нский берег. Туда ее перенесут не крылья, о которых она мечтала на этом же месте, когда каталась с Рули на лыжах. Ее перевезет корабль Свенсона. Вспомнив об Олафе, Елена Дмитриевна посмотрела в сторону серого куба радиостанции. Там находится Олаф. Она постоит здесь и встретит его.
Елена Дмитриевна услышала, что Блэк заворчал негромко, предостерегающе.
— Ты что, дурачок, на кого? — она обернулась и испуганно отшатнулась, едва сдержав крик. Если бы не ясный день, она бы подумала, что к ней приближается призрак, очень похожий на Трифона.
— Боже, какой ты! — вырвалось у нее непроизвольно.
Трифон в солнечном свете выглядел жалким и постаревшим. Он тяжело и шумно дышал. Его рот, ставший необыкновенно большим, был раскрыт, и пар из него вырывался толчками. Не обращая внимания на Блэка, который оскалил клыки и ворчал все громче, Трифон надвигался на Елену Дмитриевну. Он плохо соображал, что делает. Неудачная жизнь, потеря Елены, болезнь — все это слилось в одно: в ненависть к этой красивой женщине с ее надменным лицом, с ее холодными зелеными глазами. В ней он видел причину всех своих неудач, своего крушения. Лицо Трифона было страшным. Елена Дмитриевна не отступила. Она не боялась Трифона. Она смотрела на него и думала: «Как я могла жить с ним? Как я могла испытывать радость от его близости. Какая мерзость!»
— Что тебе надо? — сухо спросила она.
Он, не отвечая, выбросил вперед руки и ринулся на Елену Дмитриевну. Им владело одно желание, одна мысль: смять, изуродовать, уничтожить эту красивую гадину. Она покачнулась, не успев увернуться от него. Рука Трифона рванула ворот ее шубки.
— Блэк! Взять! — крикнула она.
Собака прыгнула и сомкнула челюсти на руке Трифона. Трифон, закричав от боли, отпустил женщину. Собака рвала на нем кухлянку, рвала его тело.
Трифон, споткнувшись, упал. Елена Дмитриевна не отзывала собаку. Она стояла с разорванным воротом, не чувствовала холода и широко раскрытыми глазами, дрожа от бешенства, смотрела, как Блэк терзал Трифона.
Она совершенно не удивилась, обнаружив, что рука ее сжимает маленький браунинг, подарок Рули. Она клала его в муфту, когда выходила на улицу. Рули научил ее стрелять. Елена неторопливо вынула из муфты браунинг и, направив его в спину Трифона, дважды выстрелила.
Скорчившись на развороченном измятом снегу, Трифон лежал неподвижно. Он был мертв. Испуганный выстрелами Блэк отскочил в сторону и угрожающе рычал, прижимая уши. Женщина бросилась прочь. Возле радиостанции она остановилась, тупо посмотрела на браунинг, и ее взгляд стал осмысленным и пугливым. Она торопливо сунула револьвер в муфту, осмотрелась. Трифон лежал за сугробами и его не было видно. Елена стала приводить себя в порядок, пытаясь — закрыть шею и грудь разорванной шубкой. Это ей не удавалось.
Она не заметила, как распахнулась дверь и из радиостанции вышел Свенсон. Голова его была обнажена. Олаф победно взглянул на лежащий внизу Ново-Мариинск и усмехнулся. Он только что закончил разговор с Номом. Олаф распорядился, чтобы «Нанук», его самая любимая и лучшая шхуна, была наготове к выходу в море. Как только тронется лед и можно будет войти в лиман. «Нанук» придет с полными трюмами, за ней последуют другие зафрахтованные им суда. Они повезут на Чукотку охотничьи припасы и спирт, муку и сахар, керосин и все, что необходимо здесь. Олаф видел уже снующие между судами и берегом бесчисленные лодки, которые доставляют грузы. Растут на берегу штабеля ящиков, мешков, бочек, а в трюмы грузятся тюки пушнины.
В этот момент он увидел Елену Дмитриевну. На его лице отразилось недоумение. Он никак не ожидал увидеть ее здесь. Чем это она занята? Что делает? Олаф не сразу разглядел разорванную шубку. Он побежал к ней навстречу.
— Элен! Элен!
Она подняла голову, и из ее рук выскользнул большой лоскут меха, открыв шею и грудь. Олаф испугался.
— Что с тобой? Что случилось?
Она встретила его молчанием. Лицо ее подергивалось, а взгляд сухих расширенных глаз был направлен куда-то мимо Олафа.
— Да что с тобой? Блэк? — он дотронулся до лоскута меха, который Елена Дмитриевна прижимала к груди: — Я его… — Свенсон вынул из кармана револьвер, но Елена Дмитриевна схватила его за руку:
— Нет… Это… Бирич… Трифон…
— Где он? Где? — Свенсон осмотрелся, готовый сейчас же пристрелить Бирича, но никого не было видно.
— Он там, — Елена медленным движением руки указала на гребень снега, за которым лежал Трифон. Олаф подумал, что Бирич спрятался при его приближении, и бросился туда, Елена Дмитриевна пошла следом. Она видела, как Свенсон взбежал на крепкий, утрамбованный ветром и морозом гребень сугроба и остановился, пораженный. Потом он спустился к телу Трифона, нагнулся над ним. Он убедился, что сын коммерсанта мертв. Елена Дмитриевна остановилась на гребне сугроба. Свенсон снизу посмотрел на нее. За ее спиной было солнце, и лица женщины Олаф не мог рассмотреть. Вместо него было черное пятно.
— Ты?.. — спросил Олаф.
