— Одно мне в тебе, Тоно, нравится, — сказал в припадке откровенности Рудо. — Все ко мне придираются, только ты меня не попрекаешь. Да разве я хуже других? А мне приходится заниматься столь неинтересным делом. Разве я когда-нибудь думал, что буду живым механизмом при этой чертовой лопате.
Он заметил, что Тоно смотрит по сторонам, и обиженно надул губы. Наверно, он даже его не слышит. Всегда такой. Сидят они иногда, Рудо рассказывает ему, нарочно говорит о себе что-нибудь самое плохое, а Тоно словно в рот воды набрал. Или ни с того ни с сего вдруг придерется к какому-нибудь его слову и начнет бубнить свое.
Но тут Тоно все же заговорил:
— Работа у тебя как работа. А чего искать в ней смысла? В любой работе его нет… Посмотри, — оживился вдруг он, — Валко идет.
Тяжело ступая, подошел к ним Валко. За спиной у него был мешок, в руке палка с крючком. Маленький, толстый, на коротких ногах, он выглядел очень смешно, и Тоно тотчас же прицепился к нему:
— У вас случайно не лопнет брюхо от потопа, гражданин куролов? Сколько же кур вы сегодня наловили?
— Только одну, ребята, ей-богу, только одну.
— Вам бы сейчас Ноев ковчег, а земля пусть хоть провалится, — продолжал язвить Тоно.
Валко опустил мешок на землю.
— Вам-то что, холостым, а мне ведь четыре рта кормить надо. Я даже курить перестал, как начал строиться.
— Смотреть на вас тошно, — уже без улыбки и нарочито строго произнес Тоно. — Товарищи в поте лица работают, а вы тем временем преспокойненько для себя продовольственные запасы делаете. Товарищ Бакош не похвалит вас за такую инициативу. Ай-ай-ай!
Валко сделал страдальческое лицо. Он потирал заросшие щеки и бороду и неуверенно защищался:
— Что ж, мне оставлять кур тем, кто работал еще меньше, чем я? С утра я тоже достаточно потрудился из-за этого наводнения. Сейчас пойду отнесу мешок и вернусь к вам, ребята.
Тоно и Рудо смотрели ему вслед, как он обходил лужи, как виновато озирался, и молчали до тех пор, пока он не исчез за тополями.
На берегу у заградительной насыпи стихли моторы. Через минуту замигал огонек костра. Черные тени встали в круг, некоторые рабочие грелись, прыгая с ноги на ногу или протягивая руки к скупому пламени.
— Идем к ним, — кивнул Рудо. — Кажется, они что-то пекут. Ага, и Бакош там…
Они молча пошли вдоль реки, которая продолжала лизать волнами берег.
— Что ты думаешь о Бакоше? — начал первым Рудо.
Тоно хмыкнул и махнул рукой:
— Фанатик. Природа любит капризы, и Бакош как раз исключение. Но одна ласточка весны не делает.
Рудо ничего не понял. Он знал, что Тоно любит изъясняться витиевато и непонятно. Но переспросить постеснялся: еще примет за недалекого человека.
Они остановились у насыпи. Пенистый водоворот гудел, словно турбина, даже земля от него дрожала. Тоно без малейшего любопытства глядел на реку. Рудо тоже смотрел на воду, но при этом думал о только что закончившейся борьбе со стихией. Его вновь было вспыхнувшие раскаленными угольками глаза погасли, как только он перевел взгляд на группу рабочих, собравшихся у костра. Уж больно они были непохожи на тех, одержимых, горящих в работе людей, что сооружали насыпь.
Теперь одни из них собирали для костра хворост, другие, склонившись над огнем, что-то пекли и тихо о чем-то мирно говорили между собой. Можно было подумать, что они только что закончили обычную смену и пришли сюда на вечернюю рыбалку.
Рудо и Тоно подошли к костру. Тоно, как всегда, спокойный, скучающий и безразличный ко всему. Рудо — уже совершенно другой, чем был еще недавно у насыпи. Сейчас все эти рабочие были для него уже не героями, воевавшими с рекой, а обычными каменщиками и бетонщиками. И он поэтому снова почувствовал себя рядом с ними тем же маленьким, незаметным человечком — подсобным рабочим, в обязанности которого входило подносить кирпичи и бросать лопатой щебень. Глаза у него погасли, худое лицо обмякло. Разочарованный и удрученный, он уселся на круглый камень.
— Слава богу, все кончилось, — вздохнул Мацак, пожилой мужчина с широким лбом, смотря при этом на кусок поджаренного над костром сала. С сала капал жир, и он подставил под него большой ломоть белого хлеба.
Мацак предложил Рудо угоститься.
— Ну, ладно, давайте, — буркнул тот.
Мацак отрезал ему кусок сала и хлеба, вытер жир с подбородка и сказал:
— Непутевый-непутевый, а сегодня, ей-богу, ты поработал неплохо.
— При чем тут непутевый? — пожал плечами Рудо и, проглотив кусок, сжал зубы от злости: «Зачем я только взял сало?»
Пламя сникло, как гребешок у старого петуха, но тут вовремя подоспел Валко с охапкой щепы. Костер затрещал, задымился, и лица людей вновь осветили белые и красные языки пламени.
— Сегодня будет еще какая-нибудь работа? — тихо спросил Валко и присел на доску рядом с Мишо Бакошем.
Никто не отозвался. Мишо Бакош, высокий, костлявый пятидесятилетний мужчина, полез в карман за бутылкой. Бутылка сверкнула у него в руках, и отблеск от нее осветил на секунду лицо Бакоша. Валко заметил, как в иронической улыбке скривились его губы.
