ь светился у меня на коленях пустым зеленоватым сиянием.
— Ой, — спохватился я, — надо же шефу доложиться!
— Какому? — не поняла Мила.
— В "Неву-Гранит".
Я взял свой агентский телефон, ввел промежуточный код, чтобы звонок исходил как бы с моего обязательного номера, и позвонил Колосову.
— Валентин Юрьевич? — сразу откликнулся он. — Вы уже знаете про Акимова? Какой кошмар, я просто не могу прийти в себя!
Он причитал бы еще пару минут — по правилам хорошего тона и просто потому, что был неплохим человеком, — но я перебил его:
— Михаил Олегович, у нас на руках договор с "Глобал-Калием" на двадцать миллионов. — Свои пятьдесят я, естественно, держал в уме.
— Да, да.
— Хочу выяснить у дочери погибшего, надо ли нам продолжать работу.
Колосов сделал паузу. Даже в такой момент он не мог выйти из образа вдумчивого начальника:
— Я полагаю, это правильное решение, Валентин Юрьевич. Только прошу вас — помягче, без навязчивости. Работу пока продолжайте, а с обращением к Акимовой лучше подождите несколько дней. У девушки такая трагедия!
— Учту, постараюсь.
Мы с ним тепло распрощались, я отложил телефон и налил очередную рюмку.
К вечеру сообщения о расстреле на Моховой стали в новостях всё больше разбавляться обычной текущей информацией. Спокойные сюжеты российских будней чередовались с мрачными картинами бурлящего внешнего мира. На экране появлялись итальянские, испанские, французские лагеря для выселяемых незаконных мигрантов (тысячные толпы смуглых и чернокожих людей на фоне бараков, колючей проволоки, вооруженной охраны). Показывали уличные столкновения мигрантов с полицией в Брюсселе и Буэнос-Айресе (камни, бутылки с "коктейлем Молотова", пелена слезоточивого газа, водометы), съемки с воздуха очередных бомбардировок каких-то джунглей, скал и пустынь.
К полуночи про убийство Акимова вспоминали коротко и почти без подробностей, а я, к своему удивлению, все-таки набрался и отяжелел. Лица телевизионных ведущих и кадры новостей убегали от меня вбок пестрой лентой, словно отъезжали на карусели. Я с усилием возвращал их на место.
— Спать иди! — потребовала Мила. — Что, уже подняться не можешь? Давай, помогу.
И в этот миг нетбук издал музыкальный аккорд пришедшего письма. Неистовым усилием я сумел сфокусировать взгляд на экранчике и прочитать появившиеся там строки, прежде чем их буквы сменились иероглифами, а затем стали растворяться и исчезать:
ОТ КОГО: Акимовой Елизаветы Валерьевны.
КОМУ: Орлову Валентину Юрьевичу.
СОДЕРЖАНИЕ: Благодарю Вас. Хочу, чтобы Вы продолжили работу по договору. Дополнительная информация Вам сейчас действительно необходима. Готова встретиться с Вами послезавтра в 11.00 там же, где в прошлый раз.
12.
— Прогуливаешь? — спросил я Билла.
— Взял полдня для личных дел, — ответил он. — Генералы тоже люди.
Он вез меня в своей машине на встречу с Элизабет, в Институт искусственного интеллекта. Телевизор на приборном щитке показывал выпуск новостей. Расследование гибели Акимова не упомянули в нем ни единым словечком. На третий день.
— Забудут! — уверенно сказал Билл. — Через неделю никто не вспомнит.
— Погоди, все же один из богатейших людей России, титан.
Билл фыркнул:
— Не такое забывали! Мой дед, из колхозников, когда убийства девяностых гремели, уже глубоким стариком был. Посмотрит, бывало, телевизор, плюнет и скажет: "Хлопнули, как курьера сельсовета в лесу! Никто и не почесался!"
Машина летела по пустынному шоссе под пасмурным небом, с которого сеялся мелкий снежок. Поля вокруг побелели, хоть ясно было, что ненадолго. Кончался февраль, в воздухе уже чувствовалось — еще не теплом, но сыростью — приближение весны. Акимов ее не увидит.
— Как думаешь, — спросил я, — кто его все-таки заказал?
— Думаю, мы этого не узнаем.
— Даже ты?
— А кто мне скажет? — Билл помолчал, потом вздохнул: — Вообще, скоро подам в отставку.
— Допекли?
— Смысла в моей работе не осталось. Теперь все мафии бетоном затвердели, все и так друг дружку вперекрёст контролируют. Один я сам по себе. До поры, до времени такой честный мудак в генеральских погонах был еще нужен. А больше — нет.
Открылся мертвенный, черно-синий простор Ладоги, кое-где прорезанный белыми гребешками волн.
— Ветер сегодня… — задумчиво сказал Билл. — А вообще, знаешь, карьера в государственной службе — это как подъем по лесенке в перевернутой воронке. Пока ты внизу — лейтенант, майор — вокруг более-менее просторно, можешь хоть плечами шевелить и головой вертеть. А забрался повыше, в самую трубку, — и со всех сторон сдавило. Чтобы свободу вернуть, надо либо еще выше протолкнуться, выскочить из горлышка, либо плюнуть на всё — и обратно вниз. Я хочу вниз.
— А стенки разломать?