— Я! — вскинув голову, выпрямилась и с вызовом ответила Елена Дмитриевна. — Я, я, я!
Она сбежала к Олафу и, оказавшись вплотную к нему, спросила, почему-то понизив голос до свистящего шепота:
— Испугался?! За себя испугался? Беги всем скажи, что я пристрелила своего мужа… бывшего. Нет, не мужа, а падаль, падаль! — Голос ее зазвенел и сорвался.
Она уткнулась лицом в плечо Олафа и затряслась в рыданиях. Свенсон обнял ее, поглаживая по плечу, но не знал, что сказать. Происшедшее потрясло его, и он с трудом подавил в себе желание оттолкнуть убийцу. На какое-то мгновение эта женщина стала для него неприятна, даже отвратительна. Елена Дмитриевна словно угадала, что Происходит в душе Свенсона, и, подняв голову, встретилась с ним взглядом. Глаза ее по-прежнему были сухи, но в них Свенсон прочитал страх и мольбу о помощи.
— Кто-нибудь видел? — спросил он.
Елена Дмитриевна отрицательно покачала головой. Он крепко взял ее под руку и быстро повел домой. Женщина пыталась остановиться, вырваться от него.
— А он… он… все увидят…
— Он лежит в стороне, — Свенсон крепче сжал руку Елены Дмитриевны и, не останавливаясь, вел ее дальше. — Не бойся. Я все сделаю… Тебе надо домой. Успокойся… Вечером гости будут… я пригласил… Постой-ка тут.
Олаф вернулся к трупу Трифона, который уже закоченел. Свенсон намеревался отнести его подальше от поста и бросить. Звери и собаки за сутки ничего, кроме лохмотьев одежды да обгрызанных костей, не оставят, но тут же Олаф передумал. Его может заметить кто-нибудь с радиостанции или с поста. И он, став на колени, быстро забросал труп снегом. «Если найдут его, — думал Олаф, — свалим на большевиков».
Встав на ноги, он стряхнул снег с одежды и поспешил к ожидающей его женщине. Она схватила его руку, прижалась к нему и стала торопливо рассказывать о нападении Трифона. Они спустились к Ново-Мариинску и, не привлекая ничьего внимания, скрылись в своем доме. На кухне уже громоздились груды продуктов, доставленные Лампе. Свенсон сказал Елене:
— Никуда не выходи. Успокойся. Я не позволю тебя обидеть никому.
Свенсон понимал, что подвергает себя опасности, но от Елены Дмитриевны он отказаться не мог.
Длинной дорогой он шел к ней, и теперь, когда она принадлежит ему, он ни за что не отдаст ее на растерзание старому Биричу. Олаф поцеловал ее упругие, пахнущие морозом губы и уверенно произнес:
— Все будет о'кэй, дорогая!
Он вышел из дому. Елена Дмитриевна подбежала к окну, дыханием протаяла на стекле глазок и посмотрела вслед Олафу. Он быстро шагал к дому Бирича. «Пошел для алиби», — угадала Елена Дмитриевна и совершенно успокоенная вошла в кухню.
— Варвара! Тебе одной не управиться. Сбегай к Биричам за Груней! Готовьте всего побольше. Человек на двадцать. Гулять будем до утра! — она нервно зевнула, потянулась. — А я чуточку подремлю.
Не раздеваясь, она бросилась в постель и сразу же крепко уснула. Лицо ее было спокойным, безмятежным, а дыхание ровным.
Олаф подошел к дому Бирича одновременно с подлетевшими к крыльцу упряжками милиционеров. С первой нарты спрыгнул Струков, весь осыпанный снежной пылью, и вбежал в дом, сильно хлопнув дверью. Олаф успел заметить, что Струков возбужден. «Что-то случилось! — подумал Свенсон, и прежде всего к нему пришла тревожная мысль: — Неужели обнаружили Трифона?» Но он тут же прогнал эту мысль. Милиционеры приехали откуда-то издалека. Все они были, как и Струков, в снегу, края малахаев украсила бахрома инея. Заиндевели брови и ресницы. «Может, кого-нибудь из большевиков поймали?» — вспомнил Свенсон рассказ Чумакова и вошел к Биричам. Уже в кухне он услышал, как старый коммерсант удивленно-гневно воскликнул:
— Не может быть! Не может быть!
— Я думал, что это вы направили Рыбина на копи! — Струков стоял в дверях. На его малахае и кухлянке таял снег. Бирич был в домашней куртке.
— Да как вам такое могло прийти в голову? Я не понимаю, что с Рыбиным случилось! — развел он руками.
— Он заодно с шахтерами! — выкрикнул Струков.
Павел Георгиевич бестолково засуетился и вдруг заорал:
— Надо его было притащить сюда!
— Председателя Совета? — насмешливо спросил Струков.
— Он председатель, и его надо расстрелять! — воскликнул Бирич. — Сейчас же, немедленно!
— Недаром же он с ревкомовцами в дружбе был, — как бы между прочим произнес Струков. — Странно, что вы настояли на его избрании председателем!
— Что вы этим хотите сказать? — Бирич угрожающе уставился на Струкова. Этот милиционеришка, предавший всех, с кем приехал из Владивостока, смеет его шантажировать! Струков понял, что хватил лишку, и отступил:
— Я не точно выразился! Я хотел сказать, что в человеке всегда можно ошибиться.
— Возможно, — сухо ответил Бирич. Он уже овладел собой и лихорадочно соображал, как поступить с Рыбиным, этим оборванцем, который нанес удар в спину Совета, Тут Бирич увидел Свенсона и вспомнил о Рули. Вот с кем надо посоветоваться прежде всего. Он сказал Струкову и Свенсону: