— Я расскажу вам об этом, когда исполните свою работу. Раз вы так любопытны, это будет для вас чем-то вроде дополнительного гонорара.
13.
В тот день я до самого вечера не выпил больше ни капли. Сидел со своим нетбуком и обшаривал Интернет. Сообщений о российских делах теперь было немного, зато за пределами нашего полусонного отечества весь мир клокотал яростью и насилием. Какой-нибудь инопланетянин, впервые прилетевший сюда, скорей всего и не разобрал бы в кипящем хаосе — кто, против кого, за что здесь борется с таким неистовством? Но я был на Земле аборигеном и понимал, что происходит: это расплодившаяся сверх всякой меры и обезумевшая от своего многолюдства мировая деревня пыталась уничтожить ненавистный для нее мировой город, от которого сама зависела решительно во всем.
Уже несколько десятилетий подряд это пламя разгоралось всё сильнее. Уже целый хор печальников пел отходную западной цивилизации, состарившейся, ожиревшей, утратившей былую пассионарность из-за низкой рождаемости. Страны "золотого миллиарда" сравнивали с осажденной крепостью, которая вот-вот падет под натиском варваров снаружи и изнутри. Но я не торопился верить стае каркающих пророков и проливать слезы. Не только потому, что, как всякий нормальный русский, считал себя европейцем и болел "за своих". Просто я без малейших иллюзий относился к этим "своим" и нисколько не преувеличивал степень их благородства.
Мила, пришедшая вечером из больницы, сначала обрадовалась, увидев меня трезвым, как стеклышко. Потом встревожилась:
— Ты чего такой озабоченный, еще что-нибудь случилось? Ездил к Элизабет? Что эта стерва от тебя хочет?
— Ага. У женщин твоего возраста все молодые, красивые девушки — стервы.
— Да если б она захотела с тобой переспать, я бы и не кашлянула!
— С ней? Я бы не согласился.
— Не согласился? Да ты бы и с Бабой-ягой не отказался! Ладно, не до смеха, на какую еще авантюру она тебя подписала?
— Всё то же. Только действовать надо быстрее, как под огнем. Собственно, под огнем и есть.
— Ну? — напряженно спросила Мила.
— Больше нельзя тянуть. Завтра утром пойду в "Парашу" — в открытую, без дураков. Так, мол, и так, являюсь представителем, сведите с вашим главарем.
— Ох-х! — Мила опустилась на стул, пальцы сплела в тревоге.
— Понимаешь, Элизабет думает, что сейчас только разумники могут ее спасти. Она даже предоставила мне право обещать им миллиарды.
— А ты и зачванился? Да тебя просто подставляют! С такими деньжищами она могла бы свою холеную задницу прикрыть без твоей помощи!
— Нет, Мила, деньги — многое, но еще не всё. Смотри, ее отцу миллиарды не помогли. И потом, она утверждает, что без помощи разумников погибнет весь правящий класс.
— Вот хорошо! Так им и надо, паразитам!
— Но она говорит, что вместе с высшим классом погибнем все мы.
— Дура потому что, нашла чем пугать!
— Нет, в общем-то здравая мысль: если башня рухнет, задавит и тех, кто внизу.
— Меня не задавит, — сказала Мила. — Вылезу и тебя вытащу!
— Ты у меня героиня… — я замялся.
— Ну, что еще?
— Боюсь, спать буду плохо, а завтра мне быстро соображать придется.
Она криво усмехнулась:
— Выпить хочешь перед сном?
— Немножко, Милочка! Граммов двести.
— Пей, черт с тобой!
Водка не помогла. Разволновавшиеся, мы с Милой спали в эту ночь мало и тревожно. Так что, когда я утром шагал от Невского по Литейному к ресторанчику разумников, голова у меня была нехороша, мозговые извилины словно засыпало песком. Я не только туго соображал, я даже плохо видел происходящее вокруг. Прохожих было полно, я двигался вдоль ограждения, которое по всему Литейному отделяет тротуар от проезжей части. Только порой обходил тех, кто у ограждения стоял, не обращая на них внимания.
Парковка в этой части Литейного днем запрещена, мостовая до самого тротуара свободна для проезда, и навстречу мне за ограждением, буквально на расстоянии вытянутой руки, катился в сторону Невского поток машин. Я поравнялся с салоном "Гэймер", как всегда припомнил, что во времена моей молодости в этом самом здании был книжный магазин, где я рылся на полках. До "Евгения и Параши" оставалось меньше десяти минут ходьбы.
И тут в ровном уличном шуме позади меня вдруг раздались отчаянный визг тормозов и в тот же миг — глухой удар. Я оглянулся на остановившийся черный джип с отчаянно мигающими задними сигналами, а в следующую секунду вздрогнул, увидев, что на асфальте, притиснутый колесами джипа к самому поребрику тротуара, лежит ногами в мою сторону человек с неестественно вывернутой головой. Вокруг нее расползалась лужица крови. Лица несчастного я разглядеть не мог.
Ехавшие вслед за джипом машины притормаживали и объезжали его. Из джипа выскочил хозяин, судя по виду, чиновник средней руки, заорал на лежавшего: "Падла, куда ж ты вывалился!" — потом, приглядевшись к своей жертве, обреченно махнул рукой. Меня пихали и оттесняли зеваки, проталкивавшиеся к ограждению посмотреть, что случилось. Вспыхивая мигалками и громко повизгивая "У-и! У-и!" пробиралась к месту происшествия сквозь поток машин полицейская патрульная. Я подумал, что вместе с Милой узнаю обо всем из вечернего выпуска городских новостей (если, конечно, разумники отпустят меня к Миле невредимого). И продолжил свой путь, внутренне собираясь, как тугая пружина, перед решающей встречей с подпольщиками.