Билл только усмехнулся:
— Как ты говоришь, кураж иссяк. И потом, для ломателей у нас ничего не жалеют. Могут и пуль бронебойных не пожалеть, а это такой дефицит, сердечники вольфрамовые… Ладно, не трухай, я еще немного продержусь и прикрывать тебя смогу. Двадцать пять миллиончиков акимовских получить к отставке — недурственно было бы. Только, по-моему, не выйдет ни хрена. Лишь бы ты уцелел.
Впереди показался бетонный забор Института.
— Я здесь развернусь, — сказал Билл. — И мне возвращаться пора, обратно сам доберешься. Ну давай, с богом!
Если робот, встретивший меня у входа, был тем самым Ромео, то он перенес пластическую операцию — с него содрали потешную маску. На гладкой стальной голове поблескивали два глазка-объектива, рот заменяла овальная сетчатая мембрана, а носа не было совсем. Но, что еще важнее, рядом с великаном-роботом стоял сейчас охранник обыкновенного роста, человеческой породы, и у этого хомо сапиенса с острым взглядом пиджак слегка бугрился с левой стороны, обозначая укрытую там кобуру с пистолетом. Впрочем, удивляться не стоило.
При моем появлении робот Ромео даже не пискнул, зато охранник-человек загородил мне путь:
— Господин Орлов? Извините! — он вытащил сканер и быстро, в несколько взмахов, обвел меня от плеч до ботинок. Огонек сканера вспыхнул несколько раз, выявляя телефон, зажигалку и нетбук, но сигнал тревоги не раздался.
Охранник отступил в сторону и повторил:
— Прошу извинить!
— Да я всё понимаю.
— Елизавета Валерьевна ждет вас в своей лаборатории. Могу проводить.
— Если доверяете мне, то не надо. Я здесь уже был.
— Как вам угодно. Прошу!
Элизабет встретила меня, как в прошлый раз, стоя у рабочего стола с выключенным компьютером. Вместо белого халата на ней было строгое черное платье, знак траура. Свои каштановые волосы она гладко зачесала назад, собрав на затылке тяжелым узлом. От этого, да еще от полного отсутствия косметики, ее прекрасное лицо сейчас казалось особенно открытым и, несмотря на сохранившийся загар, бледным. Только глаза не совмещались с обликом скорби, в их зеленой глубине светилось нечто неистовое.
— Садитесь, Валентин Юрьевич, — сказала она. — И сразу условимся: не будем терять времени на светский этикет. Не надо соболезнований и причитаний. Я вызвала вас, чтобы обсудить конкретное дело.
Голос у нее тоже изменился. Она не просто говорила тверже, она словно роняла слова с высоты.
Я вспомнил, как пытался понять природу ее темперамента. Я уже догадывался, что страстность, кипевшая в ней, не была женской чувственностью. Теперь, кажется, приоткрылось: красавицу действительно будоражили иные нервные токи, иные, возможно неосознаваемые, потребности. И прежде всего — потребность властвовать. Сейчас она, конечно, была потрясена гибелью отца, но свалившаяся на нее одновременно власть над промышленной империей и судьбами тысяч людей высвободила в ее душе сдерживаемую энергию. Наблюдать это было не слишком приятно. Хотя более важным казалось другое: тот, кто расправился с ее отцом, с тем же успехом мог добраться до нее, но в тоне девушки звучали только нотки надменности и гнева. Признаков растерянности я не улавливал, и это невольно располагало к ней.
Коротко ответил:
— Скажу одно: ваш отец был мне симпатичен.
Я нашел верные слова. Всплеск чего-то человеческого немного растворил неприступность в глазах Элизабет:
— Спасибо! Отец тоже всегда хорошо отзывался о вас.
Она села напротив, явно ближе ко мне, чем собиралась вначале, и заговорила проще:
— Я хочу многое вам сказать, а время ограничено. Самое главное… — она чуть запнулась, — самое главное то, что они всё же убили моего отца.
— Кто — они?
Элизабет нахмурилась, помедлила с ответом:
— Понимаете, Валентин Юрьевич, в нынешней России любой, кто занимается своим делом, — каким угодно, от мелкого бизнеса до управления страной, — обязан принадлежать к какому-то клану. Только мой отец был сам по себе. Оттого он и принимал все эти меры безопасности — охранники, бронежилеты. Я не знаю больше никого, кто бы так берегся. И всё равно не помогло.
"Сам по себе". Я вспомнил то, что позавчера говорил Миле, и то, что сегодня мне про себя сказал Билл.
— Вы меня слушаете? — забеспокоилась Элизабет.
— С полным вниманием. Я только подумал, что для тех, кто сам по себе, единственным выходом было бы создать свой собственный клан. Однако именно это и невозможно.
— Ценю ваше остроумие, — кивнула она. — Да, мой отец держался в стороне от всех этих…
— Мафий, — подсказал я.
— Группировок элиты. Но он же был единственным, кто думал о спасении российской элиты в целом.
— Спасении в каком смысле?
— Не церковном, — поморщилась она. — Речь не о душах, а о самом прямом, физическом выживании.
— Чего же бояться нашей элите? По-моему, она сама кого хочешь напугает.
Девушка вздохнула:
— Вы умный человек, Валентин Юрьевич, просто вы — не обижайтесь на мою откровенность — находитесь в другом социальном слое. И я слышала, как вы говорили отцу, что не ломаете голову над проблемами, за решение которых вам не платят… На самом деле, в нашей элите давно уже нарастает паника. Она ничего не может дать населению, в котором преобладают нищие старики.