Бирича, и поэтому он уклонился от ответа.
— Здесь не будем разбирать. Вам я все разъясню в Ново-Мариинске, — Струков снова приказал милиционерам: — Связать преступникам руки! Чего стоите, рты пораскрывали?
— Не трожь наших дружков, — выступил из-за спины Рыбина Баляев. — Нам неведомо, в чем они перед тобой виноваты. Мы за ними грехов не видели.
— Пшел! — побагровев, заорал на шахтера Струков. — Не в свое дело не суйся! А то и тебя прихвачу!
— Экий ты скорый и быстрый. — Баляев раздувал ноздри. В нем закипала обида. — Я грозиться не буду, как ты. А вон кликну шахтериков. Верно, робя?
— Гони его в шею, Гаврилович! — закричали шахтеры. — Чего ему тут надобно? Приехал пужать! Смотри, какой грозный! Накостылять ему по шее — и все тут!
Часть шахтеров сгрудилась за спиной Баляева и Рыбина. Другие ринулись к Агибалову и его товарищам. Струков рывком расстегнул кобуру, выхватил револьвер, закричал:
— Назад! Убью!
Шахтеры невольно остановились, но тут Баляев почти вплотную подошел к Струкову и, отведя своей огромной ручищей револьвер Струкова в сторону, негромко, но грозно предупредил: — Не балуй, начальник! Ты раз пульнешь, а самого тебя по косточкам раздерут. Уезжай-ка отседова подобру.
Струков едва удержался, чтобы не выстрелить. Он с ненавистью смотрел в лицо Баляева и краем глаза видел за его плечами надвигающихся шахтеров. Струков понял, что слова гиганта не пустая угроза, и убрал револьвер. Баляев почти добродушно произнес:
— Так-то оно разумней, — но в глазах его прыгали колючие огоньки.
— Хорошо, я уеду, — Струков сделал знак милиционерам садиться на нарты. — Но запомните, что вы оказали сопротивление властям.
— Чего же обижаться и грозиться? — Баляев укоризненно покачал головой. — Нехорошо. Ну, с богом.
Милиционеры повернули упряжки и понеслись назад к Ново-Мариинску. Шахтеры засвистели вслед, заулюлюкали. Окружив Агибалова, Занина и Копыткина, они хлопали их по плечам, расспрашивали:
— За что же вас в холодную хотели утянуть?
— Кто его знает, — пожал плечами Агибалов, а Копыткин только презрительно сплюнул. Занин опять скорчил гримасу:
— Нас заместо Рыбина в начальники звать хотели. Он же сбежал, а дело-то делать некому!
Посмеиваясь, шахтеры направились в барак. Баляев одобрительно сказал Рыбину:
— Не сдрейфил ты. Хорошо.
Рыбин молчал. Он теперь с ужасом думал о том, что ожидает его. Совет не простит ему ни его бегства, ни его заступничества за шахтеров, которых хотели арестовать.
— Чего им от них надо? — Рыбин указал на шагавших впереди Агибалова, Занина и Копыткина.
— Думаю, за молодого Бирича, другой причины нет, — Баляев посмотрел в сторону Ново-Мариинска и вдруг убежденно сказал: — Не долго им куражиться!..
Рыбин взглянул на него с удивлением.
…Рули стоял на лыжах возле дома Лампе и курил. Лицо его было румяным. Брови побелил иней. Видно, Рули только что откуда-то вернулся. Свенсон удивился:
— В такой мороз и прогулка?
— Хотелось убедиться, что отправились гости к большевикам. — Рули сбросил лыжи и воткнул их в снег возле крыльца.
— Рудольф, можете вы сделать так, чтобы с открытием навигации ни один пароход, кроме моей шхуны, не разгружался в этом лимане? — спросил Свенсон.
— Хотите стать единственным хозяином Чукотки? — Рули сразу же понял замысел Свенсона и оценил его. — План отменный! Всем коммерсантам, как говорят немцы, капут…
— Да, — Свенсон решил быть с Рули откровенным. — Остальные коммерсанты становятся моими агентами. Другого для них пути нет.
— Сколько я получу от вас за помощь? — спросил прямо Рули.