— Кто работал, тот пусть пьет, — сказал Бакош и протянул первому бутылку Валко.
Окружающие загоготали, но Валко ничего не понял. Он заморгал глазами, глотнул и передал бутылку соседу. Та переходила из рук в руки и пустая вернулась к Валко.
— Судя по глотку, ты самый лучший среди нас работник, — поддал ему Бакош локтем в бок, а Мацак проворчал:
— Именно так. Ей-богу, самый лучший…
Когда смех затих, Бакош вытянул перед собой ноги и не без гордости произнес:
— Да, это была чертовская работка! Зато теперь река нам не страшна.
Пламя костра отражалось в его веселых глазах и освещало усталые, но довольные лица сидевших кружком молчаливых мужчин. И как не быть довольными: они оказались победителями в поединке с рекой.
— Хороша сливовичка, — признался Мацак, — хороша, да мало.
— Корчма, слава богу, не на луне, — отозвался сын Бакоша, Штефан. — Да и на луну уже летают ракеты.
— Надо бы отметить как следует такое дело, — предложил Мишо Бакош. — Но сейчас уже все закрыто.
Он повернулся к длинному ряду тополей, в конце которого одиноко светилось окно.
— Еще не ушла Мариенка, — добавил он, — но она нам уже ничего не даст. Поздно.
— Попробуем, — сказал Мацак, — давайте сложимся.
Мужчины стали вывертывать карманы, открывали потертые кошельки, хотя все сходились на том, что у Мариенки теперь не получишь ни бутылки.
Рудо вдруг оживился. Он встал, подтянул ремень на три дырочки, расправил плечи.
— Давайте деньги, я принесу.
— Не воображай, от нее водки не получишь.
— Как бы не так! — Рудо пригладил себе волосы. — Я ей разок подморгну и принесу не только бутылку, но и ее.
Бакош растерянно развел руками:
— Раз так, дайте ему. Только из этого, попомните, ничего не выйдет.
Рудо взял деньги и побежал к дороге. Он им покажет, как смеяться над ним! Вот и тополя, что стоят словно стражи перед корчмой. Вот и сама корчма.
Через минуту он нажал на ручку двери, но дверь была заперта. Он заглянул в освещенное окошко и увидел Мариенку, читающую книгу. Тогда Рудо с затаенным дыханием постучал по стеклу. Белокурая Мариенка вздрогнула, потом встала и подошла к окну.
— Откройте, Мариенка, мне кое-что нужно, — крикнул он.
Девушка приоткрыла окно:
— Уже закрыто.
— Это я вижу. Мне можно. Ведь мы скоро поженимся.
— Это как так?
— Ведь вы еще не замужем, мой ангел?
Рудо протянул к ней руку, но Мариенка отскочила. Он остановился в нерешительности. Потом приподнялся, придерживаясь за раму, и уселся на подоконник.
— Не мучайте меня, — продолжал он. — Кровь с молоком, а такая боязливая. Нельзя так, милочка.
— Идите домой, — грубо ответила она из-за стойки. — Мне не нужны бабники.
— Но ведь я говорю совершенно серьезно… Ох, как бы я вас приласкал, моя королева!
— Видала я таких быстрых, — засмеялась она звонко и потом строго приказала:
— Уходите! Прошу вас. Честное слово, иначе я оболью вас водой.
Рудо сжал зубы и обиженно опустил глаза. У него уже вертелось на языке крепкое деревенское выражение, но он вовремя сообразил, что тогда безвозвратно потеряет надежду получить сегодня бутылку.
— Раз уж вы такая строгая, то продайте мне хоть бутылку водки, — пробормотал он. — Стойку вам за это вымою, не пожалеете. Могу и по руке погадать.
Но и эти слова не произвели должного впечатления на неприступную Мариенку. Стоя к нему спиной, она расставляла в буфете чистые бокалы и кружки, а когда Рудо стал настаивать, подошла ближе и с горькой усмешкой сказала:
— Какие все вы надоедливые! А вообще, — она даже в сердцах топнула ногой, — хватит глупостей. Ничего я вам не продам. Уходите!
Рудо почувствовал твердые нотки в голосе девушки и покачал головой: такого конфуза с ним еще не случалось. Он взглянул на нее заносчиво:
— Как бы не так!
Мариенка вдруг громко рассмеялась:
— Посмотрите на него! Взобрался молодой петушок на подоконник и думает, что я перед ним упаду на колени.
— Мариенка, дай по крайней мере бутылочку, — попросил он еще раз. — Ведь я пообещал ребятам, что принесу ее.
Тем временем Мариенка налила воды в пивную кружку и с лукавой усмешкой подошла к Рудо:
— Вот что, молодой человек… Мне нужно закрыть окно, и если вы не сойдете…
Она подняла кружку, а Рудо смотрел на нее умоляюще. Напрасно! Мариенка закрыла раму, и он вынужден был спрыгнуть прямо в лужу.
— Спесивая красавица! У тебя, видно, не сердце, а холодильник! — крикнул он, не выдержав.
Мариенка тоже не осталась перед ним в долгу:
— Чего сюда пришел! Или тебе мало тех размалеванных красавиц, с которыми гуляешь?
Она оперлась лбом на оконную раму и закрыла глаза руками. «Еще подумает, — упрекала она себя, — что я ревную его. А вообще, чего я с ним разговаривала!»
Она решила, что после всего случившегося даже не посмотрит на него, но не выдержала. Выглянув из окна, она увидела, как шел он по дороге с опущенной головой. Тьма вскоре поглотила его.