Но весь мой отчаянный настрой, заготовки фраз, проигрыши ситуаций — всё пропало зря, когда я словно с разбега ударился взглядом о маленькую табличку на запертых дверях "Евгения и Параши": 'Просим извинить, ресторан закрыт на санитарный день. Ждем вас завтра'.
Более идиотской ситуации нельзя было и вообразить! Некоторое время я обалдело топтался рядом с пластмассовым Евгением, восседавшем на льве, выкурил сигарету. Потом поплелся без всякой цели, куда глаза глядят. Спешить к Миле было незачем, она сегодня опять дежурила в больнице до вечера. Следовало бы навестить свою собственную квартиру и кое-что оттуда прихватить, но появляться там я по-прежнему побаивался. Для визита в какой-нибудь кабачок тоже настроения не возникло.
Я перешел Литейный, свернул на Кирочную. Слежки за собой не ощущал, однако сейчас это не радовало. Сам не заметил, как добрел до Таврического сада. Вдруг запоздало сообразил, что можно было и не уходить от "Евгения и Параши", а попробовать найти служебный вход и постучаться туда. Остановился, ругая себя за тупость и нерешительность. Задумался — возвращаться или нет?
Но тут внезапно у меня на руке забился телефон агента, на экранчике высветился номер Билла. Шума на Кирочной поменьше, чем на Литейном, однако тоже хватает. Увеличивать внешнюю громкость на телефоне я не хотел из-за конспирации, поэтому воткнул в ухо наушничек:
— Привет, Билл!
— Слушай, — быстро сказал он, — я тебе сейчас звонок переброшу.
— Чей?
— На законный твой телефон какой-то хрен позвонил. Ну, синтезатор ему твоим голосом буркнул: занят, мол, — и разъединился. Он через минуту опять звонит и не отстает, гудки идут, идут. Мы проверили номер, это начальник твой, Колосов.
— Давай, перебрасывай.
Билл отключился, и в ту же секунду мой телефон задрожал, показывая номер Колосова. Я дал соединение:
— Слушаю, Михаил Олегович!
— Валентин Юрьевич? Почему вы в первый раз не стали со мной говорить, чем вы так заняты? — Голос у моего шефа был даже не взволнованный, а смятенный, задыхающийся.
В поисках ответа я огляделся по сторонам и увидел за решеткой сада синие будочки:
— Извините, Михаил Олегович, в туалете был. А что случилось?
— В туалете? Значит, вы дома?
— Нет, я сейчас на Кирочной, у Таврического. На фирме что-то произошло?
— Где именно у Таврического? — не отвечая на мой вопрос, добивался он.
— Напротив музея Суворова.
Колосов чуть помедлил, словно собираясь с духом, затем каким-то виноватым голосом произнес:
— Я вас очень прошу, оставайтесь на месте! Пожалуйста, минут десять… — он опять запнулся, неожиданно выдохнул в трубку: — Простите меня! — и отключился.
"Дурдом", — вспомнил я любимое словечко Милы. Что же все-таки стряслось? Ладно, узнаем, десять минут — не срок. Закурил и стал ждать.
Я едва успел выкурить сигарету. Полыхая огнями, с диким завыванием "У-и-и! У-и-и!" к тротуару подлетела полицейская патрульная машина, подобная той, что я видел на Литейном, если не та же самая. Из нее выскочили два полицая и понеслись прямо на меня. Я и рта не успел раскрыть, как они с двух сторон больно заломили мне руки за спину, защелкнули наручники и поволокли к своей мигающей, визжащей таратайке.
— В чем дело, что вам от меня нужно?! — собственный голос показался мне жалобным писком.
— Молчи, с-сука!!!
Я получил мощный удар по затылку, от которого всё перед глазами завертелось, меня согнули и впихнули на заднее сиденье. Оба полицая запрыгнули в машину по бокам от меня, и тот, что справа, довольный, крикнул водителю:
— Гони! Попался пидор!
Машина рванула с места.
— В чем дело?!
Тот, что справа, без размаха, невозможного в тесноте, но с неожиданной при этом силой ткнул меня в бок под ребра так, что я задохнулся от боли. Хорошо еще, теплая куртка немного смягчила удар.
— А чего ж контрольщики показывали, что он в Красном Селе гуляет? — спросил тот, что слева.
— Да ну, — фыркнул правый, — контролю этому телефонному хер цена!
— Ага, — включился в разговор водитель. — В прошлом году брали мы одного лопаря, черномазый, но с гражданством, и телефон постоянный. Контрольщики дали квартиру у Парка Победы, вышибаем дверь — а там старик со старухой, их чуть кондрашка не хватила! А он, волчара, в этом доме в другом подъезде жил, в парк ходил лохов чистить, а телефон своей бабе оставлял!
Дыхание у меня восстановилось, глаза худо-бедно стали воспринимать окружающий мир. С Кирочной мы свернули на Надеждинскую. Я сообразил, что меня везут в районное управление. С теми псами, что сидели в машине, говорить было явно бесполезно. В РУВД они сдадут меня кому-то старшему, тогда хоть что-то прояснится. Но главная моя надежда — на Билла. Он следит за моим телефоном, он засечет, где я нахожусь, он недалеко и должен выручить. Кстати, как объяснить полицаям, почему у меня необычный телефон, в то время как законный номер показывает, что я на окраине города? Но эти ребята, упоенные своим успехом, пока не обращали внимания на то, что у меня на руке.