— Назовите сумму сами, — предложил Олаф.
— О'кэй! — Рули выбил трубку. — Я подумаю. И немного меха.
— Идет, — согласился Свенсон.
— Я обещаю, что ни один пароход не разгрузится здесь, — Рули смотрел на Олафа узкими глазами, и взгляд их был твердым и жестоким.
…— Ты сегодня какой-то необыкновенный, — заметила Елена Дмитриевна, когда Свенсон заглянул к ней в спальню. Она все еще нежилась в постели, хотя время приближалось к полудню. — Что случилось? Приятные новости?
Олаф рассмеялся в ответ. Он бросился к Елене, расцеловал ее, схватил в охапку и, как ребенка, поднял на руки.
— Ты, Элен, скоро будешь самой богатой красавицей Севера, — шепнул он ей, щекоча губами ухо.
— А когда настанет это «скоро»?
— О-о! — подмигнул ей Свенсон. — Это коммерческий секрет. Даже для жены. — Последнее слово не случайно сорвалось у Олафа. Он уже окончательно решил, что Елена станет его женой и он никогда с ней не расстанется.
— Олаф! — она цепко обняла его и от счастья заплакала. Она была благодарна Свенсону и не знала, что ему сказать. Она только осыпала его поцелуями. Олаф сказал ей:
— Сегодня большой день у нас, Элен! Вечером будет праздник. Будет много гостей.
— Какой праздник? — не поняла женщина.
Свенсону хотелось как-то ознаменовать свой новый успех, но не мог же он о нем говорить, и поэтому Олафу пришла удачная мысль:
— Наша свадьба!
Елена Дмитриевна, потрясенная, ничего не могла сказать. Она только крепче обняла Олафа. Вот свершилось — то, о чем она мечтала. Забылось все прошлое. Елена Дмитриевна тихо, точно сообщая что-то очень секретное, шепнула:
— Я твоя, Олаф.
Свенсон снова оделся.
— Мне надо на радиостанцию. Кроме того, загляну к Лампе. Он пришлет все, что надо для свадьбы. Закуски, вина будет много. Пусть все запомнят свадьбу Олафа Свенсона! Я приглашу всех, кого надо. Ты сама ничего не делай. Ты должна быть сегодня очень красивой.
После ухода Свенсона Елена Дмитриевна еще долго лежала в теплой постели. Из кухни уже несколько раз выглядывала прислуга, которую нанял Свенсон, справлялась, когда же подать завтрак, но женщина отсылала ее досадливым жестом, Ей хотелось побыть одной. Надо было привыкнуть к новой и такой радостной мысли, что она — жена Свенсона и теперь никто не посмеет ее упрекнуть за прошлое, не посмеет обидеть двусмысленным взглядом, словом, усмешкой. «А, к черту их всех! — подумала она с пренебрежением о новомариинцах. — Что мне они? Кто они? Наплевала я на них. Мы уедем отсюда». И она размечталась о жизни в Америке. Жизнь эта представлялась ей сверкающей, беззаботной, полной удовольствий. Она будет ездить по курортам, шить у лучших портных…
Оставив постель, она оказалась у зеркала.
Привычным жестом она откинула густые волосы и вспомнила, что этот ее жест очень нравился Мандрикову, Елене Дмитриевне стало как-то не по себе. Она нахмурилась и, торопливо одевшись, сердито крикнула:
— Варвара! Подавай завтрак!
Завтрак улучшил ее настроение. Жаль, на ее свадьбе не будет женщин, которые бы по достоинству оценили ее успех. Не приглашать же тупых и завистливых жен местных коммерсантов, этих туземок! Елена Дмитриевна думала о них с отвращением и брезгливостью. Как только мужчины могут быть с ними близки! Ей стало скучно. Не хотелось оставаться дома, потянуло пройтись.
Позвав Блэка, женщина вышла на улицу. Солнце и нестерпимый блеск апрельского снега ослепили ее. В воздухе угадывалось приближение весны. Елену Дмитриевну повлекло за пост. Она поднялась по узкой тропинке на склон горы, долго смотрела оттуда на лиман, на горизонт, и ей казалось, что она видит свободную синюю воду, а за ней — америка